Есть революционная выгода, которую можно постичь лишь при соответствующем настроении: она все же имеется или же ощутимо присутствует. Очень тяжело представить эту выгоду в определенных значениях, предъявить ее, подтвердить ее наличие. И напротив, она пропадет, если мы попытаемся соотнести ее с действительностью так называемых достижений, не говоря уж о революционных и республиканских успехах в политике. Но все же эта выгода существует. Революция изменила нас всех. Решение принято. Теперь перед народом стоят задачи, которые никто не может решить за него. Он сам должен справиться с ними. Эти изменения витают между людьми как великий народный дух. Мы не должны путать их с демократией хотя бы потому, что мы очень скоро столкнулись бы с демагогией. С момента революции они определяются нашей общественной жизнью и тем, как поступает отдельно взятый человек. Они взяли из этой жизни определенную суровость, которая пришла к нам из механизированных традиций и конвенций. Они делают людей ближе, давая им межличностные связи, которые не были возможны раньше в обществе, возвещая теперь о первом осознании сплоченности. Имела свои последствия и война, которая стерла различия, базировавшиеся главным образом на всевозможных предубеждениях. Но наша жизнь осталась такой же безобразной, какой и была. Время создания империи сменилось эпохой спекулянтов, а после революции на улицах мы столкнулись лицом к лицу с этими явлениями во всей их омерзительности — очевидное разложение. Но прослойка никогда не была всем народом, и за этой внешней жизнью мы получили право на углубленное существование, которое сближает немцев, которое вопреки застаревшей ненависти, всей враждебности, всем партийным представлениям о классовой борьбе создает в Германии судьбоносное чувство слитности, ощутив которое мы впервые догадываемся, что народ хочет быть нацией.

Когда мы отдадим себе отчет, то поймем, что бремя, которое свалилось на нас, является злым духом дилетантства — проклятия немецкой нации со времен Вильгельма II. Если бы выиграли войну, то постепенно осилили бы это дилетантство собственными силами. Здесь пригодилась бы молодежь, которая отличалась от довоенной, так как на полях сражений осознала свое собственное национально-политическое призвание. Получив вместе с победой всемирно-политические задачи, мы направили бы на их решение по образцу зарубежных немцев всю деловитость и профессионализм наших технических, организационных и государственных талантов. Но это миновало мимо нас. Мы потеряли мир, который нам могла бы открыть мировая война. Революция отшвырнула шестидесятимиллионный народ в загнанное существование, контролируемое со всех сторон. Но все же эти события способствовали внутреннему обновлению. Насилие вызвало, а затем ускорило духовный процесс, который позволил немцам, дивившимся собственными совершенством, традициями, богатством, вновь стать людьми, которые трезво смотрели на мир.

Теперь мы являемся народом, у которого нет настоящего. Мы обладаем лишь отдаленными и сложными для достижения возможностями. Но все же мы полагаем, что революция сделала путь для этих возможностей свободнее, нежели это было до нее — если сам народ не завалит этот путь еще раз.

Революционеры 1918 года проиграли войну 1914 года, так как их революция не была немецкой. Они полагали, что достаточно лишь имитировать то, что им демонстрировал Запад. Они не уяснили то, что с каждым годом революции становилось более очевидным для русских революционеров, а потому они последовательно шли шаг за шагом. Русские революционеры осознали, что революция во имя народа должна быть только национальной.

Немецкие революционеры делали свою революцию, вероятнее всего, по англо-французским образцам, ориентируясь на конституцию. Но со времени 1689 и 1789 годов минули столетия. Запад свыкся за это время с либерализмом. За этот либеральный период он научился использовать свои основные принципы для обмана народа. Он назвал это демократией, хотя в это демократическое время выяснилось, что Свобода, Равенство и Братство являются политическим хлебом, которым можно кормиться за счет народа.

Итак, немецкая революция оказалась либеральной революцией. Революционеры 1918 года не захотели препятствовать этому, да и вряд ли смогли, хотя и называли себя социалистами. Социализм, который вырос из либерализма и рос параллельно с ним, жаждет справедливости. Но этот роковой проект немецких революционеров сделал справедливость для немцев недоступной, и те должны смириться, что справедливость в отношениях народов уничтожена. Это произошло по причинам, которые, как мы видим, крылись в самом социализме, заботившемся лишь о классах, но не о нации. Это возвращает нас к социализму: не может быть справедливости для человека, если нет справедливости для нации. Люди могут существовать, только если жива их нация.

Но революции никогда не бывают напрасными. Но от них остаются проблемы. Остались проблемы и от немецкой революции. Остались проблемы немецкого социализма. Мы объединяем их в проблему нового мирового порядка, который призван волей всемирной истории. Во времена техники и перенаселения всем народам, проигравшим мировую войну, надо освободиться от устоев XVIII–XIX веков: либерализма, демократии и парламентаризма.

Можно только надеяться, что проблему Германии мы решим во имя Германии. Возможно, на среднеевропейском пространстве мы будем связаны с молодыми восточными государствами. Если мы не избавимся от своей ужасной привычки думать о своем народе меньше, чем о других, то сможем спокойно убедиться, что любые принятые нами решения будут для других народов таким же благом. Но также мы должны быть готовы, что найдутся народы, западные нации, которые будут противодействовать всему, что придет из Германии, оказывая ожесточенное сопротивление, они не пожелают сдать ни фута от полей сражений. В духовном отношении, собственно как и в остальных, нам не останется ничего другого, кроме как через конфликт построить себе пространство, в котором мы нуждаемся.

То, что сегодня является революционным, завтра станет консервативным. Догнать то, что упустила революция, исправить, где она промахнулась. Мы не хотим продолжать революцию, а лишь подхватить идеи, которые остались еще непонятыми. Мы хотим увязать эти революционные идеи с консервативными, которые всплывают снова и снова. Мы хотим продвигать эту Консервативную революцию, пока не добьемся условий, при которых мы сможем жить.

Мы хотим выиграть революцию!

Что это значит?

Мы хотим, чтобы она, оставившая след на нашем поражении, наложила отпечаток на наш взлет.

Что это значит?

Мы хотим, чтобы она, закончившая войну нашим поражением, превратила войну в обходной маневр, который был необходим нашей истории.

Что это значит?

Мы хотим сделать войну и революцию теми средствами, которые приведут к политическому решению наших проблем, которые бы никогда не разрешились, не будь войны и революции: проблема революции, которую мы, как и проблему войны, пытались решить без политики, при помощи силы, превратится в политические события; которые отныне станут историей.