- Все за стол, - раздались громкие возгласы.

Даниэль присоединился к Жаку.

- Твой брат так и не пришел? Что ж, займем места.

Все толпились вокруг длинного стола, накрытого человек на двадцать. Даниэль устроил все так, что Жак оказался слева от Ринетты; мамаша Жюжю не отпускала ее от себя ни на шаг и притиснулась к ней с правой стороны. Но в ту минуту, когда все стали занимать места и Жак уже собирался сесть, Даниэль толкнул его в бок.

- Поменяемся местами, - сказал он и, не дожидаясь ответа, так крепко потянул его за руку, что Жак, почувствовав, как пальцы Даниэля впились ему в запястье, чуть было не вскрикнул.

Но Даниэль и не подумал извиниться.

- Мамаша Жюжю, - сказал он, - по-моему, приличия ради вам следует представить меня моей соседке.

- Ах, вот ты как, - буркнула старуха, поняв маневр Даниэля. Затем, обращаясь к компании, собравшейся за столом, она возгласила: - Представляю вам всем мадемуазель Ринетту. - И добавила предостерегающим тоном: - Я ей покровительствую.

- Нас тоже представьте! Нас тоже представьте! - раздались голоса.

- Не было печали, - вздохнула мамаша Жюжю. Она нехотя поднялась, сняла шляпу и швырнула ее одной из "сиделок", прислуживавших за столом.

- Это Пророк, - начала она с Даниэля. - Человек достойный.

- Привет вам, сударь, - учтиво сказала девушка. Даниэль поцеловал ей руку.

- Дальше!

- Его друг, как звать, не знаю, - продолжала мамаша Жюжю, показывая рукой на Жака.

- Привет вам, - проговорила Ринетта.

- Затем по порядку: Поль, Сильвия, госпожа Долорес, а с ней рядом никому не ведомый мальчишка по прозванию "Дитя Чуда". Верф, по кличке "Абрикос", Габи, "Фляга"...

- Благодарю, - прервал насмешливый голос, - предпочитаю фамилию предков: Фаври, мадемуазель, один из ваших страстных воздыхателей.

- "Дитя, ты мой кумир!" - язвительно произнес кто-то.

- Лили и Гармоника, иначе "Неразлучные", - никого не слушая, продолжала мамаша Жюжю. - Полковник, красавица Мод. Господин, которого я не знаю, с двумя дамами, которых я хорошо знаю, но как их звать - забыла. Пустое место. Рядом idem[35]. Батенкур, по прозвищу "Малыш Бат". Мария-Жозефа со своими жемчугами и напоследок госпожа Пакмель, - сделав реверанс, закончила мамаша Жюжю.

- Привет вам, сударь, привет вам, мадемуазель, привет вам, сударыня, звонким голоском повторяла Ринетта и улыбалась без тени смущения.

- Называть ее надо не мадемуазель Ринетта, - заметил Фаври, - а мадемуазель Привет!

- Пожалуйста, называйте, - ответила она.

- Ура, мадемуазель Привет!

Она смеялась и, как видно, была в восторге оттого, что в ее честь подняли столько шума.

- А теперь приступим к супу, - предложила г-жа Пакмель.

Жак локтем подтолкнул Даниэля и, показав ему на красный след на своем запястье, спросил:

- Какая муха тебя сейчас укусила?

Даниэль взглянул на него смеющимися глазами, без всякого раскаяния, взгляд у него был горящий и чуть диковатый.

I am he that aches with amorous love[36],

произнес он вполголоса.

Жак наклонил голову, чтобы получше рассмотреть Ринетту, - она как раз обернулась к нему, и он увидел ее глаза: зеленые, ясные и влажные, как устрицы.

Даниэль продолжал:

Does the earth gravitate? does not all matter aching, attract all matter?

So the body of me to all I meet or know"[37].

Жак нахмурил брови. Не в первый раз довелось ему быть свидетелем того, как Даниэль загорался страстью, охваченный такой жаждой наслаждения, что удержать его уже было невозможно. И всякий раз дружеское чувство независимо от воли Жака теряло свою силу. Забавная мелочь вдруг отвлекла его от этой мысли: он заметил, что ноздри Даниэля обросли густым черным пушком и от этого похожи на прорези маски; он отыскал глазами руки Пророка, красивые и тонкие руки, тоже покрытые темным пушком. "Vir pilosus"[38]. Подумал и почувствовал искушение улыбнуться. А Даниэль снова наклонился к нему и тем же тоном, словно заканчивая цитату из Уитмена, сказал:

- Fill up your neighbour's glass, my dear[39].

- Госпожа Пакмель, сегодня меню написало неразборчиво, - прошепелявил кто-то на другом конце стола.

- Госпоже Пакмель два нуля, - заявил Фаври.

- "Все это ерунда, было бы здоровье", - глубокомысленно отвечала прекрасная блондинка.

Жак сидел рядом с Поль - этим бледнолицым падшим ангелом. За нею молча восседала девица с пышным бюстом, которая за все время не произнесла ни слова и утирала рот после каждого глотка. Подальше, почти напротив Жака, возле брюнетки с кудряшками, закрывавшими лоб, той самой, которую мамаша Жюжю назвала госпожой Долорес, мальчуган лет семи-восьми в довольно убогом черном костюмчике следил смышлеными глазками за жестами сотрапезников, и на его лице то и дело мелькала улыбка.

- Вам супа не подали? - спросил Жак свою соседку.

- Благодарю, я суп не ем.

Глаза ее были опущены, и когда она их поднимала, то смотрела только на Даниэля. Она сделала все, что могла, только бы сидеть за столом с ним рядом, и в последнюю минуту заметила, как он поменялся местом с Жаком, и рассердилась за это на Жака. И откуда только появился этот малый с угреватым лицом и чирьем на затылке? Она терпеть не могла рыжих, а этот чернявый смахивал на рыжеватого. Уж не говоря о заросшем лбе, оттопыренных ушах, тяжелой челюсти, - все это придавало ему какой-то животный вид.

- Послушай, ты почему салфетку не надеваешь? - громко сказала г-жа Долорес, дернув к себе мальчика, чтобы потуже завязать вокруг его шеи накрахмаленную салфетку, в складках которой он почти потонул.

- Если женщина не скрывает своего возраста, - кричал Фаври, споривший с Марией-Жозефой, - значит, она уже выдохлась. - Говорю вам, что она поступила в консерваторию уже перезрелой, как раз сорок пять лет тому назад, по свидетельству о рождении своей младшей сестры, омолодившись на два года. Таким образом...

- "Кому какое дело?" - сказала в сторону мамаша Жюжю.

- Фаври один из тех людей с положительным умом, которые, ввязавшись в любой разговор, сразу же доложат вам, что ускорение силы тяжести в Париже равно девяти метрам восьмидесяти сантиметрам, - заметил Верф, который когда-то собирался поступить в Училище гражданских инженеров. Прозвали его "Абрикосом" потому, что кожа у него, благодаря каждодневным спортивным упражнениям на открытом воздухе, стала золотистой и покрылась веснушками. А вообще - это был настоящий мужчина с сильными плечами, крепкими скулами и чувственными губами; по вечерам все его мускулистое тело, натренированное за день, испытывало радость жизни, и она отражалась и в его голубых глазах, и на глянцевитых щеках.

- Кто знает, отчего он умер, - произнес кто-то.

- А ты знаешь, чем он жил? - прозвучал чей-то насмешливый голос.

- Да поторапливайся же, - сказала г-жа Долорес мальчугану. - Знаешь, будет сладкое. А ты его не получишь.

- Почему? - спросил мальчик, вскидывая на нее свои лучистые глаза.

- Не получишь, и все тут - воля моя. Будь послушным. Поторапливайся.

Она заметила, что Жак внимательно смотрит на них, и улыбнулась ему с заговорщическим видом.

- Он, знаете ли, у меня с капризами, боится всего непривычного. Тебе дадут рагу из жареных голубей. Ел-то он чаще тушеную капусту в сале, чем голубей! Но вообще его совсем избаловали. Лелеяли да ласкали, - так всегда бывает с единственным ребенком. Да и мать у него долго хворала! Да, да, продолжала она, погладив его по круглой, коротко остриженной головке. Балованный мальчишка. Никуда это не годится. Зато у тетки все будет иначе. Наш барчук, видите ли, хотел по-прежнему носить локоны, как девчонка. Да уж нет, хватит капризничать да привередничать. Тебе говорят, ешь. Вон тот господин все смотрит на тебя, поживей! - Она была очень довольна, что ее слушают, и снова улыбнулась Жаку и Поль. - Малыш осиротел, - сообщила она безмятежным тоном. - Потерял мать на этой неделе. Мне-то она приходилась золовкой. От чахотки умерла у себя в деревне, в Лотарингии. Бедный малыш, добавила она. - Ему еще повезло, что я пожелала взять его на свое иждивение; у него нет никакой родни ни с отцовской, ни с материнской стороны - я у него одна. Да, забот у меня будет по горло.