Никому не известно, какая тут мысль овладела Иваном, но только, прежде чем выбежать через черный ход, он присвоил одну из этих свечей, а также бумажную иконку. Вместе с этими предметами он покинул неизвестную квартиру, что-то бормоча, конфузясь при мысли о том, что он только что пережил в ванной, невольно стараясь угадать, кто бы был этот наглый Кирюшка и не ему ли принадлежит противная шапка с ушами.

В пустынном безотрадном переулке поэт оглянулся, ища беглеца, но того нигде не было. Тогда Иван твердо сказал самому себе:

— Ну конечно, он на Москве-реке! Вперед!»

Этот фрагмент сохранился только в редакции Е. С. Булгаковой, но никаких сомнений в принадлежности его Михаилу Булгакову нет. Обратите внимание: фрагмент не «выправлен» с помощью вычерков, вставок или какой-нибудь замены слов. Он явно продиктован заново: Булгаков любил это делать. Изменения произведены в глубинных, подспудных направлениях, пожалуй, не всегда ясных Елене Сергеевне и, может быть, не до конца ясных и мне — много лет спустя. Убран свет фонаря и оставлен только лунный свет («лунный луч»)... Соблазнительней обозначилось ощущение всей этой погони Ивана за консультантом — как во сне... Подробность, останавливающая действие: «Иван немного посидел на табурете, отдышался...» — характерная не для сна, а для реальности — снята... Настойчивей — мотив бессознательности Иванова суеверия. Вместо: «К этому присоединилась мысль, что, чего доброго, просто так такого и не поймаешь, — уж не знается ли он с нечистой силой?» — появилось: «Никому не известно, какая тут мысль овладела Иваном»; а слова о «нечистой силе» и о том, что «так его не поймаешь», теперь впервые зазвучат дальше, в главе 6-й, заостряя ее сатирические парадоксы...

К счастью для читателей, А. Саакянц просто перенесла этот — увы, не подтвержденный рукописями — фрагмент из редакции Е. С. Булгаковой в свой текст. То же сделала с великолепными первыми страницами 5-й главы («Было дело в Грибоедове»), которые тоже куда-то подевались в ОР БЛ и без которых так много потерял бы роман.

А вот первой главе романа — точнее, первым строкам романа, которым автор придавал такое значение и которые правил несчетное число раз (см.: «Треугольник Воланда», с. 62—65), не повезло. Этим строкам был предъявлен строгий счет: нет подтверждения в архиве — стало быть, не авторские!

Но помилуйте, чьи же? Сочиненные Еленой Сергеевной? Так ведь если бы Елена Сергеевна пожелала фальсифицировать эти — или какие-нибудь другие — строки, ей достаточно было бы переписать их своею рукой и вложить в рукопись; ведь и принятые изданием 1973 года первые строки романа существуют только в одном автографе — ее...

Строки, открывающие роман в редакции Е. С. Булгаковой, безусловно принадлежат Михаилу Булгакову. Они — по-булгаковски — не столько выправлены, сколько пересказаны. С этой заменой музыкальной, ключевой первой строки — более ранним, уже опробованным, затем отвергнутым и вот возвращенным вариантом. С этим уточнением отдельных, опорных слов и деталей — опять-таки с оглядкой, и не совсем с оглядкой, на предшествующие варианты...

Но если это булгаковский текст — то где же его рукопись? Надо думать, дорогой читатель, там же, где и фрагмент 4-й главы с описанием приключений Ивана в чужой квартире, начальные страницы главы 5-й с блистательным описанием дома Грибоедова и многое другое.

Киевское издательство «Днипро» выпустило свой двухтомник в чрезвычайно короткий срок: от первого телефонного звонка в марте 1987 года до выпуска книги в продажу в марте 1989-го — прошло ровно два года.

Во многом мне удалось разобраться уже на этом этапе работы; текст романа был очищен от многих ошибок и наслоений; и все-таки работу нельзя было считать завершенной. Оставалось множество малых расхождений, были неясности и вопросы, к которым очень хотелось вернуться. И требовалось для этого не только время.

Были еще два обстоятельства, не позволявшие считать работу завершенной. Прежде всего — ставший снова очень трудным доступ к рукописям.

Тихое лето 1987 года закончилось. Теперь в читальном зале не было мест. Каждый день здесь можно было увидеть исследователей Булгакова, и материалы его архива буквально ходили по кругу. (Правда, текстами «Мастера и Маргариты» по-прежнему не интересовался никто.) Сотрудники отдела рукописей стали догадываться, что у них в руках «дело хлебное», и, хотя еще не знали, как это можно будет употребить, между мною и рукописями постепенно, снова и все упорней вставали препоны.

Уже нельзя было разложить тексты на двух столах — и не только потому, что не было свободных столов. Мне уже не выдавали рукописи в необходимой комплектности, в необходимой последовательности. Мне уже просто подолгу не выдавали рукописи («Нет на месте хранителя»... «Потерялся ключ от сейфа»... и прочая чепуха).

«Я прошла по рукописям романа вспять...» — написано в этой книге несколькими страницами выше. Нужно признаться, к моменту подписания верстки двухтомника я еще не смогла пройти по всем рукописям романа, и в выражении «Круто исподлобья Пилат буравил глазами арестанта» в двухтомнике стоит ненужная запятая. Работу по исследованию всех рукописей я закончила много позже и запятую в выражении «круто исподлобья» снимала уже в корректурах Собрания сочинений, в июне 1990 года: последнюю необходимую тетрадь мне удалось «выбить», когда роман «Мастер и Маргарита» в Собрании сочинений уже был набран...

Двухтомник уходил на прилавки книжных магазинов, а для меня все еще оставались загадкой пометы Е. С. в машинописи: «см. тетрадь II»; и — как и Анне Саакянц — хотелось думать, что, может быть, здесь просвет в тайны несохранившихся булгаковских страниц... И точно так же, как когда-то Анна Саакянц спрашивала о таинственной «второй тетради» у хранительницы булгаковского архива М. О. Чудаковой, так теперь, в конце 80-х, я донимала этим вопросом хранителя булгаковского архива В. И. Лосева... Прошло пятнадцать лет, ответственнейшие и авторитетнейшие хранители сменили друг друга, а ответ был тот же: полное недоумение. Действительно, откуда же им знать?!

И, лишь «пробив» — уже после выхода в свет двухтомника, с отчаянными усилиями, хождением в дирекцию, писанием жалоб и прочая — право просмотреть целиком очень важную, первую полную редакцию романа (1937—1938), состоящую из шести рукописных тетрадей (четвертая, пятая и шестая мне выдавались, а первая, вторая и третья — нет), я увидела, наконец, ее, голубушку, — «тетрадь II»!

Она не имела ни малейшего отношения к пропажам, она была цела — вторая из шести, с центральной для романа главой 13-й — «Явление героя».

Как неистово правил Булгаков эту, казалось бы, на одном дыхании написанную, лирическую исповедь мастера... (Вот откуда бы брать пример молодым литераторам, пишущим «как придется»...) Здесь, в «тетради II», уже изложено все — тот же, известный читателям, сюжет, в общем те же подробности. И только не дающаяся до конца интонация — другая... На машинку Булгаков диктует заново... Потом поправки и вставки в машинопись. Например, к фразе: «Стукнет калитка, стукнет сердце, и, вообразите, на уровне моего лица за оконцем обязательно чьи-нибудь грязные сапоги. Точильщик. Ну, кому нужен точильщик в нашем доме?» — дописывает слова: «Что точить? Какие ножи?» (упорно вводя в лирическую мелодию мастера тревожную тему «ножа»). Потом, то ли в октябре, то ли в ноябре 1939 года — последние месяцы жизни, — уже в тетрадь поправок и дополнений диктуется вставка (и в ней впервые это: «Вы были женаты?» и далее — пронзительное — о «Вареньке... Манечке... нет, Вареньке... еще платье полосатое...»). А потом (или прежде?) опять пометы в машинописи:

«Она входила в калитку один раз, а биений сердца до этого я испытывал не менее десяти, я не лгу...» — здесь в машинописи знак вставки — косой крестик; такой же крестик на полях, рядом с ним запись карандашом: «тетрадь II: А потом, когда приходил...» Это значит, что из «второй тетради» — из отвергнутой рукописной редакции романа — нужно извлечь и поместить вот здесь, в окончательный текст: «А потом, когда приходил ее час и стрелка показывала полдень, оно даже и не переставало стучать до тех пор, пока без стука, почти совсем бесшумно, не равнялись с окном туфли с черными замшевыми накладками-бантами, стянутыми стальными пряжками»... Описание туфель совпадает с машинописью, но далее снова: «см. тетрадь II»; это снова отсылка ко «второй тетради», из которой нужно взять продолжение: «Иногда она шалила и, задержавшись у второго оконца, постукивала носком в стекло...»