— Я чувствую, что очоч не согласен с тобой, Акко, — сказал Пойгин, грустно улыбаясь. — Душа его не имеет ко мне даже самого слабого расположения.

Старик Акко приосанился, иссеченное морщинами лицо его, словно выветренное ветрами нелегких и долгих времен, стало непреклонным.

— Я тут тоже очоч. И моя душа давно имеет к тебе самое сильное расположение. А поднятые кверху руки людей имеют, как я понимаю, по новым порядкам неколебимую силу доброго согласия. Таков смысл этого нового для нас обычая. Иди и произноси свои говорения…

Медведева, не глядя на Величко, перевела слова Акко.

— Карэм! Нельзя! — запротестовал Величко. — Скажите им, Надежда Сергеевна, что так председателя не избирают.

Медведева медленно сняла с плеч платок, повесила его на спинку стула, выкраивая для размышления время.

— Люди, — наконец тихо заговорила она по-чукотски. — Возможно, наш гость из района прав в том, что избрание председателя произошло без точного соблюдения обычая. Этому вам еще нужно поучиться. Но важно главное: вы назвали имя самого достойного. Возможно, что вам завтра-послезавтра придется еще раз поднимать руку. И я уверена, что вы это сделаете в честь Пойгина.

На второй день в Тынуп вернулся Медведев, а с ним прибыло еще десятка три чавчыват, среди которых были Майна-Воопка, Выльпа и старик Кукэну. С возвращением Медведева Величко понял, что избрание Пойгина председателем артели становится неизбежным, мучительно ломал голову, как быть дальше.

— Учтите, если избрание шамана председателем артели окажется скандальной историей, — я скажу, что вы и пальцем не пошевелили, чтобы этому помешать, — решительно заявил он в клубе культбазы Медведеву. Понаблюдав, какое впечатление произвел на собеседника, добавил уже тоном искреннего сочувствия: — Видит бог, я старался предостеречь вас от этого шага.

— Да, старались, — угрюмо клоня голову, подтвердил Артем Петрович. — Я так и доложу каждому, кто будет интересоваться вашей и моей позицией.

— А знаете, я, пожалуй, даже совсем отстранюсь от собрания в знак моего принципиального несогласия с вашей линией.

— Понимаю, понимаю, вы будете докладывать в районе, что избрание председателя артели произошло вопреки вашей воле…

Страдальчески улыбаясь, Величко развел руками.

— Да, именно так. И я был бы рад, если бы вы одумались…

— Но ведь не я, а охотники, оленеводы выбирают для себя председателя…

Величко усмешливо покачал головой.

— При вашем-то влиянии, при вашем знании языка можно было бы убедить каждого чукчу, даже самого темного, не поступать опрометчиво.

Медведев потянулся рукой к бороде, пытаясь поглубже упрятать ядовитую усмешку, словно бы запутавшуюся в волосах. А она, как пчела, была упрямой и неукротимой, и все равно обнаруживала себя.

— Что вы так странно улыбаетесь, будто я толкаю вас на бесчестный поступок?

— Да нет, я так не думаю. А что касается чукчей в их поисках вожака, то я в данном случае с ними заодно.

— Вы могли бы это и не подчеркивать.

Медведев разгладил складки кумача, которым был покрыт стол президиума, спокойно возразил:

— Нет, почему же, я должен это особенно подчеркнуть. Сейчас соберутся люди. Пусть, Игорь Семенович, они выберут именно того, кого хотят. Пусть на этом конкретном примере убедятся, что они действительно берут собственную судьбу в свои руки.

И еще раз все охотники и чавчыват, кроме Ятчоля, подняли руки за Пойгина. Старик Акко был председателем собрания. Долго он смотрел, как маячили руки, чувствуя в душе восторг суеверного человека, для которого соблюдение ритуала — превыше всего. Наконец он глубоко передохнул и сказал торжественно:

— Высоко были подняты руки, кроме одного из нас. Теперь, как я понимаю, все совершилось по законам нового для нас обычая. Иди сюда, Пойгин, ты председатель.. Мы готовы слушать тебя.

Пойгин медленно, как бы всем своим существом прислушиваясь к каждому собственному шагу, подошел к столу, в напряженной тишине раскурил трубку, протянул ее Акко и только после этого тихо сказал:

— У нас мало байдар. Лето еще не скоро, но нам уже надо думать, на чем уходить в море. Начнем завтра же делать каркасы для байдар. Чем дальше уходят охотники в море, тем благосклонней к ним Моржовая матерь. Да будет нам всем в охоте удача.

Такой была программная речь председателя артели, и Медведев почему-то не смог удержаться, чтобы не перевести ее дословно для Величко. Тот иронично усмехнулся и сказал:

— Далеко же вы пойдете с вашей Моржовой матерью. Комедия, которая может повернуться трагедией. Я покидаю собрание и снимаю с себя всякую ответственность.

Величко встал и демонстративно ушел. Пойгин проводил его взглядом, в котором были печаль и недоумение, неуверенно присел на стул рядом с Медведевым.

Заместителем Пойгина от чавчыват выбрали Майна-Воопку. Выльпа остался одним из бригадиров.

Старик Кукэну, проявляя необычайную прыть, пробрался к столу, протянул трубку Пойгину.

— На, затянись. И помни, что я первый дал тебе свою трубку как очень большому очочу.

Пойгин глубоко затянулся и ответил:

— Я не был очочем и не буду. Я белый шаман. Кукэну почесал лысину мизинцем.

— Зря ты отказываешься быть очочем. Я бы ни за что не отказался. Ну ничего, я Выльпу научу быть очочем. Засвистит у Вапыската правая ноздря, а Выльпа притопнет ногой и громким голосом скажет: смени ноздрю, пора посвистеть и левой, правая надоела!..

Сладко щурясь от глубокой затяжки из трубки, Кукэну с удовольствием слушал, как хохочут люди, и, когда наконец все поутихли, прошел на свое место, улыбаясь самому себе со счастливой застенчивостью.

7

Своенравна река памяти, то плавно течет, то вдруг забурлит, словно одолевая каменистые пороги. Сколько лет прошло с тех пор, когда избрали Пойгина председателем, а вот помнятся ему руки, воздетые кверху. Маячат в памяти руки настолько отчетливо, что их, кажется, и теперь можно сосчитать. А потом вспомнилась и ночь бессонная. Ворочается Пойгин на иниргин, вздыхает.

— Ты почему не спишь, Кайти?

— О тебе думаю. Кто ты теперь? Непривычны для меня слова… артель, председатель.

— Привыкнем.

— Не привлекут ли эти слова к тебе злых духов?

— Не думай о них.

— Тебя уже называли — председатель. Это как понимать? Ты все-таки очоч, что ли?

— Я не хочу быть очочем. Я не хочу устрашать людей.

— А если тебя не станут слушаться?

— Надо, чтоб слушались.

— В Тынупе есть и лентяи. И тебе придется с ними говорить громким голосом.

— Да, наверное, придется. — Пойгин прокашлялся, будто собирался опробовать голос. — Завтра возьму бубен и пойду на берег. Пусть гром бубна дойдет подо льдами до слуха Моржовой матери. Я очень надеюсь на ее благосклонность…

— И я, я тоже надеюсь, — шепчет Кайти, и ладошка ее прикасается к телу Пойгина, как раз против сердца.

Тепло рядом с Кайти. Тепло и — покойно. Если она рядом — все будет хорошо. Пойгин вздыхает полной грудью и улыбается. Кайти не видит его улыбки в темноте полога, но чувствует ее. Блуждает Кайти пальцами по лицу Пойгина, прикасается к его губам. Трепетны пальцы у Кайти и настолько ласковы, что, кажется, они способны прикоснуться даже к душе.

— Мне приснилось прошлой ночью, что мы из яранги перешли в дом, — тихо и почему-то очень робко признается Кайти.

— Я не хочу в дом. Пусть Ятчоль живет в доме…

— Мэмэль злит меня, хвастается, что первой перейдет в дом. И такая, говорит, будет у нее чистота, что я ослепну, когда переступлю черту входа в ее новый очаг. Я тоже хочу в дом… Еще посмотрим, кто ослепнет — Мэмэль или я…

— Ты в доме о дерево поотбиваешь бедра. Вот здесь и здесь больно будет…

Кайти отвечает тихим смехом на прикосновения рук мужа. Проходит мгновение, другое, и Кайти уже забывает, что на свете может быть еще какое-то место, где она была бы настолько же счастлива, как в этом бесконечно родном пологе. Это неправда, что тесен он. Сколько сюда вместилось невидимых добрых духов. Летают духи, шаловливо гоняются друг за другом, тихо пересмеиваются и дышат глубоко-глубоко, дышат, как возможно дышать лишь тогда, когда сердце оленем становится. Мчится, мчится олень, кажется, вот перед ним уже бездна. Но перелетает олень через бездну, и звенят, звенят его серебряные копытца, и легко ему в полете, легко и вольно. Вот он уже в стремительном беге истончился настолько, что стал солнечным лучом. Пробивает солнечный луч каждую кровинку Кайти, пробивает солнечный луч каждую кровинку и Пойгина, и теперь кажется им, что они стали ветром, что они стали солнечным зноем, что они стали разволновавшимся морем. А потом приходит новое постижение, удивительное постижение, что они опять стали Кайти и Пойгином. Мыслимо ли, чтобы они когда-нибудь разлучились? Нет, слышите, добрые духи, нет, это немыслимо. Даже страшный укус гнусной росомахи в образе Аляека не смог разделить их печальной чертой смерти — выжила Кайти! Выжила…