Иван Васильевич помолчал и добавил:

— Не забыть бы. После измены князя Василья верейского надобно переделать докончанье со старым-то князем Михайлой, дабы можно было по сему образцу и верейский удел весь за Москву взять, как мы взяли за Москву Бело-озеро. Иметь надобно сие соглашение с Михайлой Андреичем токмо до конца его живота, а после его смерти удел-то сей к Москве отойдет. Верейский удел дан был-де князю Василью Михайлычу Удалому, а за измену его и побег в Литву он у него отобран и, как великокняжеская вотчина, дан отцу его пожизненно. Вотчиной же считать старому князю, согласно благословению отца его, князя Андрея Димитрича, токмо жеребий[134] в Москве с пошлинами, а также Ярославец с волостьми, путьми, селами и слободами, со всеми пошлинами и со всем, что к нему из старины потягло…[135]

— Слушаем, государь, и повинуемся, — сказал Курицын.

— Все по приказу твоему, — добавил князь Иван Юрьевич, — точно совершим.

— Добре, — заключил Иван Васильевич, — идите. Токмо отныне все докончанья и завещанья вот так же править и все списки с них, которые нужны будут, вместе с ними в ларях хранить…

В первых числах июня, накануне троицы, по приглашению митрополита, в его покоях после раннего завтрака государь Иван Васильевич думу думал с самим Геронтием об еретиках новгородских — «жидовствующих», которых прислал в Москву со своими обвинениями архиепископ новгородский Геннадий для суда над ними.

На думе вместе с государем присутствовали: его наместник в Москве князь Иван Юрьевич Патрикеев с дьяком Курицыным, старейший окольничий боярин Андрей Плещеев и окольничий Иван Ощера-Сорокоумов.

В то же время были из духовенства у митрополита: архимандрит Зосима от Чудова монастыря и случившиеся в Москве Паисий Ярославов и архиепископ тверской Вассиан Стрига.

По распоряжению митрополита на думу привели посольника от Геннадия дьяка Григория, с обвинительной грамоткой, и еретиков из попов и дьяконов и других «жидовствующих» в сопровождении воинов из полка софиян — что охраняет храм Св. Софьи и архиепископа новгородского.

— Читай грамотку, — сказал Геронтий, обратившись к дьяку Григорию.

— «Державный государь Иване Васильевич и Святитель наш, митрополите Геронтие, — начал дьяк Григорий. — Посылаю вам сих мерзостных жидовствующих еретиков: Осифа, Шмойло, Фаряйя, Моисея и Хануша, первоучителей ереси, прибывших из Литвы, а также и учеников их богомерзкого учения, новгородцев: попа Максима с сыном Иванкой, попа Григория с сыном Самсонкой, Гридю, дьяка Борисоглебского монастыря, Лавреша и Мишука Собаку да дьяконов Макара и Самоху. Все сии в смраде беззакония дерзко отрицают Святую Троицу и воплощение Христа, сына Божия, вопреки утверждениям святого Афанасия великого Александрийского. Не признают они ни Богоматери, ни таинства освящения даров, оскверняют иконы и святыни церковные, мечут чудотворные иконы в нужники, а в храмах пьянствуют с блудницами, учиняя скакания и плясы…»

— Лжа сие! — не выдержав, воскликнул поп Григорий. — Не можем мы творить сии пакости, ибо мы все смиренно чтим Господа Бога, хотим в мире добра Божьего, как разуму человечьему доступно разуметь.

— «Ныне же, — невозмутимо продолжал чтение грамоты дьяк Григорий, — аз, многогрешный, порешил сей богохульный разврат пресечь и взял еретиков за стражу и пытал их, причем Самсонка, сын попа Григория, во всех сквернах признавшись, доказал, что еретики надеются на сильную руку дьяка Курицына и на невестку державного, Елену-молдаванку. По их проискам переведены на Москву из Новагорода такие еретики, как поп Алексий, ныне протопоп у Успенья Пречистой, и поп Денис, ныне протопоп у Михаила-архангела. Сии верховоды блазнят многих, совратив некоих, как чернеца Захарию, дьяков крестовых[136] Истому[137] да Сверчка[138] и прочих. Некои же из еретиков не токмо богохульствуют, но и обрезаются по-жидовски, совсем пренебрегши святым крещением и вместо Святого Евангелия и поучений святых отец чернокнижие всякое читают: Астролог, Звездозаконие, чародейства всякие, и от сего впадают в ересь и хулят имя Христа и всех святых. О сказанном выше челом бью государю державному и отцу нашей церкви митрополиту Геронтию и прошу немилосердно казнить смертию всех еретиков без пролития крови[139]…»

Наступило молчание. Государь вопросительно взглянул на Геронтия. Митрополит с почти незаметной улыбкой перевел глаза на духовных отцов Вассиана и Паисия и сказал:

— Братья мои по духу, отче Вассиан и отче Паисие! А не мните ли вы, что архиепископ Геннадий блазнит нас латыньством, хочет к церкви православной привлечь инквизицию, которой никогда в православной церкви не было?

— Истинно так, отче Геронтие, — произнес архимандрит Зосима, — ибо не дано человеку творить суд над душой Божией, суд творить дано токмо Богу. Пастыри же духовные могут токмо пред Богом молить о прощении грешника, а не карать смертию за грехи. Прощение греха всякого возможно от Бога, ежели грешник пред Богом раскается. Геннадий же вельми дерзок, Божий суд взять в свои руки хощет…

— Ишь куда метит властолюбец Геннадий! — сказал Паисий Ярославов. — Хощет он, подобно католическому ордену святого Доминика, помимо главы церкви государством управлять.

— Верно сие, — молвил Курицын. — Верно про него державный сказал: «Широко он руками машет, а меры разума не ведает!»

— Ныне же мерит все, — произнес мрачно протопоп Денис, — в меру инквизиторов ордена святого Доминика и купно с монахом их Вениамином книгу пишет о спасении церкви православной через инквизицию с ее наистрашными пытками и сожиганием грешников живыми на костре.

Испросил слово себе и зять протопопа Дениса дьякон Васюк Сухой и молвил:

— Горько мне то, что отец наш духовный Геннадий не токмо против нас, грешных, клевещет, но и всенародно выступает купно с латыньцем Вениамином против самого государя державного и корит его богохульством, велегласно указуя: выносит, дескать, государь старые церкви из града своего вон, оскверняя святыни их. Также творит государь много богохульства против закона Божия и учения святых отцов церкви: кости мертвых дерзко ископав, зарывает их на Дорогомилове кладбище. Сим святотатственно разделяет он прах тела от неистлевших костей. В тех же местах, где един прах остался от телес, там сады садит. Лишает он сим покойников воскресения из мертвых на Страшном суде. Речи его, смуты сея, вызывают зло против державного у верных слуг его.

Слушая это, Иван Васильевич усмехался и вдруг спросил Геронтия:

— Отче, мыслю яз, наша православная церковь может меры принимать и против иноземных духовных, ежели они меру прав своих превышают.

— Таких, государь, строптивых и дерзких, — ответил Геронтий, — можно по уставам церковным обуздать в наших темницах подземных, а то и к старцам в Симонов монастырь послать в «тесное заключение». Мыслю, сие умерит и дерзость Геннадиеву.

— Не чернецам, — воскликнул князь Патрикеев, — дела государевы судить, которые он на пользу державы Русской направляет!

— Государь, — молвил Курицын, — яз бы к сему добавил: надобно и о самом Геннадии подробно с великокняжескими наместниками все вызнать, каковы его истинные мысли и цели. Пусть он делает, что хочет, но токмо совместно с наместниками твоими новгородскими Яковом и Юрьем Захарычами, дабы глупых огрешек не было и зла бы от них и ропота ни в Новомгороде, ни в Москве против тобя, государь, не копилось…

Митрополит встал, осенил себя крестом и молвил:

— На сем, государь, мы думу нашу кончим, и яз напишу Геннадию послание, дабы обыскивал он еретиков токмо с государевыми наместниками и посадил бы в подземную новгородскую темницу латыньского монаха Вениамина за еретичество и вмешательство в дела государевы. Присланных же к нам жидовствующих пусть обыщет вместе с наместниками и о суде своем нам сообщит.