— Сие много нам поможет, государь! — заговорили Щеня и его воеводы. — Как важна берегу помощь с моря, мы уже на своей шкуре изведали. Тогда с судовыми ратями и у берегов, и на озерцах, и на реках свеев бить будем…

— Все сие добре изделать надобно, ибо всегда для всякой рати пригодится, — продолжал старый государь. — Токмо мыслю, в ближние дни по крещенским морозам увидим, какая зима будет.

Может, пошлем токмо конные рати и лыжные, а новые пушки маэстро на особых дровнях так укрепит, что с дровней сих с любого места из тяжелых пушек можно будет бить, — предложил Иван Юрьевич.

— А яз, государь, мыслю на крещенские морозы особо не надеяться, — вдруг и потеплеет почему-либо! — сказал Курицын. — Лучше подождать афанасьевских!

— Подождать можно, афанасьевские-то верней, — согласился государь. — Нам сие лучше, чем свеям-то. Тем свои рати доржать на чужой земле, всякие припасы и приправы через море им слать, а мы же у собя дома, да и воям нашим передохнуть надо.

Государь обернулся к Щене-Патрикееву и сказал:

— А ты, князь Данила, и в беде добру учись! Полки свои готовь к крещенским морозам, дабы афанасьевские врасплох тобя не застали. Яз же много вам полков дам на подмогу. Не устоит никакой Кантакузен.

— Спасибо, государь великий, — заговорили радостно все воеводы.

— Ведайте, — возвысив голос, продолжал государь, — и всех своих вразумляйте, что бьемся мы за Варяжское море, за Русь святую, за выход ее на вольный свет… Для сего яз не токмо ништо, но и собя не пожалею!

Дня через три в одном из своих докладов о разных вестях по «борзым грамотам» из Москвы Курицын доложил государю, что шведский воевода Стен Стур начал по суше и по морю стягивать свои войска к крепости Або, как к исходному месту отправки своих войск для защиты Остерботнийской равнины, и к крепости Улеаборгу для борьбы с русскими на каяньской земле.

— А скажи, Федор Василич, — спросил государь, — сыскал ли Стен Стур-то собе союзников? Помогает ли ему Ганза?

— Ганза иной раз и помогает, как купцы помогать могут. У них на многое глаза убытками и барышами завешены, а ратного дела по-настоящему не разумеют. Других союзников Стур еще не нашел. Король же Ганс силы своих сторонников среди членов государственного совета хитро усиливает, и свейский государственный Рат не разделяет замыслов Стен Стура.

— Добре, — молвил государь, — добре, Феденька! Ты побай и подумай с дьяком приказа Большой казны Ховриным, составьте вместе грамоту Гансу и пошлите некую толику злата, дабы мог он своих доброхотов в свейском Рате более укрепить. Как нам известно у Стен Стура своей казны нет, а свейский Рат денег ему не даст. А опричь того, к нужному времени у нас маэстро Альберти с новогородским Плотницким концом и с нашей помощью настроит морских ладей легких с пищалями. Чаю, на своих ладьях в морские походы ходить будем…

— Хитро у тя, государь, сплетаются все и ратные, и государственные, и торговые дела! — воскликнул князь Патрикеев. — И токмо помню яз, что заново стягивает свои войска Стен Стур, а опричь того, по финским землям князь Карл Кантакузен разгуливает.

— Верно, Иван Юрьич, о сем подумаем. Как на твой разум: тысяч сто воев наберем?

— Да они, государь, уже набраны. У нас тут коло главной ставки в новгородских землях более ста тысяч стоит, ежели всех слуг и холопов считать. Да у братьев Ушатых десять тысяч, а там нарубать можно устюжан, двинян, онежан, вятичей и других тысяч сорок, да каких тысяч-то!

— Ну вот, мы в самую зимнюю глушь отсюда пошлем на Кантакузена тысяч восемьдесят воев. Хватит! Мы потом с тобой, Иван Юрьич, и воевод и полки для сего случая по-новому соберем. И каждой рати свою цель поставим. А ратей надобно не менее трех здесь и две — на севере. Да шли они одна за другой, как будет по святцам[162] указано: всякой рати свой месяц и день.

— А на ближние дни что прикажешь, государь? — спросил Иван Юрьевич.

— Следи, Иван Юрьич, в сии дни, меж крещенскими и афанасьевскими морозами, было бы готово войско к походу без задержки против Кантакузена. Выбери самое темное, самое студеное и жестокое время и в сие северное зло и стужу брось наши полки на Саволакс, дабы смять и разбить свеев с их воеводой Карлом. Не бойсь тягостей. О походах в Каянию, на Казань и прочих походах мы подумаем по мере надобности потом вместе с нашими воеводами.

Января семнадцатого ударили крепкие афанасьевские морозы. Русские войска по приказу князя Ивана Юрьевича Патрикеева двинулись от Новгорода и в самую стужу перешли финские рубежи. А через неделю прибыл сменный гонец от воеводы большого полка князя Василия Ивановича Оболенского-Нагого, начальника конной рати, с наиборзой грамотой о том, что русские полки напали на шведское войско Кантакузена, смяли и разбили шведов, убив более семи тысяч воинов, и в том числе погиб в бою и воевода Карл Кантакузен. Русские войска не встречая сопротивления, продвигались по льду через болота и озера к крепости Ньюслотт…

Пересказав государю все содержание борзой грамоты, воеводы князя Оболенского-Нагого и набольший воевода Иван Юрьевич замолчали, ожидая замечаний государя.

Иван Васильевич в задумчивости отошел к окну, любуясь на разноцветное сверкание промерзшей слюды в косых лучах зимнего солнца. Медленно обернувшись и направившись в свою опочивальню, он сказал Патрикееву спокойно и как будто даже сонно:

— Ну, Иван Юрьич, отныне нам спать спокойно можно. Ратное дело добре пошло!..

— Катится дело-то наше, яко на колесах! — воскликнул князь Патрикеев. — Чую, свеи и силы и веру теряют, их рати уж духом ослабли. Нам с тобой, старым воеводам, видать уж сие, и глазами не видя…

— Ослабли они, Иван Юрьич, верно ослабли, — согласился Иван Васильевич, позевывая и крестя рот. — Ну, иди с Богом, отдыхай и ты… Засиделись днесь с тобой после обеда…

Старый государь проснулся на вечерней заре, в четвертом часу дня. На западе, вылезая их-за края земли, густо толпились громоздкие тучи, закрывая полнеба и только кое-где отсвечиваясь темно-багровыми отблесками зари, что, по народным приметам, предвещало назавтра ненастный ветренный день. Высота же небесная вся была мглисто-серая, без каких-либо очертаний облаков. И в этом серо-пепельном свете тусклый день медленно переходил уже в сумерки.

Иван Васильевич, заспанный, хотевший пить, увидев дворецкого, хрипло сказал:

— Кваску кисленького вели принести…

Он прошел в сбой покой и сел за стол, из-за которого почтительно встали ожидавшие уже выхода государя Курицын и Майко. Они оба низко поклонились, а Курицын молвил:

— Будь здрав, государь. По приказу твоему.

— Из Литвы вести, государь, — добавил дьяк Майко, — от гостей московских и некоих наших доброхотов литовских.

— Не пропустил великий князь литовский посла к нам от султана турского, — заговорил Курицын, — о котором яз тобе сказывал. С ним яз мыслил торговое докончанье подписывать. Не полагал яз, что князь Лександр на такую дерзость пойдет против тобя и против султана. Видать от кого-то помочь великую имеет.

— Верно мыслишь, Федор Василич, — одобрил государь. — Ведаю яз, отколе и пошто помочь ему идет: или от папы, или от цесаря, они вместе Орду против султана блазнят. Убытки да барыши не токмо купцам, но и государям на многое очи закрывают… О сем не токмо мы ведаем, но и ворог наш, Ганза, может еще лучше ведать…

— Как же государь с князем Лександром быть?

— Попытаем грамотой вразумить, а будет зять мой озоровать и вредить — воевать будем.

Государь обернулся к дьяку Майко и спросил:

— Андрей Федорыч, с тобой твоя чернильница? Запиши-ка, что яз сказывать буду, а после с Федором Василичем по всем посольским правилам распишите. Пиши: «Шел к нам от турского султана посол, а с ним шли и гости в нашу землю. И твой наместник киевский посла того и гостей не пропустил. Иоан, Божией милостью государь всея Руси и великий князь, велел тобе говорить: «И ты бы, наш брат, того турского посла и с его товарищами и с гостьми, которые шли в нашу землю, велел к нам отпустить и велел бы ему дать пристава и проводить его по своей земле до нашей земли». Пусть Далматов-то от меня ему на словах скажет: «А не изделает сего, сам разумеет, что будет, и пусть сам на собя пеняет».