Когда, по библейской легенде, толпа хотела по закону побить камнями грешницу и Иисус сказал: «Пусть тот из вас, кто сам не без греха, первым бросит в нее камень», — безгрешных не оказалось. Все мы чувствуем потенциальное сродство нашего «Я», нашей души с тем или другим из персонажей Достоевского, и мы с огромной благодарностью видим, что он не только злорадно унижает, но одновременно и сопереживает бедствия, страдания самого жалкого из своих чиновников. Гипертрофирование — это один из многих методов искусства, и мастер обнажения, мастер гипертрофии, совмещающий садизм с состраданием, именно своим состраданием дорог нам. Он дорог нам постоянным напоминанием о том, как тонок лед, на котором мы живем, и особенно дорог нам теперь, после того как пала вера в обязательную благодетельность прогресса, науки и техники, после того как пресловутая «русская душа» в плену и лагерях уничтожения оказалась общечеловеческим свойством всех наций, терпящих бедствие, но которым некуда послать сигнал 80S.

Как никто другой, Достоевский показал, что над каждым висит «дамоклов меч», «не судите, да не судимы будете», и хотя он написал «красота спасет мир» (то, что это так, мы пытались доказать раньше), но вместе с тем его произведения — это гимн доброте и милосердию.

Остановимся только на немногом. Не слишком бедный дворянин, Достоевский, рано прославившийся как писатель, стал петрашевцем, испытал оскорбления следствия, допросов, ожидания смертной казни, всей ее процедуры, каторги — он не мог не ощутить проблему унижения во всей ее остроте. Проблема взлетов и падений тоже стояла перед ним постоянно; ведь эпилептический припадок часто сопровождается крайне неэстетическими явлениями. И тема сочетания самого высокого с самым жалким, естественно, стала основной в его творчестве. До какого бы ничтожества, падения, преступления, злобности, садизма он ни доводил своих героев, его при такой биологии и социальной биографии никогда не оставит сочувствие к ним, понимание, сопереживание и даже всепрощение. Была ли это доброта к себе, спроецированная на других, были ли это объяснения собственных бездн, спроецированные на других, был ли он собственным адвокатом, когда объяснял психологические ловушки на других — вопрос, в конечном счете важный лишь для понимания личности Достоевского и внутренних причин его творчества. Несравненно более важен для человечества конечный продукт этого творчества — произведения, в которых исследователь может проследить очень любопытные ходы, пружины, мотивы. Но для десятков миллионов неизмеримо важнее другое — дух сопереживания, дух сочувствия, дух понимания, и это социально гораздо более значимо, чем четыре поколения эпилептоидов-эпилептиков, одним из которых был Ф. М. Достоевский, повторяем, Колумб подсознательного, эмоционального мира человека.

Но если понадобится скрупулезная, пространная документация для раскрытия патологии творчества писателя и ее связи с наследственными личностными особенностями, то сочувствие к жертвам и сострадание к ним, порождающее любовь к писателю, очевидны. Достоевский был, остается и останется великим гуманистом, какие бы чудовищные картины он ни рисовал и как бы садистически он это ни делал, как бы он ни боялся свободы, каким бы беспомощными ни выглядели Алеша Карамазов и старец Зосима перед Иваном Карамазовым, как бы ни был убедителен Великий Инквизитор (сколько их появилось в XX в.!), как бы ни был враждебен сам писатель революции и революционерам.

В заключение этого сокращенного разбора генетики, личностных свойств и творчества Достоевского следует объяснить, почему ему уделено столь непропорционально большое место по сравнению с Л. Н. Толстым. Диспропорция объясняется очень просто. Благодаря доминантно-мономерному наследованию комплекса эпилепсия-эпилептоидность, а также хорошей генетической изученности семьи Достоевского, здесь можно ясно продемонстрировать роль наследственных, притом своеобразных личностных свойств в творчестве художника — именно доминантная мономерность позволяет проследить наследственность. В подавляющем же большинстве случаев наследственный характер индивидуальности остается скрытым, неопределимым в силу, как правило, полигенности наследования основных характерологических свойств и неисчерпаемого разнообразия их рекомбинаций среди родни художника. Вместе с тем изучение близнецов показывает, что и другие личностные свойства строго детерминированы генетически.

Завершая раздел, посвященный прежде всего эволюционно-генетическому происхождению восприимчивости к прекрасному и, неизбежно, ее многообразию, мы считаем нужным подчеркнуть, что, разбирая проблемы эволюционной генетики, эмоций взаимного альтруизма, влечения к справедливости, нельзя не коснуться параллельной проблемы происхождения чувства красоты, влечения к прекрасному — автор надеется, что высказанные им соображения, пусть подкрепляемые немногими иллюстрациями, побудят специалистов к более систематическим поискам, направленным на понимание роли естественного отбора в развитии нашей эстетической восприимчивости.

Часть III. ФЕНОГЕНЕТИКА АНТИСОЦИАЛЬНОСТИ

11. МНОГООБРАЗИЕ АНТИСОЦИАЛЬНОСТИ И СОЦИАЛЬНАЯ ФУНКЦИЯ АГРЕССИВНОСТИ

«Есть ли у тебя совесть?» «Совесть у меня есть, но я ей не пользуюсь».

«Мне своего не нужно — я и чужим проживу».

(Из бесед с одним неунывающим рецидивистом)

Если вошь в твоей рубахе

Крикнет тебе, что ты — блоха,

Выйди на улицу и убей.

Б. Савинков

И во мне поднималась радость,

Радость от века,

Радость, что я убил человека.

Б. Савинков

Представление, по которому все люди наследственно столь схожи, что при решении социальных проблем их генотипические различия вообще можно игнорировать, является естественной эмоциональной реакцией против гнусностей социал-дарвинизма и расизма. По существу же представление о генотипической одинаковости грубо ошибочно. Именно гены человека порождают его способность к освоению культуры, отнюдь не определяя, какую культуру он освоит, японскую, американскую или древнеримскую. Гены человека определяют его способности к изучению математики, музыки, поэзии, литературы, астрономии, но не они определяют объем и содержание той культуры и тех знаний, которые выпадут на его долю в результате жизненных обстоятельств; способность к этической оценке тоже определяется генотипом, но этические критерии — что именно считать хорошим, что дурным — в огромной мере определяются социальной преемственностью. Чувство справедливости является почти инстинктивным, но критерии справедливости могут быть резко искажены социальной передачей. Хотя способность человека различать добро и зло, способность к этическим оценкам несомненно коренится в его биологической, генетической природе, критерии этических оценок чрезвычайно пластичны не столько генотипически, сколько фенотипически. Фенотипическая изменчивость этических критериев общеизвестна, но надо подчеркнуть, что и самый злостный преступник-индивидуалист тщательно разрабатывает систему оправданий своего поведения, прежде всего для своего внутреннего употребления. Что касается политических боссов и авантюристов, то каждый из них прежде всего старается дать своей программе этическое обоснование и оправдание. Известно множество вариантов этой оправдательной программы.

Бесспорно, что социальные свойства человека развиваются в общении с другими людьми.

По легенде, вероятно правдивой, Великий Могол Акбар приказал отдать .группу младенцев на воспитание глухонемым нянькам, он ожидал, что дети заговорят на древнееврейском языке, языке Бога. Но они вообще ни на каком языке разговаривать не стали, они объяснялись только жестами.

Функции ЦНС, развиваемые общением с окружающими, бесконечно многообразны, пластичны и гомеостатичны. На ЦНС также распространяется принцип неисчерпаемой наследственной гетерогенности, принцип многообразия типов.