Все это было во Франции весьма смутно известно. Народ сарматов представлялся здесь едва ли менее варварским, чем живущие на безграничных просторах московиты, от которых отделяла западный мир Польша, исключительный перекресток, где смешались воспоминания о кровопролитиях, совершавшихся Тевтонским Орденом, и о пышности татарских ханов. Что до польских нравов, то, в первую очередь, была известна тамошняя верность Церкви, хотя и туда тоже проникла Реформация, и образовалось противостоящее католикам протестантское меньшинство, заметное по численности и влиятельное. Но Европа почти ничего не знала об этой утонченной и блистательной цивилизации, о несравненной по изысканности элите, о кротости жизни, истинной терпимости, о которой, кажется, уже начала забывать Европа. Еще меньше знали о парадоксальной политической системе, где сталкивались культ монархии, законы, которые сводили на нет самую суть королевской власти вплоть до принципа ее наследования, обычаи, настолько индивидуалистические, что их сочла бы неприемлемыми самая либеральная демократия, феодальная система, которая, низведя низшие классы до квазирабского состояния, возложила все на поразительно разобщенную аристократию и одряхлевшее духовенство.

Этот «резкий климат породил людей резкого темперамента»: бурных, своенравных, болтливых, друзей беспорядка, с наслаждением бросающихся в борьбу партий, родов, религии, каст, языков, провинций. Постоянно твердящие о своей любви к родине, они всеми своими действиями способствовали ее гибели. А тем временем у их ворот стояли московиты, турки и татары, всегда готовые пожрать свою добычу.

Предстоящие выборы короля, естественно, до крайности возбудили страсти. Великий князь Московский, Иван Грозный, который первым в России принял титул царя, был первым из кандидатов, а кроме него — эрцгерцог Эрнест, сын императора. Вокруг этого последнего Святой Престол вынужден был сгруппировать католиков, надеясь после выборов привести императора и Польшу в Христианскую Лигу. Перспектива, которая ужаснула умеренных едва ли меньше, чем протестантов, объединившихся вокруг воеводы (губернатора) Кракова Фирлея.

Грозного Ивана никто не желал избрать. И тогда Ян Замойский, бывший паж Франциска II, бывший страсбургский студент, один из главных создателей королевской республики, провозгласил имя герцога Анжуйского. Все те, для кого был неприемлем Габсбург, равно как и царь, поддержали его. Память о сражениях при Жарнаке и Монконтуре очаровала других колеблющихся. Екатерина, агенты которой действовали в стране в течение многих лет, с торжеством убедилась в своей прозорливости. Мало того, что ее дорогой будет править, но они с Карлом IX будут держать «два конца передаточного ремня», которым они удавят Австрийский дом. Отныне король Франции сможет получить императорскую корону, которая не досталась Франциску I, в то время как его младший брат, наладив отношения с турками, станет доминировать на Средиземном море. С испанской гегемонией будет покончено.

Королева-мать и адмирал преследовали в действительности одну цель. Расходилась только их стратегия: терпеливая и благоразумная госпожа Медичи желала обойти препятствия, несгибаемый кальвинист пытался их штурмовать; одна, политик-реалист, опиралась на традиционных союзников Франции; другой, непримиримый служитель идеала, не решался окончательно отказать в доверии своим английским собратьям по религии.

Столкновение двух концепций уже породило неистовую вражду. Польские дела еще больше растравили ее и вылились в жаркий конфликт.

Карл IX не знал, куда деться от радости, что открылась возможность удалить от себя младшего брата и что их матушка сама не жалеет сил, чтобы это произошло. Когда Месье удалится, он почувствует себя воистину хозяином положения. Ни с кем не делясь, он пожнет плоды победы, которую, вопреки всему, считает уже одержанной: обезглавленная католическая партия не посмела бы больше перечить его замыслам.

И вот этот мираж, едва возникнув, начал развеиваться. Герцог Анжуйский отверг столь великую славу. Он отказался удаляться в холодную страну, населенную выпивохами, языка которых он совершенно не понимал. Мысль о том, что он покинет Марию Клевскую, которую такое счастье увидеть мельком, сводила его с ума.

Перейдя от ликования к ярости, король принялся вопить. Колиньи, полный отцовской серьезности, вмешался тогда в отношения между двумя юнцами. Он выразил изумление: в течение года Месье отверг две короны: польскую после английской. Почему он так упорно не желает покидать Лувр, где неизменно обречен быть вторым? Не возомнил ли он, в своей злобе, что у него есть надежда стать наследником брата двадцати двух лет, недавно женившегося и которому скоро, возможно, предстояло стать счастливым отцом?

Именно теперь ярость и тревога незадачливого суверена дошли до точки кипения. Король призвал к себе Месье. Держа руку на кинжале, он осыпал брата тысячью проклятий и приказал, чтобы тот принял престол.

— Во Франции не может существовать двух королей! Необходимо, чтобы Вы оставили мое королевство в поисках иной короны; что до меня, я в достаточных летах, чтобы править самому!

Генрих знал, что на этот раз не получит материнской поддержки. Он подчинился. Монлюк, епископ Баланса, один из первых дипломатов эпохи, немедленно выехал в Краков, чтобы отстаивать его интересы перед Сеймом.

Тем не менее герцог Анжуйский питал неиссякаемую ненависть к адмиралу, в то время как злоба Атридов поглотила и его, и его брата.

7

«Разбить французов наголову?»

Нунций Сальвиати испытывал смешанные чувства, констатируя, что, вопреки принятому мнению, король ведет в действительности личную политику.

Со времени событий во Фландрии он передал в пользу мятежников семь тысяч дукатов — огромная жертва для его разоренной казны — и продолжал собирать войска. И другое беспокоило этого воистину исключительного посланца Григория XIII: отсутствие королевы, которая в обществе Месье отправилась в Шалон встречать герцогиню Лотарингскую.

Карл IX преследовал «оленя, которого жаждал настичь». Но адмирал в Париже развил тревожную и бурную деятельность. Он беспрерывно совещался с протестантскими принцами и даже секретарями Его Величества. Кьеврен и его последствия казались забытыми. Слухи о войне вновь стали шириться.

Король вернулся в Париж 1 августа и присоединился к адмиралу, Монморанси и своим секретарям. Распространились толки, что война — дело, считай, решенное. Она, в сущности, соответствовала духу Карла, для которого Колиньи нашел его империю. Четыре тысячи пехотинцев были направлены к пикардийской границе. В Англии готовились в путь добровольцы, которым королева не запретила участвовать в войне.

Король желал укрепить свою протестантскую политику. Он жаловался, что Церковь заставляет его тратить «столько драгоценного времени» на его «толстую сестричку Марго». Богохульствуя по обыкновению, он вскричал:

— Если господин папа настолько глуп, я сам возьму Марго за руку и поведу под венец, пусть во грехе!

Граф де Рец отправился от его имени убеждать Сальвиати. Бракосочетание было отсрочено примерно до 20 августа. Если к этому моменту Святой Отец не пришлет особого разрешения, он рискует, что такового вообще ждать не станут. Принц де Конде подал пример. Он надменно заявил, что не нуждается вообще ни в каком разрешении понтифика, чтобы жениться на своей кузине, Марии Клевской. Ему достаточно разрешения короля. Их свадьба была назначена на 10 августа.

3-го Микиели и Кавалли предприняли новый шаг в пользу мира. Карл жаловался на непокорность своих подданных-гугенотов:

— Их, — говорил он, — невозможно сдержать ни угрозами, ни стараниями.

И заключал:

— Война весьма далека от моих намерений.

Но это не убедило ни венецианцев, ни посланника Испании, которые уже верили, что зло неисправимо. Микиели стал еще мрачнее.

Рец и Бираг, преданные слуги королевы-матери, охваченные в свою очередь страхом, послали курьера в Шалон, где Екатерина задержалась у хворающей герцогини Лотарингской.