Светлячок словно пробудилась от сна, услышав голос своего друга. В одно мгновение она повернулась В следующий миг она уже мчалась к нему, желто-золотистым пламенем мелькая в густой траве; Гастон, подойдя к жене, с удивлением указал на овчарку и воскликнул с благоговейным трепетом в голосе:

— Волк, ma cherie! Волк, тот самый, что убил рысь на Куаху, — волк и монреальский собака!

И пока они молча стояли и смотрели на эту загадочную пару зверей, Трезор спокойно повернулся и медленно потрусил вслед за Светлячком и Быстрой Молнией, которые в эту минуту как раз скрывались за деревьями на краю леса.

В лесу, под его густым и надежным покровом, все тревоги и страхи Быстрой Молнии обернулись бурной радостью. Светлячок, словно сознавая свою вину в том, что заставила его пережить неприятные минуты, скакала и прыгала вокруг него, аккомпанируя себе оживленным радостным лаем; и Быстрая Молния простил ее, ласково касаясь носом ее шелковистой шерсти. И тут, к его неописуемому удивлению, он вдруг увидел перед собой Трезора, стоявшего в нескольких шагах от них! Ничего угрожающего или враждебного не было в поведении огромного мастиффа. Вся его поза была совершенно дружелюбной и даже в чем-то виноватой. Он слегка вилял своим длинным стройным хвостом, что у мастиффов означает очень многое. И Быстрая Молния, встретившись в ним с глазу на глаз, снова почувствовал нечто подобное той старой дружбе, что существовала когда-то между ним и Мистиком, серым лесным волком. И он опять подошел к Трезору и обнюхал его от шеи до хвоста; и Трезор стоял спокойно, не выказывая ни страха, ни опасения, пока наконец оба огромных зверя опять, уже во второй раз, не встали рядом, плечом к плечу, обернувшись к Светлячку, шотландской овчарке, молча глядевшей на них.

Несмотря на дружбу с Трезором — дружбу, которую он не мог не ощущать, — Быстрая Молния в последовавшие за этим дни все больше и больше подпадал под влияние нарастающих угнетения и тревоги. Он не в состоянии был увести Светлячка на достаточно большое расстояние от хижины Руже, и редко выпадали такие дни и ночи, чтобы огромный мастифф не являлся к ним, принимая участие в их скитаниях по лесам и болотам. Быстрая Молния каким-то подсознательным чутьем понимал, что Светлячок с нетерпением ожидает прихода Трезора. Казалось, она постоянно высматривала его массивную фигуру среди кустов и нередко оставляла Быструю Молнию, чтобы сопровождать Трезора до хижины на такое близкое расстояние, куда бы он сам ни за что не рискнул приблизиться. В жизни животных ревность — весьма существенная вещь. Но в душе Быстрой Молнии она пока таилась, как скрытая, дремлющая болезнь, которой еще предстоит проявиться во всей своей остроте. Ибо он чувствовал, что ему угрожает нечто более опасное и сильное, чем клыки зверя. И это был вовсе не Трезор. Это была хижина — и люди, живущие в ней. Будь Трезор волком, вопрос был бы разрешен в смертельной схватке. Но Трезор был не только частью человеческого жилища. Он был родственником Светлячка по крови. Он был собакой. А Быстрая Молния временами чувствовал себя чужаком. Потому что наконец наступил день, когда Светлячок позволила и старшей Жанне, и малютке Жаннет прикоснуться к ней руками, и Быстрая Молния почуял запах этих рук. И это вселило великий страх и тяжелое предчувствие в его сердце. —

Возможно, это было чистым совпадением, а вовсе не острый и проницательный ум Светлячка прояснил для нее суть сложившейся ситуации. Для нее и Жанна, и ребенок, и Трезор, и хижина — все вместе олицетворяло дом, В конце концов, не так уж велика была разница между этой темноволосой женщиной с большими черными глазами и нежным голосом и светловолосой женщиной, которую Светлячок обожала и боготворила в далеком южном городе: и не было разницы между маленькой Жаннет и другими «Жаннетами», с которыми она играла в том городе. И Трезор, мастифф, был таким же, как собаки, гулявшие по улицам. Но Светлячок не могла заставить Быструю Молнию понять все это. Всем сердцем восприняла она его дикую жизнь в лесной глуши, но привлечь его волчью кровь к порогу цивилизации было ей не под силу. Тонкие нити, связывавшие ее с Трезором, были настолько сложны, что, вполне естественно, Быстрая Молния не в состоянии был постичь их дружбу в том виде, в каком она существовала в действительности. Поэтому, когда бы Трезор ни появлялся, овчарка относилась к нему неизменно ровно, но холодно и держала его в стороне. Она никогда не лаяла подле него, как она игриво лаяла, прыгая вокруг Быстрой Молнии. Когда они ложились отдыхать, она всегда сворачивалась клубочком на своем прежнем месте рядом с Быстрой Молнией. И Трезор выдерживал дистанцию. Дважды Светлячок явственно дала ему понять свое отношение. Дважды ее молочно-белые зубки оцарапали его плечо, и Трезор понял более ясно, чем когда-либо, что Светлячок принадлежит Быстрой Молнии и больше никому.

Случилось так, что ровно через неделю после первого визита Светлячка к хижине Быстрая Молния глубоко занозил лапу. Два или три дня он хромал, потом нашел себе прохладное, хорошо затененное местечко поблизости от водоема и забился туда, испытывая мучительную боль. Лапа распухла до такой степени, что стала в два раза толще своих прежних размеров; в крови постепенно начало разгораться томительное пламя лихорадки. В первый день болезни Светлячок оставалась с ним, вылизывая его лапу и глядя на него ясными встревоженными глазами. Пришел Трезор и некоторое время полежал с ними в тени. Когда он отправился домой, Светлячок не проявила желания сопровождать его. На второй день она пошла с ним, но вернулась через полчаса. Однако ночью, когда она охотилась при свете луны, Трезор охотился вместе с ней.

На четвертый день болезни Быстрая Молния пробудился от тяжелого сна вскоре после полудня и убедился, что овчарки нет рядом с ним. С трудом поднявшись на ноги, он заскулил, призывая ее, и, хромая, отправился к водоему. Немного полакав воду горячим языком, он постоял с минуту, прислушиваясь. Затем он снова лег, и в горле у него задрожали жалобные нотки тоскливого одиночества и печали. Но даже теперь у него не возникло желания отомстить Трезору. Прошел час, и внезапно он настороженно вскинул голову, заслышав шорох шагов мягких широких лап. Еще мгновение, и перед ним появился Трезор.

В глазах обоих зверей возник один и тот же вопрос. Где Светлячок? Быстрая Молния посмотрел за спину Трезора. Трезор принюхивался и выжидательно оглядывался, надеясь услышать или увидеть ее. Прошло, вероятно, больше минуты, прежде чем они поняли друг друга. Овчарки не было с Трезором. И не было ее с Быстрой Молнией. На вопросительный вой Быстрой Молнии ответный недоуменный вой вырвался из груди Трезора. Он принялся обнюхивать густой кустарник вокруг полянки, но там было столько следов Светлячка, что попытки обнаружить ее последний след оказались тщетными. Он вернулся к Быстрой Молнии и улегся рядом с ним, вытянувшись подле него всем своим могучим телом; и целых полчаса они оба ждали, замерев и не шевельнув ни одним мускулом.

Затем Трезор снова поднялся и, проскулив на прощание Быстрой Молнии, медленно потрусил в сторону леса по направлению к хижине Руже.

В миле отсюда, где один из рукавов Скалистой реки сворачивает на юг, Светлячок, притаившись, лежала в густом кустарнике, растянувшись на животе; глаза ее сверкали от возбуждения и любопытства. Не далее пятидесяти футов от нее тлел небольшой костер, у которого на корточках сидел индеец из племени Собачьих Ребер. Час тому назад Мия, индеец, вытащил на берег свое каноэ и разжег здесь костер. Он жарил на нем рыбу. И поскольку единственная живая душа рядом с ним пыталась стащить эту полусырую рыбу, он избил беднягу до полусмерти. Светлячок издалека услышала отчаянный визг и немного спустя, пробравшись сквозь заросли в самую густую чащу, впервые увидела перед собой Нарциссу. Ответственным за такое имя был белый человек, но индеец Мия из племени Собачьих Ребер, имевший свои собственные взгляды на этот цветок, сменил его на более, по его мнению, удобное для произношения имя Уопс. Уопс, если не самая уродливая, то во всяком случае вторая среди самых некрасивых собак в мире, пользовалась горячей любовью своего хозяина, бесспорным свидетельством чего являлся тот факт, что он назвал ее Нарциссой. Год тому назад кто-то украл ее у хозяина, и недавно она попала в руки индейца Мия. Мия невзлюбил Нарциссу, и сегодня он избил ее лишь немного сильнее обычного. Затем он съел свою рыбу и, завернувшись в одеяло, отошел ко сну. Еще долго после того, как Собачье Ребро приступил к послеобеденной сиесте, Светлячок лежала неподвижно. Что-то волновало ее, заставляло усиленно работать мозг. Два и два в ее сознании мучительно пытались сложиться в четыре, и ветер, доносивший до нее запах индейской стоянки, всякий раз возбуждал в ней все большее стремление привлечь к себе внимание этой странной собаки. Уопс была эрделем, ростом и размерами едва ли не вдвое меньше Светлячка. Шерсть ее была цвета линялой ржавчины и жесткая, как проволока. Природа наделила ее худым и угловатым телом с непропорционально большой по сравнению с туловищем головой, — поскольку Уопс, хоть и двух с лишним лет от роду, так и не сумела избавиться от физических недостатков младенческого возраста. Бакенбарды, торчавшие дыбом вокруг ее морды, были длинными и почти такими же жесткими, как иглы дикобраза, и сквозь эту щетку живые маленькие глазки спящего хозяина и на все, что ее окружало. Неожиданно неподалеку от себя она увидела стоявшую на полянке колли, шотландскую овчарку, которая виляла хвостом в такой манере, что никакая истинная собака не смогла бы ошибиться в оценке ее намерений. Через две минуты они уже обнюхивались, и узловатый хвостик Уопс неистово колотил воздух. Светлячку нетрудно было заставить ее понять себя. «Хочешь, я покажу тебе кое-что? — казалось, говорила она. — Пошли со мной!» И Уопс, избитая так, что все ее ребра мучительно болели, последовала за ней без колебаний.