— Куда? — растерянно спросил я. — На Лубянку или на Петровку?

— Зачем? — удивился он. — Я не афиширую связей.

Уже через час я сидел в его аскетически строгой келье с зарешеченными окнами и листал толстенные папки.

— Купил по случаю. На вес, — рассказывал Маркофьев, возбужденно шагая от стола к двери и обратно. — Ребятам из отдела по борьбе с оргпреступностью понадобились бабки, они ночью просадили весь годовой бюджет в кабаке, а моя пассия их курирует по линии правительства, вот и позвонила мне, я их выручил, взял оптом… Тут полтыщи килограммов… Про все и про всех…

— А как же… — Я подбирал слова. — Они… Эти твои ребята… Будут отчитываться… По этим делам?

— Они их закроют, — сказал Маркофьев. — Трудностей-то… Они уж их столько позакрывали… За давностью и невозможностью доказать…

Я высказал опасение:

— Небось из этих бумаг все возможное выкачано, пенки сняты…

Маркофьев не дал мне закончить.

— Знаешь, какой особенностью обладают уголовные дела? — спросил он. — Очень неприятной для некоторых и весьма удобной для других. Закрытые уголовные дела всегда можно снова открыть!

Первый же вызванный на допрос детина взревел:

— С какой стати? Я по этому делу отбился! Всем, кому надо, отстегнул. По новой пошли обирать? Ханыжничаете?

Второй подследственный на нашу повестку просто наплевал и не пришел.

А третий пригрозил, что самих нас закатает на Колыму.

Вечером ко мне на квартиру нагрянул отряд. Я затрясся, вспомнив, как у меня отбирали полотна Веласкеса и Тициана.

На этот раз пришедшие вернули мне некогда конфискованные картины и принесли извинения.

— Передай Маркофьеву, чтоб отвязался от наших подопечных, сказал тот из обыскников, который был главным, после чего достал из кармана патрон и вздохнул. — Хранишь, значит, боеприпасы? И наркотики, — прибавил он, извлекая из второго кармана прозрачный пакетик с белым порошком, тут же высыпал содержимое на ноготь и втянул ноздрей. Нюхнув, он повеселел. — Высочайшего причем качества. Тянет лет на двадцать строгой изоляции.

Я стоял, сжавшись. Главный же снова нюхнул с ногтя и совсем поплыл. Поэтому, уводя за собой ватагу людей в форме, прихватил с вешалки из прихожей мою зимнюю шапку и новое кашне, в которое завернул кастет, оброненный одним из стражей порядка.

— Беда, — говорил я на следующий день Маркофьеву. — Угодили меж двух огней… Теперь за нами охотятся и бандиты, и менты…

Что ж, многого нам сделать не удалось (да мы и не стали пытаться), но трал и крюк все же забросить успели. И с помощью ниспосланных нам Судьбой уголовных дел кое-что важное выудили. Зацепили. Во время ближайшей встречи с моим все еще не тестем Маркофьев заявил:

— Никто, абсолютно никто в нашей стране не может чувствовать себя спокойным.

Ушастый пакостник заерзал на стуле.

ЗАПУГИВАЙ! Всех и каждого.

Вспомнилось, как в студенческие годы, если обучавшиеся с нами вьетнамцы начинали слишком уж шуметь в аудитории во время лекции, Маркофьев на них прикрикивал:

— Напалм!

И сразу воцарялась тишина.

Суть нарытого Маркофьевым компромата была такова: некогда тестю, в бытность его резидентом, были отпущены средства на проведение терракта, а он их слямзил, уполовинил, положил на свое имя в банк, в результате чего взрыв не удался, оказался маломощен.

— И мы располагаем полноценной записью той вашей аферы, — сказал Маркофьев, вертя в руках пленку с порно-фильмом, который только что посмотрел. — Жаль, вы в наши научные таланты не поверили…

Старик посерел. И произнес запомнившуюся мне фразу:

— Делайте что хотите… Только не мешайте счастью дочери!

Эта его забота о Веронике меня глубко растрогала. Даже в момент самого неблагоприятного поворота событий, старик не забывал и хлопотал о дочурке! Но что он имел в виду, когда говорил про ее счастье? Это выплыло несколько позже.

Маркофьев сказал ему:

— Устрой визит в Кремль. При связях, которыми располагает твоя контора, это плевое дело.

Несколько дней, которые оставались до назначенной встречи, Маркофьев пребывал в возбужденном состоянии.

— Свершилось, свершилось, — повторял он.

Утром в день визита он надел отглаженные брюки и застиранную ковбойку.

— Может, даже пришлют специальный самолет, — говорил он, расхаживая по залу для одевания и смотрясь в зеркало.

Его волнение перекинулось на меня.

— Не лучше ли нарядиться в костюм? Или даже в смокинг? — спросил я.

Он смотрел изумленно.

— Зачем?

— Все же прием столь неслыханного ранга…

Он меня не понимал.

— Во-первых, я еще не попал в основной состав… Я пока еще запасной… А во-вторых, с какой радости я должен мучиться в смокинге, тогда как все они будут играть налегке?

Теперь я не понял.

— Что значит "основной состав"? О какой игре идет речь? Ты едешь на футбол? Насколько я понимаю, предстоит решать вопросы государственной важности.

Он уставился на меня как на умалишенного.

— Какие вопросы? Какой-такой государственной важности? Ты думаешь, чем они там занимаются? Да у них бы голова вспухла, если бы они решали такие задачи. Они режутся в домино! Обычный их состав — Президент, министр обороны, министр внутренних дел и министр путей сообщения. Классная четверочка! А тут министр путей сообщения вроде занемог… Простыл после бани. Вот и набирают на всякий случай команду подстраховочных запасных. Вдруг он не поправится… В эту команду входят очень важные персоны — министр газа и топлива, директор ФСБ, министр по налогам, а также актеры, строители, певицы… Твой старик вроде подсуетился насчет меня…

Мы должны были пойти втроем. А пошли вдвоем. На эту крайне важную для нас встречу маркофьевская пассия, отвалившая ему уголовные дела на вес, попросту не явилась.

— Потому что они всегда думают не о том, — говорил Маркофьев.

Отчего же она не пришла? Все выяснилось позже. Она сказала:

— Я разочарована в тебе… Я думала, ты снова хочешь крутить со мной любовь. А ты… Ты весь в этой глупой политике! Да и президент тоже женат. Что бы я там стала делать? Даже не говорю, что в тот день я неважно выглядела.

Вывод. ЛЮДИ ВСЕГДА ОСТАЮТСЯ ЛЮДЬМИ!

Маркофьев все понял правильно.

— Ты тоже замужем, дорогая, — сказал он. — К тому же мы сватали за президента не тебя, а наше дело…

— Между мужчиной и женщиной не может быть никаких других отношений кроме любовных, — говорил Маркофьев. — Сама природа предусмотрела именно такие отношения между ними. Что, кстати, наглядно подтверждается разностью строения их тел. Не правда ли? Ну, так и надо именно эти отношения ставить во главу. Все заблуждения происходят от того, что кто-то думает, будто мужчину и женщину могут объединять какие-то еще нити. Служебные? Дружеские? Партнерские? Чушь и ерунда! Из-за такой путаницы и случаются недоразумения. Когда мужчина и женщина впервые видят друг друга — о чем они сразу думают? О том, кто и каким окажется в постели. А вовсе не о том, как удачно они могли бы сообща поработать на ниве просвещения, технического прогресса или торговли. Сперва, прежде всего — любовь. Чем я всегда и занимаюсь. Остальное — наносное и прикладное. Или подкидное.

Конечно, если бы она пошла с нами… Все, возможно, получилось бы по другому. Скорей всего мы сели бы играть в преф. Расписали бы пулечку. Или сразились бы в гольф. Или крикет. На кремлевской брусчатке во дворе… Но поскольку женщин в компании не оказалось, а бильярдный стол находился в соседнем зале и до него просто лень было идти, карточные же колоды, естественно, лежали всюду, решили сразиться двое на двое в подкидного.