Председатель. – В котором году это было?

Бурцев. – В 1908 году. Это, значит, было месяцев за семь до того, как я раскрыл Азефа. Я в это время обвинял, и Азеф просил не назначать суда партии надо мной: мы, мол, сначала царя убьем и покажем, что такое Бурцев… Он с цинизмом говорил мне: – «Вся партия тогда наплевала бы вам в глаза, если бы вы против меня восставали». – Они просили отсрочить суд надо мной, чтобы покончить с царем. На «Рюрике» был офицер. Желаете – назову фамилию: – Костенко (он занимает теперь большое место). Костенко вступил в заговор с двумя матросами. Последние должны были быть вооружены браунингами или винтовками (не знаю точно – каким оружием), и когда они узнали бы, что царь будет на «Рюрике» в Кронштадте, то – покончит[*] с ним. Однако, это не вышло. «Рюрик» пришел в Кронштадт, царь явился на него, они вооруженные стояли, но дисциплина ли, или просто не решились, – но они не стреляли. И когда меня судили, то эс-эры говорили: – «Вот Азеф сделал все, он даже по телеграфу не мог предупредить убийства. Если оно не произошло, не его вина. Как же вы обвиняете Азефа, что он провокатор, когда он все это дело подготовил». Таковы показания Савенко[*] и эс-эров… Я первый раз рассказываю подробно этот факт. Но острил не мало над охранниками в своих нападках на провокацию: – «Так они царя своего берегут!»… – Вот провокация до чего доходила… Это было в то время, когда Азеф был агентом Герасимова. Конечно, Герасимов не был в это посвящен и даже говорил мне: – «Это невероятно, это вам кто-нибудь напутал, такого факта не могло быть»… Я его не разочаровывал.

Председатель. – Давайте дальше разбирать действия Азефа поближе к нашему времени.

Бурцев. – Незадолго до раскрытия Азефа, когда был суд надо мной, – Азеф был в Петрограде. И вот в это время, в 1908 году, в августе или сентябре, совершенно случайно, арестован был в Петрограде Карпович. Кто такой Карпович – вы знаете. Он тогда бежал из Сибири, с каторги, и стал во главе боевой организации. Он был в то же самое время горячими[*] защитником Азефа, с браунингом должен был ехать в Париж, стрелять в меня, так как я гублю такое сокровище, как Азеф. Когда был арестован Карпович, то Азеф бросился к Герасимову и говорит: «Арестован Карпович, это мой лучший защитник, он мне нужен, освобождайте его или Бурцев меня разоблачит»… Герасимов посылает тогда Доброскока, в форме околоточного надзирателя.

Председатель. – Это ораниенбаумский полициймейстер?

Бурцев. – Тот самый. Они берут его из тюрьмы и везут в другую тюрьму, но по дороге Доброскок заезжает в аптеку и говорит: – «Ты посиди на извозчике». – Выходит из аптеки: Карпович сидит на извозчике, не бежал. Тогда он идет в какой-то магазин. Карпович, наконец, догадался и бежал. Является к Азефу благополучно. Азеф очень доволен. Они спасли Карповича исключительно для поддержания Азефа.

Председатель. – От кого вы это знаете?

Бурцев. – От Герасимова, Доброскока и от эс-эров, которые рассказывали как дело было. Когда был суд надо мной, я указывал на этот именно факт, как доказывающий, что Азеф был провокатором, – потому что не могли выпустить Карповича иначе, как намеренно, в целях полиции. Если Карповича выпустили, значит, он кого-то прикрывал, и именно, Азефа, – того, кого я разоблачал. Мне говорили наоборот: Азеф такой честный человек, что если бы он был провокатором, он сам бы его выдал, – дал бы сейчас знать, что Карпович освободился… Это было характерное проявление провокации департамента полиции. Могу сообщить еще такие факты: участие Азефа в эс-эровских съездах, вынесших постановление о цареубийстве, постановление о продолжении террористических актов, – именно он был инициатором этого. Последний съезд был в 1908 году. Резолюции были напечатаны. Азеф в извращенном виде сообщил Герасимову. На съезде участницей (я отмечаю это обстоятельство) была Жученко, которая дала подробный отчет о съезде. Были еще провокаторы (я сейчас не вспомню – кто), так что департамент полиции не мог отговориться, будто не знал о том, что Азеф участвовал в этих резолюциях. – Раскажу[*] еще один факт со слов Лопухина. Азеф был участником съезда, где был Милюков, в 1904 году в Париже. Лопухин, когда я с ним говорил в декабре 1904 года в дороге, между Кельном и Берлином, сначала ничего не сказал, но все же 2-3 штриха добавил уже после того, как рассказал ему об Азефе. Он говорил: «Это тот самый, который был на съезде эс-эров, который прислал собственноручный отчет о съезде в Париже. Прочитав этот отчет, я заявил: «Такого агента держать нельзя, потому что это не агент, а провокатор». Лопухин прибавил: – «Я дожидался поездки Азефа за границу, чтобы принять меры, но в это время я вышел в отставку, и таким образом привести в исполнение удаление Азефа мне не удалось», – Лопухин провести этого не мог, а остальные не только не устранили Азефа, а пользовались его услугами, как агентом-провокатором.

Председатель. – После Лопухина кто был?

Бурцев. – Короткое время был Гарин, потом Вуич, затем одно время Рачковский, потом Трусевич.

Завадский. – После Лопухина был Коваленский, потом Гарин, затем Вуич, Рачковский и Трусевич, служивший до момента убийства Столыпина.[*]

Председатель. – Давайте продолжать об Азефе.

Бурцев. – Я думаю, что передал все характерное.

Председатель. – Перейдем к Рысу.

Бурцев. – Рыс сделался агентом с ведома Трусевича. Дело было в Киеве.

Председатель. – Почему вы знаете, что с ведома Трусевича?

Бурцев. – Я заподозрил Рыса, что он играет роль провокатора, еще ранее, в сентябре 1906 года, – через два месяца после того, как он стал агентом. Указал его мне Бакай: «Фамилию, – говорит, – я не знаю, но тот, кто выпущен департаментом полиции из тюрьмы в Киеве, является сейчас агентом департамента полиции». – Я тогда стал наводить справки, кто выпущен из Киева. Оказалось, что никто не выпущен, но что совершен очень удачный побег Рысом. Тогда я взял его под подозрение и скоро пришел к заключению, что он – агент полиции. Это было в 1906 году, в сентябре. Затем, сошлюсь на показание самого Рыса. Я его не допрашивал, но я осведомился у тех, кто собирался его судить и знал его дело. Я читал собственноручные письма Рыса, где он подтверждает мое обвинение. Это письма были из тюрьмы, и со стороны максималистов этот факт установлен. – Когда Рыс был арестован в Киеве по делу об экспроприации, которая сопровождалась убийством, – там, сидя в тюрьме, он сделал такое заявление начальнику киевского охранного отделения (если не ошибаюсь, Еремину): – «Хочу служить, только отпустите меня». – Сделал он это потому, что считал себя очень нужным для партии, которая погибает. Он решил, что будет надувать охранников, что ни одного нужного сведения им не даст. Еремин снесся с Трусевичем, директором департамента полиции, и получил оттуда санкцию освободить так или иначе Рыса и привезти его в Петроград. Освободить его было не так легко, и устроили так, что Рыс был с помощью товарищей освобожден, при чем ранен был – не помню – жандарм или тюремщик. Словом, Рысу благополучно удалось убежать, но, чтобы скрыть следы, назначили следствие по поводу его побега и двух чинов полиции закатали в каторжные работы, за мнимое устройство этого побега.

Председатель. – Фамилии их не помните?

Бурцев. – Не знаю. Был процесс, и потом они были возвращены, как жертвы судебной ошибки.

Председатель. – Вследствие чьих ходатайств?

Бурцев. – Не знаю. Киевляне могут это рассказать более подробно. Освобожденный Рыс, под негласным конвоем охранников, вместе с Ереминым приехал в Петроград, незадолго до покушения на Аптекарском острове, и был передан Трусевичу. Трусевич был обманут Рысом. По моему мнению, Рыс не давал никаких сознательно-предательских показаний, он только ему обещал, врал, что будет то-то, приедет тот-то. Это не значит, что за ним не следили, и не значит, что он не было[*] полезен полиции. Я думаю, что он был полезен. Это вас, конечно, не интересует, но он, в качестве человека, играющего двойную игру, был полезен и максималистам. Он усыпил совершенно внимание департамента полиции в деле на Аптекарском острове. Хотя полиция, по словам Герасимова, уже напала на след максималистов, которые устроили слежку за Столыпиным на Аптекарском острове, но Герасимов получил от Трусевича, директора департамента полиции, если не ошибаюсь, через Васильева, который был начальником особого отдела, – прямой запрет следить за максималистами: у нас, мол, есть рука, и максималисты нам не страшны. И вот, Герасимов не мог сделать то, что хотел. Максималисты действовали на свободе и в один прекрасный день они подкатили к Столыпину и сделали этот взрыв.