Пока Алан рассказывал эту жуткую повесть, Мэри Стэндиш не спускала с него глаз. Ее руки сжались; глаза и лицо горели, как будто она хотела броситься на кого-то с кулаками.

— А потом, Алан, потом…

Она не заметила даже, что назвала его просто по имени. Алан хотя и услышал, но не обратил на это внимания.

— Джон Грэйхам сдержал свою клятву, — мрачно продолжал он. — Влияние и деньги — все стояло за ним, и он стал преследовать нас, куда бы мы ни пошли. Моему отцу, в общем, везло всегда. Но теперь одно дело за другим, в которое отец помещал свои деньги, приходило в упадок. Богатые прииски, в которых он был особенно заинтересован, дошли до такого состояния, что их пришлось забросить. Одна фирма в Досоне, совладельцем которой был отец, обанкротилась. Все это следовало одно за другим. И после каждой катастрофы отец получал вежливые, соболезнующие письма от Джона Грэйхама, написанные в таких выражениях, как будто они действительно исходили от друга. Но моего отца перестали тревожить денежные неудачи. Его сердце высохло, жизнь покинула его вместе с исчезновением маленького домика и могилы у подножия горы. Так продолжалось три года. А потом… однажды утром… моего отца нашли мертвым на берегу реки в Номе…

— Мертвым?

Алан слышал тяжелый вздох, вырвавшийся из груди Мэри Стэндиш вместе с этим словом. Он стоял лицом к окну и упорно старался не глядеть в ее сторону.

— Да, вернее, убитым. Я убежден, что это дело рук Джона Грэйхама. Он не сам, конечно, убил моего отца, но его деньги завершили за него это подлое дело. Ничего, конечно, нельзя было сделать. Я не хочу вам рассказывать, как его влияние и могущество преследовали меня; как он уничтожил мое первое стадо оленей; как он наполнял газеты издевательством и ложью по моему адресу, когда я прошлой зимой отправился в Штаты, чтобы заставить ваш народ понять хоть каплю правды об Аляске.

Я жду. Я знаю, наступит день, когда Джон Грэйхам будет в моих руках, как двадцать лет тому назад около нашей горы он был в руках моего отца. Ему теперь должно быть пятьдесят лет. Но это не спасет его, когда наступит эта минута. Никто не разожмет моих рук, как я разжал руки отца. Вся Аляска будет радоваться. Его могущество и его деньги превратились в двух чудовищ, которые разрушают Аляску, как они разрушили жизнь моего отца. Если Грэйхам не умрет и его денежное могущество не исчезнет, то он превратит эту великую страну в ничто, в скорлупу, из которой он и ему подобные извлекли все ядро. Смертельная опасность нависла над нами именно теперь.

Алан взглянул на Мэри Стэндиш. Казалось, что она не дышит. Ее лицо было покрыто такой бледностью, что Алан испугался. Она медленно подняла глаза на него. Никогда он не видел в глазах одного человека столько муки и ужаса. Когда она заговорила, Алан удивился спокойствию, почти мертвенной холодности ее голоса.

— Теперь, я думаю, вы сможете понять, почему я бросилась в море, почему я хотела, чтобы мир думал, что я умерла, и почему я боялась сказать вам правду… Я — жена Джона Грэйхама.

Глава XIX

Чудовищная бессмысленность, почти физическая невозможность неравного брака, о котором говорила Мэри Стэндиш, — вот первое, что промелькнуло в голове Алана. Он смотрел на нее, молодую и прекрасную женщину, лицо и глаза которой с первого же взгляда заставили его почувствовать всю прелесть и сладость жизни, а позади нее вырастала темная громада Джона Грэйхама, — безжалостного, железного человека, не обладавшего ни совестью, ни душой, грубого от сознания своего могущества, жестокого, несправедливого и годившегося по возрасту ей в отцы.

Легкая усмешка скривила его губы, но он не сознавал, что улыбается. Он взял себя в руки, стараясь не обнаружить, каких усилий это ему стоит. Он пытался найти слова, которые смогли бы прогнать агонию из ее глаз, полных страдания.

— Это слишком невероятно, чтобы быть правдой, — сказал он.

Алану казалось, что с его губ слетают бездушные слова, что эти слова бесполезны и ничтожны по сравнению с тем, что нужно было сказать или сделать.

Мэри Стэндиш кивнула головой.

— Да, это так. Люди смотрят иначе на такие вещи — они часто случаются.

Она протянула руку за книгой, лежавшей на столе среди груды белых цветов тундры; эта книга, взятая из книжного шкафа Алана, описывала ранний период жизни пионеров на Аляске. Книга имела чисто статистический интерес, ибо она сухо, хотя и добросовестно, излагала факты, и Мэри ею увлеклась. Алана поразило это новое доказательство ее стремления к знанию, ее страстного желания добиться успеха в новой жизни, несмотря на трагизм своего положения.

Он все еще не мог допустить, чтобы она имела что-либо общее с Джоном Грэйхамом. Но его лицо было бледно и холодно.

Мэри Стэндиш открыла книгу и дрожащими руками вынула из нее вырезку из какой-то газеты. Молча она развернула ее и передала Алану.

Над двумя печатными столбцами красовался портрет молодой красивой девушки. Над ее плечом, занимая немного места, был помещен портрет мужчины лет пятидесяти. Алан никого из них не знал. Он прочел заголовки, написанные крупным шрифтом. Статья была озаглавлена: «Любовь в сто миллионов долларов», и рядом со словом «любовь» был изображен доллар. «Молодость и старость», «Красота и деловитость», «Два крупных богатства объединены в одно». Алан уловил смысл и взглянул на Мэри Стэндиш. Он никак не мог заставить себя думать о ней, как о Мэри Грэйхам.

— Я вырвала это в Кордове из газеты, — сказала она. — Эта статья не имеет никакого отношения ко мне. Девушка живет в Техасе. Но разве вы не замечаете чего-то в ее глазах? Разве вы не видите этого — даже на портрете? Она в подвенечном наряде. Но когда я увидела это лицо, то мне показалось, что глаза выражают муку, отчаяние и безнадежность и что она храбро пытается скрыть свои чувства от всего мира. Вот вам как раз доказательство — одно из тысяч, — что такие невероятные вещи случаются.

Алана стало охватывать мрачное тупое спокойствие, былое хладнокровие, его неизменный спутник перед лицом неизбежного. Он сел и, наклонив голову, взял маленькую гибкую руку Мэри Стэндиш, лежавшую на ее коленях. Рука была холодная и безжизненная. Он стал ласково гладить эту руку своими загорелыми сильными руками, пристально глядя на нее отсутствующим взглядом. В течение некоторого времени ничто не нарушало тишину, кроме тиканья часов Киок. Потом он отпустил руку, и она снова безжизненно упала на колени девушки. Мэри Стэндиш внимательно смотрела на седую прядь в его волосах. Огонек, которого Алан не заметил, загорелся в ее глазах; губы слегка задрожали, голова едва заметно склонилась в его сторону.

— Я очень скорблю, что не знал этого раньше, — сказал он. — Я теперь понимаю, что вы должны были испытать там, в роще.

— Нет, вы не понимаете, вы не понимаете! — крикнула Мэри Стэндиш.

Казалось, что трепет и сила жизни снова вернулись к ней, словно его слова, как огнем, коснулись какой-то тайны и сняли оковы, наложенные глубокой безнадежностью. Алан изумился тому, как быстро краска прилила к ее лицу.

— Вы не понимаете. Но я решила, что вы должны понять. Я лучше умру, чем позволю вам уйти с теми мыслями, которые у вас сейчас в голове. Вы будете презирать меня. Но я предпочитаю, чтобы вы ненавидели меня за правду, чем за тот ужас, которому вы должны будете верить, если я буду молчать. — Она выдавила из себя улыбку. — Знаете, женщины вроде Белинды Мелруни были хороши в свое время, но к теперешней жизни они не подходят. Не правда ли? Если женщина делает ошибку и пытается исправить ее, прибегнув к борьбе, как могла бы сделать Белинда Мелруни в те дни, когда Аляска была молода…

Вместо того, чтобы кончить, она сделала жест отчаяния. Потом она продолжала, чуть смущенная его молчанием.

— Я совершила большую глупость. Я сейчас ясно сознаю, как я должна была поступить. Когда вы услышите мой рассказ, вы скажете, что и теперь не поздно… Ваше лицо — камень.

— Это потому, что ваша трагедия есть и моя трагедия.