Дожевывающие ужин, с наслаждением прихлебывающие крепкий горячий чай, разведчики с интересом прислушивались к рассказу, живо представляя себя на месте тех давно умерших солдат, получивших самоубийственный приказ. А сам Коготь уже так увлекся повествованием, что даже почти полный котелок каши в сторонку отставил, чтобы рассказывать не мешал.

— Ну делать нечего, стали готовиться к атаке, в чистое оделись, домой прощальные письма отписали. Понимали все, на смерть верную идут, но супротив приказа ни-ни. И вот в назначенное время пушкари ту высотку долбить начали, не долго били, с полчаса где-то, снарядов-то в то время в обрез, особо не расстреляешься. Немцам-то это все только на смех было, они как первые снаряды легли, в блиндажи свои заныкались, наверху только наблюдателей оставили, а как стрелять закончили, так вот они тут как тут. Ну, потом, как положено, пустил ротный ракету в небо, тэтэшку вынул, перекрестился, да и приказал: "Пошли что-ли, славяне! Покажем немчуре, как русские умирать умеют!". Пошли. А куда ты денешься! Дед рассказывал, молча шли, сосредоточенно, страшно. Ура не кричал никто, только штыки заранее к винтам попримыкали, хотя мало кто верил, что до немецких окопов дойти смогут. Все одно так сделали, мало ли какой случай. Дедов взвод с самого краю шел и вот, когда по первым рядам с высотки пулеметами садить зачали, а наши в ответ на ходу с винтов бить стали, он своим и скомандовал: "Направо поворачивай, мужики, бегом!" А справа там, прямо промеж наших окопов и высотки балочка была, неглубокая, но схорониться от пуль можно. Туда дед своих бойцов и отвел. Двоих только по дороге подсекли все же, а другие целехоньки остались. Остальная рота так под пулеметами и легла, даже до подножья высотки не дойдя, человек с десяток только взад к своим окопам откатилось. А в балочку вдруг, откуда ни возьмись ротный политрук запрыгнул, злой, морда кровью налита, наганом у деда перед лицом машет. "Выводи, — кричит. — Взвод в атаку! Всем вперед, не то расстреляю на месте, как труса и предателя!". Дед на него, да на его наган смотрит, а сам тем временем слышит, как под высоткой пулеметы гремят, роту в землю вколачивая. "Нет, — говорит. — Хучь, стреляй меня сейчас, а людей своих я на верную смерть не поведу!". Политрук слюной брызжет, ярится, наган деду в лицо ткнул, уже и палец на спуске двигаться начал, курок назад полпути прошел. Дед с жизнью попрощался, еще подумал, вот ведь судьба курва, что в лоб, что по лбу вышло, так бы хоть героем умер, хотя мертвому-то невелика разница. Но тут, солдатик один с дедова взвода, вдруг долго не думая взял, да и политрука на штык насадил. Прямо в пузо ему воткнул, да почти насквозь прошел, в позвонках застрял. Дед как стоял, так и обмер. За убийство политрука тогда однозначно пуля была положена, да не только самому убивцу, но и деду тоже. Однако обошлось, никто не выдал. Списали того потом, как погибшего в атаке. А взвод дед обратно в свои окопы вернул. Тех, кто от высотки вырвался, тоже под свое начало собрал, да и доложил в штаб, что атака захлебнулась, а от роты осталась едва четверть, и тех половина раненых. Выматерили его из штаба, но второй раз в атаку не послали, поняли, что некому уже в бой идти. А на следующий день вообще их с передка сменили, да назад отвели отдыхать и комплектоваться. Дед после этого ротным стал. Однако не тем, что новый чин получил, ему тот случай запомнился, а тем, что два десятка душ славянских он от смерти тогда спас. До сих пор гордится, хотя и не любит эту историю рассказывать. Такое вот дело. А послушался бы приказа, и сам головы не сносил, и чужие бы с плеч посыпались.

Некоторое время впечатленные рассказом разведчики молчали, переваривая услышанное, так и эдак на себя примеряя давно минувшие события. Потом загомонили разом, заспорили. Мнения разделились почти поровну, одни считали, что сохранив свое подразделение в заранее обреченной атаке, старший Погодин поступил правильно, другие стояли за то, что приказ он выполнить был обязан, но все сходились на том, что выжившие бойцы действительно обязаны жизнью взводному командиру, если бы не он, конечно, их ждала верная смерть.

— Прав был политрук, — горячась, доказывал Моргенштейн. — Твой дед приказ не выполнил, значит выходит, что действительно он трус и предатель.

— Это через что же так выходит? — недобро набычился Погодин, исподлобья оглядывая капитана.

— Как через что? Он же испугался в атаку идти и сорвал выполнение поставленной задачи!

— Небось не за себя испугался-то, за людей…

— Да без разницы уже, за себя, за людей. Итог-то один, приказ не выполнен, планы командования сорваны…

— Да что же это за планы, за просто так людей гробить! — возмущенно перебил капитана Коготь.

— А кто тебе сказал, что за просто так? — зло улыбнулся Моргенштейн. — Дед твой? Так он планов командования знать не мог! Или он считал, что наверху идиоты сидят? Так ошибался он, идиоты до больших званий не дослуживаются! Может его рота отвлекающий удар на этом участке наносила, не для того, чтобы высотку взять, а чтобы немцев боем связать, силы их на себя оттянуть. А в настоящее наступление совсем в другом месте шли, там, где оборона врага ослабла. Дед твой двадцать своих бойцов спасал, в результате рота продержалась меньше, чем рассчитывали и немцы не поверили в серьезность атаки, войска не перегруппировали. Соответственно там, где наступать планировали, встретила других бойцов полнокровная оборона, и полегло их там верняком побольше тех спасенных. И вина в их гибели на твоего деда падает. Скажешь нет?

Погодин потрясенно молчал, взглянуть на семейное предание с такой стороны раньше ему в голову не приходило.

— Ладно тебе, Эдик! — вступился за растеряно осевшего за столом и даже будто бы разом ставшего меньше ростом сибиряка Бал. — Тебя же там не было. Откуда ты знаешь, как там на самом деле все обстояло? Может никакого отвлекающего удара и не планировали. Тогда бестолковщины в командовании хватало, вполне могло быть, что и просто так роту спалили. Дивизии ведь на убой посылали, что уж там какая-то рота…

— Да я ничего против и не говорю, — пожал плечами Моргенштейн. — Я о другом хотел сказать, о том, что для любого человека в погонах, приказ, это святое. Если армия вместо того, чтобы выполнять приказы, будет сидеть и рассуждать о том, правильные ли они, это будет уже не армия, а просто вооруженный ни на что неспособный сброд. Мы же не знаем во всей полноте замыслов командира, и он не обязан перед нами их расшифровывать. Солдату достаточно знать свой маневр и безукоризненно его выполнять, остальное дело его начальника. Потому, принимая решение действовать на свой страх и риск вразрез с полученным приказом, ты почти наверняка ставишь под удар если не себя, то своего товарища.

— То есть исполнителю думать и вовсе не положено? — ехидно спросил из угла, валявшийся на койке и с интересом прислушивающийся к спору Люд.

— Ну почему же? — хладнокровно парировал Моргенштейн. — Конечно, любой исполнитель думать должен. Без этого никуда, особенно у нас в разведке, разумную инициативу никто не отменял. Просто эта инициатива должна проявляться лишь в рамках отданного приказа, работать на творческое и разумное выполнение поставленной задачи, а не на замену ее своей собственной лично придуманной.

— Вон как оказывается принято "у вас в разведке", — издевательски протянул Люд. — Вот из-за таких тупых служак, не желающих и не умеющих думать собственной головой, в армии и возникают все беды. Потому и Союз в 91-ом просрали, потому и в Грозный в первую войну вперлись танковыми колоннами, как на параде, потому и били нас и в хвост и в гриву, все пытались ум вколотить через задницу. Я грешным делом думал, что хоть спецназ излечили от солдафонства, оказывается, нет. Вот вам, пожалуйста! Я готов выполнить любой приказ, а там, хоть трава не расти! А если тебе прикажут с крыши школы на асфальт прыгнуть? Тоже скажешь, что командиру виднее и сиганешь?!

— Нет! Лучше, когда ты бойцу приказ отдаешь, а он вместо того чтобы бегом исполнять броситься, начинает в заднице пальцем ковыряться да размышлять, правильно ты ему приказал или нет, может как-то по-другому поступить надо! Так, да?! — запальчиво выкрикнул задетый за живое Эдик. — Было уже такое! Перед революцией, когда прежде чем в атаку идти солдатский комитет решал надо оно им, или нет. Напомнить чем кончилось? Позорным Брестским миром, и открытым перед немцами фронтом!