- Прямо над «Родиной» столкнулись два самолета. «Дуглас» с журналистами на борту и ТБ с парашютным десантом, - сказал Владимир. - Погибло пятнадцать человек, в том числе Герой Советского Союза Бряндинский…
- Бардак! - покачал головой Сидоров и возразить на это было нечего.
О расформировании фронта и снятии Блюхера сокамерники Владимира уже слыхали. От следователей.
- Фриновский постарался! Если бы Блюхер не валил все на пограничников, может, и обошлось бы! Хотя, вряд ли, - сказал интендант. - Когда в июне начальник НКВД края за кордон ушел, органы в такую лужу сели, что у них другого выхода не осталось! Чтобы отмыться! Только новый заговор раскрыть! С маршалом во главе! Не меньше!
И Цесарский, и Сидоров, уже смирились с неизбежностью и подписали все, что от них потребовали. Полковник - после побоев. А интендант сразу же после ареста.
Ефим Давидович придерживался какой-то странной теории. Чем больше посадят, утверждал Цесарский, тем лучше! Потому что там, говорил он, многозначительно тыкая пальцем в потолок, скорее поймут, что все это вреднейший для партии вздор! Потому что столько врагов просто не может быть!..
У полковника никаких теорий не было.
- Что скажут, то и подпишете, - вздыхал он. - Как говорится, битие определяет сознание. Как станут вас кулаками по ребрам да по физиономии охаживать, сразу все и подпишете!.. Вы, голубчик, не спешите зачислять нас в негодяи. Вот, схóдите на допрос, пройдёте через «конвейер», тогда и поговорим…
Однако Владимира на допрос почему-то не вызывали.
Он сидел на койке, стараясь не слушать болтовню Цесарского, которая день ото дня раздражала его все больше. Так же как и бесконечные вздохи Сидорова…
Обоих периодически вызывали по ночам к следователю. Вернувшись, они начинали со слезами исповедоваться, сколько еще соседей, товарищей по работе и просто знакомых им пришлось сегодня оговорить.
Сначала Владимиру было жалко этих несчастных. А потом его стала разбирать злость! Ведь, своими клеветническими показаниями они обрекали на страдания множество ни в чем не повинных людей!
И их семьи…
Страшнее всего для Владимира были ночные часы. Днем от ужасных мыслей о Снежкиной участи его отвлекали своим нытьем и жалобами полковник с интендантом. А ночью, когда их уводили на допрос, деваться от мыслей о Снежке было некуда…
Где она?.. Что она?..
Хоть бы она послушалась его и уехала!..
Владимир скрипнул зубами. Снежка была такая поперечливая!..
Сильная! Гордая! Независимая!.. И такая ранимая!..
Он так хотел ее защитить! Так старался! Он украл ее, он спрятал ее! Он увез ее за десять тысяч верст! На самый край земли!
И все-таки не смог уберечь от беды…
Льдисто-серые Снежкины очи, полные слез, полные тоски и горя, неотрывно стояли у него перед глазами. Ее отчаянное «Нет!» звенело у него в ушах…
Почему его арестовали на квартире, а не взяли под стражу в кабинете у следователя во время их очередной «беседы»? Зачем было отвозить его домой, а потом, несколько часов спустя, снова отправлять за ним машину?
Чтобы арестовать на глазах у испуганной полуодетой жены?
К чему эта бессмысленная жестокость?!
На самом деле Владимир знал ответ на этот вопрос… Только боялся себе в этом признаться… Потому что уже понял, что к чему.
Увы, слишком поздно, чтобы хоть что-то предпринять…
На самом деле весь этот непрекращающийся кошмар, все эти «беседы» и аресты были тщательно спланированной акцией! Разыгранной Златогорским, как по нотам!
Не случись этой истории с бомбами, он придрался бы к чему-нибудь другому. Или сам организовал провокацию. Или сфабриковал донос. Или попросту выбил из кого-нибудь нужные показания. Чем, в конце концов, все и закончилось…
Владимира не только не насторожило, его поначалу даже обрадовало, что расследование ведет приезжий следователь. Еще бы! Не кто попало, сержант - два кубаря, три класса образования, четвертый - коридор! А целый майор госбезопасности! Уж, он-то вникнет, он-то разберется! Что вся эта история выеденного яйца не стоит!
Вот и разобрался…
На самом деле, он сам ее и раздул! Разнюхал как-то и раздул! Владимир в этом теперь уже не сомневался! Как не сомневался теперь и в том, что Златогорский раздул всю эту историю с одной только целью - добраться до него! Чтобы убрать с дороги!
Потому что, лишь убрав с дороги Владимира, он мог добраться до его жены!..
Добраться до Снежки!!
Владимиру хотелось кричать и биться головой об стенку! Но на шум мог прибежать охранник. И он лежал, закрыв глаза, и только судорожно сжимал кулаки да стискивал зубы… Он собственными руками, сам, вырыл себе яму! И сам в нее залез!
И погубил Снежку!
Он думал, что увез ее от опасности! Думал, что он самый умный, самый хитрый!.. Как он посмеивался над этими глупыми, недалекими особистами!.. И сам! Сам сунул Снежку им в пасть!
Его вызвали на первый допрос лишь на седьмую ночь…
К этому времени блестящий и щеголеватый сталинский сокол превратился в задрипанную ободранную курицу. Он постарел на десять лет, осунулся и зарос щетиной. Бриджи вспучились на коленях, а гимнастерка со срезанными пуговицами и петлицами измялась и провоняла потом. И прочими арестантскими запахами…
Владимир задумался о том, как выглядит, лишь увидев перед собой отглаженного, выбритого и благоухающего дорогим одеколоном следователя. И почувствовал себя еще хуже. Во-первых, потому что еще острее ощутил свою неопрятность, а, во-вторых, потому что понял, что именно этого Златогорский и добивался.
Сполна насладившись его унижением, майор радушно улыбнулся и махнул рукой, приглашая дорогого гостя присесть… На стул, стоящий посреди кабинета.
Он уточнил анкетные данные Владимира, а потом вынул из папки исписанный лист и сказал:
- Перепишите и поставьте подпись. И можете пока быть свободны.
- Что это? - спросил Владимир, даже не шелохнувшись.
- Заявление о чистосердечном признании в вашем участии в военно-фашистском заговоре, - ответил Златогорский. - И тайной контрреволюционной организации, планировавшей теракты против руководителей партии и правительства. Путем сброса химических бомб во время воздушного парада.
Владимир был ошеломлен дикостью этих обвинений! Однако быстро взял себя в руки… А чего собственно еще он должен был ожидать?
- Ни в каких заговорах и тайных организациях я не участвовал, - твердо сказал он. - И ничего такого подписывать не буду.
- Так я и думал, - Златогорский положил листок обратно. - Что вы откажетесь. Но обязан был предложить. Для порядка, - он вздохнул. - Поймите, Иволгин, у меня все подписывают. Рано или поздно. Для вас же будет лучше, если вы это сделаете до того, как с вами поработают мои помощники, - Златогорский кивнул в сторону двух чекистов, скучающих у стены. - И искалечат вас.
- Ни в каких заговорах я не участвовал, - повторил Владимир. - И ничего не подпишу.
- Ну-ну, - скептически усмехнулся Златогорский. - Все сначала так говорят… А потом, когда с ними поработают, как следует, перестают запираться и подписывают! И вы подпишите. Никуда не денетесь…
- Никогда! - повторил Владимир.
- Никогда не говори никогда, - покачал головой Златогорский. - Нате, лучше почитайте, что о вашей контрреволюционной деятельности и террористических замыслах пишут ваши соучастники.
Пока Владимир читал, Златогорский молча сидел, сложив руки на груди и откинувшись на стуле.
- Бред!.. Чушь!.. - бормотал Владимир, перелистывая страницу за страницей, не в силах поверить, что это писали его товарищи. - Чушь собачья!.. Быть этого не может!
Не удержавшись, он даже рассмеялся в одном особо забавном месте.
- Летчик никогда такого не напишет! - сказал Владимир, возвращая папку следователю. - Сплошные выдумки! Какой дурак все это сочинил?
- Смейтесь, смейтесь, - скривился Златогорский, задетый Владимиром за живое, ибо сам составлял эти протоколы. - Посмотрим, как вы потом посмеетесь! Возможно, изобличая вас, ваши подельники что-то и присочинили. Не спорю. Но их можно таки понять! - майору удалось, наконец, справиться с досадой. - Люди вообще склонны к сочинительству! А тут сразу столько дополнительных стимулов! Следователь строгий. В камере тесно. Параша воняет. Одним словом, полный аффект! Люди привыкли к чистому белью, привыкли вкусно кушать! А у нас, знаете ли, баланда! Не санаторий, знаете ли! Санатории, они для передовиков производства! Для стахановцев! А у нас таки тюрьма! Для врагов народа! - описывая прелести арестантской жизни, Златогорский понемногу вновь обрел равновесие. - Значит, не желаете разоружаться, - констатировал он. - Ну, что ж, пеняйте на себя. Я вас предупреждал.