Всю жизнь мой отец заботился о ближних. В один из новогодних праздников, когда он особенно любил проявлять свою щедрость, началась великая эпоха велосипедов. Сказав в один прекрасный день, что Дед Мороз должен подарить велосипеды всем детям на земле, он поинтересовался у окружавших его людей: садовника, сторожей и деревенских ремесленников, — есть ли у их детей велосипеды. И вот 24 декабря новенькие велосипеды были доставлены счастливым избранникам. Но его подарки не всегда производили желаемый эффект. Некоторые воспринимали их как унижение, как подачки богача беднякам.

Причуда с велосипедами длилась несколько лет, уступив затем место цветным телевизорам. У «других» был черно-белый? Надо, чтобы все непременно воспользовались прогрессом и видели синее море, зеленые деревья, красные машины. Маме пришлось притормозить его порыв, ибо он обзавелся таким запасом телевизоров, какой можно увидеть только в магазине электротоваров. Позднее благодаря его щедрости я смог часто менять марки мотоциклов. С 18 лет я увлекся этими быстроходными машинами и сумел без труда убедить родителей, что вполне способен без опасности для жизни управлять ими. Лишь много позднее я узнал, как они дрожали от страха, зная, что я мчусь со скоростью 180 километров в час из Парижа в Нант! Когда я, весь покрытый пылью, возвращался из своего опасного путешествия, отец неизменно поджидал меня в главном дворе замка. А потом, убедившись, что я цел и невредим, спрашивал:

— Ты быстро ехал? Не слишком ли большое движение было на дороге? Твой мотоцикл в порядке? Во всяком случае, выглядит он отлично. Похож на акулу. Пойду-ка нарву спаржи на вечер. Ты ведь любишь спаржу, мой самый маленький?

Это блюдо к моему приезду мама заправляла соусом с эстрагоном.

Чтобы уговорить отца подарить мне новую марку «акулы», я заговаривал о новых тормозных системах, безупречном состоянии дорог и своем умении легко обгонять транспорт.

— Хорошо, что на этой модели поставили дисковые тормоза!

— В самом деле? Дисковые тормоза — это отлично! А дорогу содержат в порядке?

— Конечно! Бордюры выкрасили очень ярко.

Очень быстро наш разговор приобретал характер скетча:

— Разумеется, новая марка стоит значительно дороже?

— Разумеется.

— Разумеется! Гм… Рождество не за горами?

— Разумеется.

— Я полагаю, заказать надо побыстрее?

— Лучше бы прямо завтра. Иначе нам может не достаться.

— Разумеется! Скажи-ка, а ты не морочишь мне голову?

Он готов был расхохотаться, и я знал, что дело в шляпе. Теперь достаточно было призвать маму и изложить ей мои аргументы. Несмотря на то что я никогда этим не злоупотреблял и уж никак не пытался затащить его к продавцу, дело быстро кончалось заключением сделки.

4. Папе осталось только сыграть в «Оскаре»

В 1959 году братья Карсенти связались с отцом, чтобы пригласить принять участие в организуемых ими гастролях.

— Я всегда мечтал сыграть «Скупого», — признался он им.

— Роль Гарпагона вам подходит идеально. Но Мольер не для нашего зрителя… Вы что-нибудь слышали об «Оскаре»?

— Ничего.

— И неудивительно. Когда его сыграли в театре «Атене» с Пьером Монди и Жан-Полем Бельмондо, он с треском провалился. Вам предлагается главная роль. Прочитайте пьесу и позвоните.

— Они не клюнули на «Скупого», — разочарованно рассказывал отец маме. — Им хочется, чтобы я сыграл в каком-то «Оскаре», который однажды с треском провалился.

Но назавтра он повеселел:

— Дети мои, этот «Оскар» работает, как мотор «феррари». В пьесе все выверено до миллиметра!

Я услышал, как прыскала от смеха мама, когда он рассказывал ей, что собирается вытворять на сцене.

Уже после первых представлений пьеса имела огромный успех. На всем протяжении гастролей публика валом валила на спектакль. Зрители захлебывались от смеха. Элегантная Мария Паком была неотразима. Молодой Ги Бертиль удивлял своими находками.

На рождественские каникулы мы с Оливье отправились с мамой в Марсель. После восьми часов в поезде мы наконец увидели встречавшего нас на перроне вокзала Сен-Шарль отца.

— Как доехали? Какой красивый поезд этот «Мистраль»! Представляете, он развивает скорость до ста сорока километров в час. Локомотив, кажется, побил мировой рекорд!

Тогда он еще не мог себе позволить попросить машиниста показать ему свою кабину, чтобы получить необходимые пояснения.

В тот же вечер я познакомился с орущим и жестикулирующим, перепутавшим чемоданы героем пьесы Бертраном Барнье. Я хохотал, совершенно позабыв, что этот человек — мой отец.

На другой день после Нового года мы с Оливье уезжали обратно в Париж. По мере приближения нашего отъезда родители все сильнее нервничали. Особенно отец, которого страшил первый в его жизни полет в Тунис через Средиземное море на двухпалубном самолете «бреге дё пон». Их поцелуи на вокзале напоминали прощание навсегда. Но все обошлось. Отец победил свой страх. После посадки он позвонил нам в полном восторге от двухэтажного самолета, который с такой легкостью взмывал в небо. Их гастроли закончились в Алжире и Марокко, и домой они вернулись на сверхсовременном «суперконстелейшн». Отец дал автографы на меню всему экипажу и, в свою очередь, попросил автографы у них!

Париж остался глух к благожелательным откликам об этих гастролях. Начались трудные времена. Звонки раздавались редко… Отцу предлагали лишь второстепенные роли в фильмах, эпизоды (например, в «Капитане Фракассе»). Потом продюсер Жан-Жак Виталь решил возобновить «Оскара» в театре «Порт-Сен-Мартен». Вопреки ожиданиям, родители, особенно мама, не были в восторге от этого предложения.

— Знаешь, пьеса, однажды провалившаяся на премьере в Париже, обречена заранее.

— Возможно, но мне так хочется играть, что я готов рискнуть.

— Послушай, Луи, в случае провала твоей карьере придет конец. Тебе останутся только третьестепенные роли. Да еще неизвестно, получишь ли ты их!

Они говорили об этом днем, ночью, утром… Через несколько дней в столовой, когда я корпел над латынью, родители в сотый раз обсуждали одно и то же:

— А если я соглашусь?

— Нет, дорогой! Это слишком рискованно!

— Послушайте! — вмешался я. — Раз папе так хочется, пусть играет «Оскара»! Мне эта пьеса нравится!

Отец ничего не ответил. Во время ужина разговор вращался вокруг моей приболевшей морской свинки.

— Ну хватит. Раз Патрик за, я буду играть в этой пьесе, — сказал он маме перед сном.

Великие решения принимаются подчас совершенно случайно! Начались репетиции. Утром перед премьерой у отца был вид приговоренного к казни. На другой день о Луи де Фюнесе говорил весь Париж. В его уборной толпились самые разные люди — министры и знаменитые актеры, врачи при галстуках, господа с орденскими розетками и парижские салонные шаркуны — все они внезапно воспылали симпатией к этому актеру, о котором еще накануне никто из них слыхом не слыхал.

— Перед поднятием занавеса я не желаю знать, есть ли в зале мои знакомые, — предупреждал он. — Совершенно бессознательно я стану играть лишь для них одних.

Мама сговаривалась с друзьями, прося их хранить тайну. После спектакля все они оказывались в его артистической уборной.

Однажды костюмерша по глупости ляпнула ему, что Патрик с двумя приятелями сидит в третьем ряду партера.

Катастрофа! Каждый раз, уходя со сцены, он говорил маме: «Я никогда так плохо не играл!»

Мы же ничего не заметили, даже наоборот. Как-то вечером публика вела себя на удивление вяло. Ни смешка. Пришлось отцу поинтересоваться:

— Что происходит? В зале президент Республики или кто-то еще? — спросил он при очередном уходе за кулисы.

— Ничуть! Все места забронировали продавцы дамского белья!

На другой день он поделился с нами: