Смиттен. – Позвольте так поставить вопрос: Распутин никогда не возбуждал с вами разговора о том, что хорошо бы привлечь вас к роли руководителя?

Штюрмер. – Никогда.

Смиттен. – Значит, вы слышали о Распутине, как о человеке добром, раздающем свое состояние; а дурные известия доходили до вас?

Штюрмер. – В последнее время доходили, но тогда уже меня интересовало, как председателя Совета Министров; раньше же не доходило ничего, кроме хорошего.

Смиттен. – До вас, как до председателя Совета Министров, доходили сведения о том, что молва приписывает Распутину руководящую роль в деле назначения и смещения министров?

Штюрмер. – Конечно, доходили, но я не могу ответить иначе, чем есть, чтобы он играл роль выдающуюся в назначениях, в особенности руководителей политики, этого я не представляю себе. Позвольте вам собственный пример сказать. При мне, пока я был председателем Совета Министров, состоялись назначения. Прежде всего позвольте сказать, когда обрушился гром печати на меня со всех сторон, я видел, что в одной московской газете было указано, что когда я был председателем Совета Министров, то Распутин пользовался особым авторитетом. Это мне говорили, я сам не читал и, по правде сказать, я не слышал, чтобы говорили, что мое назначение могло бы быть приписано Распутину. Во-первых, я свидетельствую, что это неправда, если даже и говорили, но я сам не читал.

Смиттен. – Я вас спрашиваю, доходили до вас сведения, что молва приписывает Распутину такую роль?

Штюрмер. – Доходили.

Смиттен. – Вам известно, как Распутина учитывает молодая императрица, как она к нему относится, имеет ли он такое влияние на нее, как на Вырубову, которой вы приписываете гипнотическое влияние?

Штюрмер. – Я, по правде, никогда не видал государыню с Распутиным.

Смиттен. – Вы никогда не имели с ней бесед о Распутине?

Штюрмер. – Имел беседы по поводу покушения на него. Позвольте сказать, если бы он имел влияние на назначение министров, то он имел бы влияние и на назначения министров, которые при мне произошли. Первый министром был назначен Покровский, он никакого отношения к Распутину не имел и не имеет, во всяком случае я никогда в жизни не слыхал об этом. Значит, Покровский не был назначен через Распутина. Следующий был Бобринский (Наумов ушел), который говорил, что он Распутина увидел у себя во время приема. Третий был А.А. Хвостов. Он говорил, что Распутин был у него, он принял его, и вся канцелярия сбежалась смотреть на него. Четвертый был Макаров. Пятый был Протопопов, о котором мне прямо государь сказал. Следующий был обер-прокурор святейшего синода Раев. Следовательно четыре министра, которые были назначены без всякого отношения Распутина.

Смиттен. – Меня не этот вопрос интересует, я не предполагал, что вы поймете его, как обвинение вас в чем-нибудь. Меня интересует, как вы относились в качестве лица, которое стоит у кормила правления, к Распутину. Вы сами пришли к заключению, что Распутин, который обладает громадной гипнотической силой, влияет на Вырубову, что он уже близок к императрице и может употреблять свое влияние на нее; как вы реагировали на эту близость Распутина ко двору?

Штюрмер. – Эти отношения придворных другие. Если бы государь император или государыня императрица сказали: «Распутин рекомендует такого-то, каково ваше мнение?» – тогда я мог сказать. Но никогда ничего подобного не было говорено.

Смиттен. – Позвольте так поставить вопрос – когда-нибудь вы имели доклады бывшему императору, что о Распутине ходят слухи, которые волнуют общественное мнение и связывают его личность с управлением государственными делами? Вы когда-нибудь говорили с государем на эту тему?

Штюрмер. – Об этом нет, но по делу Ржевского был разговор: я сказал, что ему приписывают гораздо больше, чем есть.

Смиттен. – В качестве министра внутренних дел вы получали доклады от департамента полиции о том, какие есть тайные кружки на учете, возбуждающие подозрение своею деятельностью. Намечались ли у вас, как у министра внутренних дел, опасные ячейки каких-нибудь тайных организаций или темных сил, которые опасны с точки зрения государственного порядка или с точки зрения опасности по шпионству?

Штюрмер. – Таких докладов я не помню, не было слова шпионаж, – я не понимаю к чему это, – может быть эти сведения были, но у меня не было.

Смиттен. – Вам известна личность тибетского врача Бадмаева?

Штюрмер. – Конечно, известна, я его видел у нескольких моих знакомых. Это было давно.

Смиттен. – Лично вы знакомы с Бадмаевым?

Штюрмер. – Он был приглашен к моей жене, и он ей понравился. Затем последние 10 лет я его в глаза не видел. Затем он был в одной комиссии, которая была при святейшем синоде выбрана, когда я был членом Государственного Совета, под председательством Игнатьева, и Бадмаев там был по духовным вопросам своего бурятского верховного управления.

Смиттен. – А известна вам личность Андроникова?

Штюрмер. – Известна.

Смиттен. – Вы лично были знакомы?

Штюрмер. – Я расскажу знакомство с Андрониковым. Когда я был директором департамента общих дел, то министр юстиции Муравьев написал Плеве относительно одного дела, что там какой-то шантаж и что он обращает внимание на причисленного к Министерству Внутренних Дел Андроникова. Плеве поручил вызвать Андроникова и с ним переговорить относительно того, что на него возложено такое обвинение. Это дело находится в министерстве. Я его вызвал, и тут с ним познакомился. Он просил меня попросить у Плеве аудиенцию, которая и была ему дана. Когда я с Плеве говорил, он сказал оставить это дело. Андроников у меня был в ближайший визит, кажется в новый год, расписался, затем несколько раз заставал меня дома. Он очень образованный человек, вот все, что я знаю. Он прислал мне икону, когда я был назначен. В день Пасхи приехал и яйцо мне привез.

Смиттен. – Лично вы принимали это, как дань уважения, или вы понимали, что за этим кроется что-нибудь другое?

Штюрмер. – Единственное дело, о котором я говорил, это было издание газеты «Голос Русского», в которой, когда я ушел, он меня очень разнес. Я должен быть справедливым, он не просил, чтобы ему субсидию дали, он говорил о своих сотрудниках.

Смиттен. – Для вас, как для министра внутренних дел, обрисовались какие-нибудь связи, знакомства, его занятия или деятельность? Совершенно это вам неизвестно? Докладов об Андроникове в департаменте полиции вы никогда не получали?

Штюрмер. – Я не помню.

Смиттен. – Вам чужда была молва об Анроникове по Петрограду, что он находится на положении лица, которое даже выселить из квартиры нельзя?

Штюрмер. – Как же не знал, во всех газетах было написано.

Смиттен. – Он пользовался этим иммунитетом?

Штюрмер. – Все тысячи дел я не могу узнать. Такого дела не возбуждалось.

Завадский. – Так что до вас доходило, что его нельзя выселить из квартиры, что по указу его величества состоялось это решение о выселении, но нельзя было привести его в исполнение.

Штюрмер. – Не знаю.

Смиттен. – Вы не нашли, что здесь что-то противозаконное, ненормальное?

Штюрмер. – Если бы я знал, может быть я и нашел бы, но я не вникал. Никакой физической возможности не было, для этого есть сослуживцы-сотрудники и, если бы что было, я бы не оставил.

Смиттен. – Личность князя Андроникова внимания на себе не останавливала?

Штюрмер. – Большой болтун, очень тонкий и хитрый человек.

Смиттен. – Он был близок ко двору; имел он непосредственный доступ к государю и государыне?

Штюрмер. – Убежден, что нет, убежден, что нет. В придворных сферах был слух, что его чуждаются.

Смиттен. – Почему его чуждаются, это также вашего внимания не останавливало?