Договоры Гитлера — Сталина

Начавшееся новое сближение Германии и Советского Союза явилось результатом взаимного «давай и бери», причем нельзя точно установить ни долю имевшегося в каждом отдельном случае дипломатического воздействия, ни того момента, когда та или иная сторона приняла решение о договоренности. Эта мысль зрела как в Берлине, так и в Москве постепенно, с учетом степени готовности партнера к переговорам. Обе стороны должны были сначала осторожно нащупывать сферу переговоров, ибо оба правительства видели перед собой нагромождение недоверия и испытывали множество опасений. Но когда они были преодолены, события обрушились с драматической быстротой и в течение всего нескольких дней привели к заключению договоров, чреватых серьезными последствиями.

Первые конкретные признаки стремления к разрядке в отношениях стали заметны осенью 1938 г., когда возникшая в результате взаимной перебранки атмосфера стала невыносимой и обеим сторонам стало ясно, что надо, безусловно, найти какой-то выход, иначе военное столкновение неизбежно. На основе осознания этого факта в октябре 1938 г. между графом Шуленбургом и Литвиновым была достигнута договоренность о том, что пресса и радио обеих стран в будущем должны воздерживаться от прямых нападок на глав государств. Готовность Сталина к такой договоренности с гитлеровской Германией была следствием Мюнхенской конференции, и прежде всего того факта, что западные державы провели эту конференцию без участия Советского Союза. Отсюда недоверчивый советский диктатор сделал вывод, что западные державы не только не имели намерения оказать сопротивление Гитлеру, но при подходящем случае даже поддержали бы его, если бы тот принял решение напасть на Советский Союз. Более того, у него сложилось впечатление, что передача Германии Судетской области явилась платой за войну, которую она должна была развязать против Советского Союза. Гитлер же, напротив, стал склоняться к мысли о соглашении с Советским Союзом после сделанного Чемберленом по возвращении в Лондон заявления, что западные державы должны вооружаться.

Во второй раз мир затаил дыхание 19 декабря 1938 г., когда было подписано торговое соглашение между Германией и Советским Союзом. Хотя речь шла лишь о продлении действовавшего торгового и платежного соглашения на следующий год, один тот факт, что на этот раз продление последовало своевременно, а не с затяжкой на три месяца, как было год назад, оказался достаточным, чтобы привлечь к себе внимание всего мира.

Третьим признаком возможности изменения напряженных отношений явился доклад Сталина 10 марта 1939 г. на XVIII съезде партии, где он заявил, что подозрительный шум, поднятый французской, английской и американской прессой по вопросу об Украине, имеет целью натравить СССР на Германию и спровоцировать конфликт, никаких видимых причин для которого нет. Это заявление Сталина существенно способствовало подготовке почвы для германо-советского взаимопонимания, хотя незадолго перед тем Сталин возобновлением переговоров с Англией и Францией о создании общего оборонительного фронта против германской агрессии дал понять, что намерен и в состоянии держать в запасе два варианта. Однако колеблющееся поведение англичан и французов укрепило его подозрение, что западные державы охотно втянули бы Советский Союз в войну против гитлеровской Германии, но не были готовы сами принести для этого жертвы или же пойти на риск. Несомненное доказательство того Сталин увидел в отказе западных держав признать справедливость советского требования в случае германского нападения предоставить советским войскам возможность пройти через Польшу и Румынию.

Несмотря на это, Литвинов последовательно продолжал придерживаться своего плана создания системы коллективной безопасности и неустанно стремился к соглашению с западными державами. Это привело Сталина к мысли, что Литвинова надо отстранить, чтобы достигнуть взаимопонимания с Германией. К тому же Литвинов и как личность являлся для него помехой, ибо был еврей. По этой причине 3 мая 1939 г., совершенно неожиданно для мировой общественности, Литвинов был смещен с поста народного комиссара иностранных дел. Еще 1 мая он во время традиционного военного парада на Красной площади находился в непосредственной близи от Сталина,[8] а 2 и 3 мая вел переговоры с британским послом сэром Уильямом Сидсом. Но уже на следующий день советская печать сообщила, что на пост народного комиссара иностранных дел назначен Председатель Совета Народных Комиссаров Вячеслав Молотов.

В результате к нему было привлечено внимание мировой общественности. В последние два года перед нападением Германии на СССР я бесчисленное множество раз встречался с ним, и его облик глубоко запал мне в память. Хотя мне приходилось видеть его и одного, и в присутствии Сталина, у меня всегда складывалось впечатление, что он не проявлял никакой собственной инициативы и был счастлив играть роль послушного орудия в руках диктатора. Молотов сумел в течение двух десятилетий держаться в стороне от внутрипартийных споров и пережил жестокое время массовых чисток столь благополучно, что ни один волос с его головы не упал. Его усердие, его работоспособность, его память были беспримерны.

Вероятно, обладай он большей гибкостью и умением реалистически оценить существовавшее в то время соотношение сил, он послужил бы интересам собственной страны лучше, нежели своим вошедшим в поговорку вечным «нет». Как ни предан был Молотов своему властелину и повелителю, я все же думаю, что смерть Сталина вызвала у него вздох облегчения. Поручив этому человеку на решающей фазе развития германо-русских отношений осуществление своих приказов в области внешней политики, Сталин мог быть уверен, что никто другой не проявит такой верности долгу и такого слепого повиновения, как именно Молотов. Он был первым, кто изгнал из Комиссариата иностранных дел последних представителей интеллигенции, которые налагали свой отпечаток на это учреждение, и окружил себя почти исключительно великороссами, воспитанными так, чтобы беспрекословно воспринимать даже самые ошеломляющие повороты сталинской внешней политики.

Поэтому кажется оправданным предположение, что без предпринятой Сталиным широкомасштабной чистки государственного аппарата и партии союз между ним и Гитлером едва ли смог бы возникнуть, ибо такая попытка сорвалась бы из-за оппозиции со стороны Бухарина, Радека, Крестинского, Зиновьева, Раковского и им подобных.

Неожиданная отставка Литвинова не ускользнула от внимания Гитлера. Через два дня после получения Гитлером известия об этом министерство иностранных дел дало мне указание немедленно прибыть в Германию и явиться к министру. До тех пор я с господином Риббентропом лично не встречался. Но на основании всего того, что я о нем слышал, ждал этой встречи со смешанным чувством. Я был бы избавлен от этой поездки, если бы Шуленбург как раз в тот момент не отсутствовал в Москве (он должен был представлять имперское правительство на свадьбе наследника иранского престола) и если бы военный атташе генерал Кёстринг тоже не находился в поездке где-то по Восточной Сибири.

Приехав в Берлин, я узнал, что министр иностранных дел находится в Мюнхене. Гитлер пребывал на Оберзальцберге, около Берхтесгадена, а Риббентроп всегда старался держаться поблизости. В результате я встретился с министром только 9 мая в Мюнхене. Мое первое впечатление о нем подтвердилось позднейшими наблюдениями. То был человек, занимавший пост, для которого он не имел ни надлежащего образования, ни дипломатического чутья и такта. Вследствие этого он страдал комплексом неполноценности, который стремился прикрыть претенциозными манерами, порой совершенно невыносимыми для окружающих. В своих постоянных усилиях утвердить себя в качестве важной персоны он ввел гротескный стиль жизни и работы, считая его подобающим для своего поста. Но чтобы министр орал на поседевшего на службе дипломата высокого ранга, да так, что срывал голос, в прежнее время в министерстве иностранных дел было просто немыслимо. Риббентроп же явно считал своим долгом и в этом копировать своего фюрера. Значительная часть его деятельности проходила в спорах с коллегами о компетенциях, чем он, кстати, способствовал усилению проводившейся Гитлером политики раздувания распрей и ревнивой зависти между членами своего кабинета. Риббентроп беспрестанно старался удержать благосклонность Гитлера и давать ему доказательства своей мнимой незаменимости. Один из применявшихся им способов заключался в том, что он имел при Гитлере своего доверенного человека, который был обязан постоянно сообщать ему, какие идеи и мнения высказывал фюрер в самом узком кругу приближенных, особенно во время ночных бесед с ними. Из этих высказываний Гитлера Риббентроп делал выводы о его намерениях и помыслах и при первой же оказии выдавал их ему за свои. Гитлер часто клевал на эту уловку Риббентропа и неоднократно превозносил его «феноменальную интуицию» и прозорливость, пока со временем глаза у него не открылись и он не увидел всю неполноценность своего министра иностранных дел.