С телеэкрана и на радиоволнах Маркофьев трезво анализировал произошедшее со страной:
— Люди годами, десятилетиями стояли в социалистической очереди. За квартирой, за карьерой, за пенсией, за прибавкой по выслуге лет. И вдруг порядок нарушился, явились мыкавшиеся в самом хвосте беспарточники, пробились вперед, получили, вернее, схватили то, что предназначалось другим…Но мы еще поборемся. За то, что у нас отняли…
А в газетах он заявлял:
— "Никому не удастся повернуть приватизацию вспять!"
На митингах в провинции он страдал:
— Москва — это Гон-Конг посреди нищей России! Это позор нашей родины. Не осталось ни Арбата, ни Столешникова! Это город для туристов, а не для москвичей!
А в столичных тусовках стращал:
— Вот возьмет вас нищая провинция за горло, тогда почувствуете почем фунт лиха… Удались от Москвы на сто километров — и очутишься в каменном веке! Хотите наступления каменного века? Тогда голосуйте за меня. Я полажу с провинцией.
В целом же к преобразованиям в столице относился положительно. Имел на них свой не похожий ни на один другой взгляд:
— Да, расхитили много миллионов… Но мне-то что до этого? Я бы этих средств все равно не заграбастал, меня бы к ним никто не подпустил… Но ведь, отдадим должное, не только воровали, но и строили, приводили в порядок. Приятно и чистенько стало жить. Так что я считаю себя в выигрыше. Эти миллионы мне ни при каких условиях не достались бы, а так я хоть нормально и в нормальном городе поживу…
И на воровство он тоже смотрел спокойно. Умел успокоить возмущенных и негодующих людей.
— Пусть хоть все до крупиночки растырят, — говорил он. — Сколько влезет. Потому что: если дети воров окажутся бездарными, не приспособленными к сохранению награбленного, добытое их родителями перекочует в другие руки. Возможно, в руки ваших потомков! Лишь бы они оказались талантливы и умелы. И правильно повели дела. Так что воспитывайте детей! Вам есть чем заняться.
Он прибавлял мне на ушко:
— Никто не хочет позаботиться о простых людях. О быдле. А ведь БЫДЛО — ТОЖЕ ЧЕЛОВЕК!
Он так и сыпал цифрами, подготовленными для него нашим аналитическим отделом (во главе которого встала его жена Лаура):
— Раньше кило мяса стоило два рубля. А зарплата среднего научного работника была около четырехсот. То есть он мог купить двести килограммов говядины… А теперь? Если кило стоит сто пятьдесят… А зарплата стала три тысячи… Благосостояние ухудшилось в двадцать раз! Поездка на метро стоила пятак. А теперь — пять рублей. На четыреста рублей ты мог прокатиться восемьсот раз… А теперь?
Приезжая на заводы и фабрики, он метал громы и молнии:
— Хорошо живет пять процентов населения. Остальные — перебиваются с хлеба на воду. Эти пять процентов имеют отношение к нефти и драгоценностям. Россия, как и прежде, ничего не производит. Лишь торгует ресурсами. Эти пять процентов присосались к природным ресурсам…
А, оставшись со мной наедине, беспокоился:
— Мы должны пробиться в число этих пятипроцентников!
И повсюду он расточал позитивное. Способствующее сплочению нации. Наболевшее.
— Я плоть от плоти ваш, такой же, как вы, ограбленный и обобранный, — кричал он с одной трибуны.
— Я ваш до мозга костей, — возвещал он с другой — Чернобылец, ликвидатор… Инвалид…
А в узких компаниях миллионеров доверительно сообщал:
— Мне удалось сколотить неплохой капиталец. Я с вами и ваш, буду защищать интересы обеспеченной прослойки.
Случалось, на высказанных или опубликованных противоречиях его ловили. Он не смущался.
СМУЩАЮТСЯ ТОЛЬКО НЕ УВЕРЕННЫЕ В СЕБЕ НАЧИНАШКИ!
А он поднаторел, накопил опыта. Стал практически неуязвим. Раньше, бывало, говорил, если попадался на несоответствии слов и поступков:
— Пьяный был, ничего не помню, что понагородил…
(Ах, этот его удивительный вздох — в ответ на мой вопль: "Но ты же обещал!" — "Когда?" — "Вчера, позавчера, третьего дня!" — "Ничего не помню…" — И беззлобная, обезоруживающая улыбка. А помимо этой подкупающей искренностью сердечности — ничего. Никаких комментариев. Гениально просто! Ибо на такое состояние, когда ничего, и себя в том числе, не помнят, и суда нет. Разве не так?)
Сейчас он изобрел новую универсальную методу и бойко парировал все претензии:
— Это когда было? Год назад? Месяц назад? Я был тогда другим человеком.
* ГЛАВНОЕ — НАЙТИ ПРИСТОЙНУЮ, ОБТЕКАЕМУЮ, ОПТИМАЛЬНО ВСЕХ УСТРАИВАЮЩУЮ И СМАХИВАЮЩУЮ НА ИСПОВЕДЬ МОТИВАЦИЮ.
Он отбивался направо и налево:
— Что? Уезжал жить за границу? Я был тогда другим человеком…
— Что? Поощрял многоженство? Я был другим…
— Утверждал прямо обратное тому, что теперь? Но я же был другим…
Ему аплодировали.
— А что поделаешь, если живем в обществе повального вранья и тотального обмана, — говорил он. — Все врут, как на юге.
Непосвященному может показаться странным, а то и абсурдным: сегодня политик поносит того, с кем миловался вчера, а завтра братается с тем, кого накануне называл мерзавцем. Это — непонятная непрофессионалу игра по другим правилам, чем те, которыми привык руководствоваться обыватель.
— НЕ ИЩИТЕ В ПОЛИТИКЕ, ДА И ВООБЩЕ В ЖИЗНИ ЛОГИКУ, ИЩИТЕ ВЫГОДУ, — любил повторять Маркофьев.
Вывод. Политик, как и каждый человек (за исключением юродивых и блаженных) преследует прежде всего свой интерес, а уж потом думает про общее благо — если вообще думает, если на эти пустые, ничего не сулящие мысли остаются силы и время.
И еще он говорил:
— Я обрел себя… Раньше я врал бессмысленно, ибо выгоды, которые получал от вранья, были микроскопическими. Теперь я вру на государственном обеспечении. И, так сказать, за государственный счет. То есть моя безответственная болтовня и ложь обеспечиваются золотым запасом нашей родины. А выгоды, которые я от обмана получаю, измеряются неисчислимыми благами. Я никогда не мог поверить, что ложь столь щедро оплачивается из бюджета! Политика — мое призвание! — все воодушевленнее повторял он.
Ночью в дверь позвонили. С бешено колотящимся сердцем я пошел открывать. И обнаружил на лестничной площадке Маркофьева. Он ввалился в грязных ботинках и перепачканном плаще — будто полз к моему дому по-пластунски.
— Лаура, Лаурочка, — всхлипывал он.
На него страшно было смотреть.
— Что случилось? — Я взял его за плечи.
Он прятал заплаканное лицо. И повторял, икая:
— Лаура… Лаурочка… Она была такая… Ты помнишь ее?
— Она в больнице? Дома?
Он кивнул.
— Еще кто-нибудь в квартире есть?
Он замотал головой.
Плохо попадая в рукава и носки, я наспех оделся. Мы вышли на улицу. В такси он продолжал хлюпать носом.
— Лаура, Лаурочка…
Перед дверью его квартиры я собрал волю в кулак. Он с трудом-таки вставил ключ в замочную скважину.
В прихожей, подозрительно на нас глядя, стояла Лаура.
— Чтоб тебе! — сказал я.
— Лаура! Лаурочка! Как я рад, что ты снова со мной! — запричитал он и полез к ней обниматься.
Она медленно стянула с ноги тяжелое, на деревянной подметке сабо и звезданула каблуком ему по лбу.
Он отпрянул, схватился за голову и присел, а потом неподвижно растянулся на коврике.
— Ты убила его, — сказал я и склонился над беднягой.
Веки его дрогнули, глаза открылись.
— За что? — спросил он.
Он говорил:
1. Часть мужчин женится на домработницах — чтобы те обстирывали, готовили еду, убирали квартиру.
Но зачем это нужно, если можно вызвать домработницу?