Аляек! Да, это именно он, брат черного шамана и вонючей росомахи. Не зря у него не только опушка, но и весь малахай из шкуры росомахи. Пойгин поднял камушек, бросил немного левее Аляека. Тот смятенно повернулся в ту сторону, куда упал камушек, вскинул винчестер, прицелился. Хорошо, пусть именно туда и целится. Ишь как напрягся, готовый выстрелить в любое мгновение. Вскинул и Пойгин свой винчестер. Можно всадить пулю прямо в приклад винчестера Аляека, только бы не поранить его самого — пока не надо крови…

И выстрелил Пойгин, вышибая винчестер из рук Аляека. Тот повернулся на выстрел, в глазах его был ужас. Как ненавидел Пойгин эти глаза, всегда в обычное время сонно полуприкрытые, будто этот человек никогда не высыпался. Затекла сине-багровым синяком его щека: зашиб приклад винчестера, в который угодила пуля Пойгина. Винчестер с выщербленным прикладом ударился о камень, отлетел в сторону. Пойгин какое-то время разглядывал оглушенного Аляека с насмешливой задумчивостью, наконец сказал с дерзким великодушием:

— Разрешаю закурить трубку. Но едва шагнешь к винчестеру — убью!

Аляек провел рукой по зашибленному лицу, потрогал языком зубы, сплюнул, окрасив снег кровью.

— Ты мне выбил зубы, — прохрипел он, — вся правая сторона шатается…

— Это неплохо, когда росомаха теряет зубы. Как вышло, что ты промахнулся?

— Я стрелял не в тебя.

— В кого же?

— Почудилась росомаха.

Аляек бросал короткие взгляды на винчестер, который мог в любое время соскользнуть вниз, в ущелье.

— Не смотри на винчестер, все равно не успеешь его поднять, — посоветовал Пойгин со спокойствием человека, которому было совершенно очевидно жалкое бессилие его врага. — А росомаху я тебе сейчас покажу, хотя ты охотился именно за мной, а не за своей сестрой…

— Это еще неизвестно, кому она сестра, — сказал Аляек и полез за трубкой.

Раскурив трубку, он жадно затянулся, затем приложил руку к правой стороне лица, покривился от боли.

— До сих пор звенит в ушах, —-словно бы даже вполне миролюбиво пожаловался Аляек. — Ты мог меня убить…

— Ты хотел меня убить.

— Я стрелял в росомаху.

— Лживые слова от повторения не становятся правдой.

— На, покури… мою трубку.

— Меня стошнило бы, если бы я взял ее в рот. Ну а теперь иди туда, куда я тебе велю. Слева есть трещины в камне. Поднимайся вверх, перелазь. Винчестер не тронь.

Аляек докурил трубку, пошел искать трещины в камне.

Когда перебрались на другую сторону поверженного каменного великана, Пойгин сказал:

— Иди прямо и не оглядывайся. Аляек все-таки оглянулся и спросил:

— Ты что, хочешь убить меня? Обратись к благоразумию, поверь, я стрелял в росомаху. Разве ты не чувствуешь ее запаха?

— Я чувствую твой запах.

Хотя Аляек и готов был для встречи с росомахой, все-таки он обмер от неожиданности, как только наткнулся на нее. Зверь, видимо, дремал до этого; проснувшись, попытался сдвинуться с места, скаля пасть и тихо рыча.

— Ты что с ней сделал? — спросил Аляек, изумляясь неподвижности зверя.

— Вселил в нее ужас перед моим гневом. Я видел ее в образе твоего брата. Так что можешь спросить… не она ли подговорила тебя стрелять в мою голову?

Аляек, будучи не в силах преодолеть страх перед росомахой, медленно обошел вокруг нее, наконец сказал:

— Она сожрала огромного барана, потому и не может двигаться. Да, так бывает. Но почему ты ее не убил? — Тебе этого не понять…

— Я догадался! — вдруг вскричал Аляек. — Ты вошел в сговор с этой покровительницей Ивмэнтуна.

— Если бы я вошел с ней в сговор, я убил бы вонючую, содрал с нее шкуру и душил бы людей, как душит твой брат шкурой черной собаки.

— Зачем ты ее оставил живой? Хочешь, чтобы она сожрала меня?!

— Нет, я хочу, чтобы ты ее понюхал…

Аляек поморщил нос, отвернулся от росомахи. Пойгин заметил, как он все время касается рукоятки ножа, висевшего у него на поясе.

— На нож не надейся… — Пойгин не договорил, вскидывая винчестер. — Лучше брось его себе под ноги, так будет вернее.

— Не слишком ли ты труслив? У тебя в руках винчестер, а ты боишься человека, у которого только нож…

— Я не боюсь, я просто угадываю твои подлые мысли. Аляек притронулся к щеке, выплюнул окровавленную слюну, застонал.

— Брось нож себе под ноги! — еще раз приказал Пойгин.

Аляек опять сплюнул, окрасив снег, медленно вытащил из чехла нож, потрогал ногтем его острие, сказал с недоброй усмешкой:

— Это мой лучший нож. Я мог бы воткнуть его тебе в спину.

— Именно в спину!..

Аляек провел ножом по редкой бородке, соскребая наледь, еще раз тронул ногтем острив и только после этого бросил себе под ноги.

— Ну а теперь пойдем вниз к моим собакам, — приказал Пойгин.

— У меня олени…

— Те самые, на которых ты ночью подъезжал к стаду Майна-Воопки?

— Это не я стрелял по его стаду…

— Ну да, конечно, не ты, видно, стреляла вот эта росомаха…

Пойгин привез Аляека в стойбище черного шамана связанным. На безмолвный вопрос хозяина стойбища он ответил:

— Я заставил твоего брата понюхать росомаху. Вапыскат бросился развязывать брата.

— Если ты еще раз надоумишь Аляека стрелять в меня… я превращу тебя в росомаху, — продолжал Пойгин, усмехаясь тому, что Вапыскат никак не мог развязать ремни на руках брата. — Я уже несколько раз превращал росомаху в тебя, и мне это легко удавалось.

— Проклятый анкалин! — прохрипел Аляек, встряхнув освобожденными руками. Подув на пальцы, потрогал затекшую синевой щеку, пожаловался брату! — У меня шатаются все зубы на правой стороне, не знаю, как я теперь буду жевать мясо….

Пойгин тронул собак и уже издали крикнул:

— Не вздумайте стрелять в меня второй раз. Ваша пуля полетит в обратную сторону — прямо вам в сердце.

Вскоре в стойбище Эттыкая приехал на собаках очоч — начальник, чукча-анкалин, которого называли странным именем Инструктор. Было у него и чукотское имя — Тагро. Совсем еще молодой, этот парень поразил Эттыкая своей независимостью, уверенностью. У него было приятное лицо, еще по-юношески мягкое, на лоб его падала черная челка не по-чукотски подстриженных волос. Он не был заносчивым, но и смутить его оказалось нелегко.

Но самым невероятным было то, что Тагро прибыл не к кому-нибудь, а именно к Пойгину. Вытащив из кожаной сумки бумагу, он с важным видом развернул ее у костра в яранге Эттыкая и протянул Пойгину при общем внимании почти всего стойбища.

— Даю тебе бумагу с немоговорящей вестью о том, что тебя ждут на большом говорении, которое будет в Пе-веке, — торжественно сказал он.

Пойгин долго крутил бумагу, протянул ее Кайти, наконец спросил:

— Как я туда доберусь? Это очень далеко.

— Ты приедешь на культбазу и оттуда отправишься в дальний путь с человеком, которого вы называете Рыжебородым.

Кайти вскрикнула от неожиданности, выронив бумагу едва ли не в костер. Пойгин схватил бумагу, опять долго смотрел в нее, и по его непроницаемому лицу было трудно понять, что он думает о столь неожиданной вести.

— Когда ехать? — спросил наконец он.

— На культбазу приедешь в первый день восхода солнца.

Эттыкай заметил, как побледнело лицо Пойгина.

— Что будет, если я не поеду?

— Ничего не будет. Просто люди, которые недавно спасли от голодной смерти обреченных, очень опечалятся. Они хотят делать добро. Много добра. Но им нужны надежные помощники.

— Верно ли, что видение голодной смерти не появится больше в стойбищах анкалит?

— Да, это верно. Теперь в Певеке Райсовет будет знать, в каких местах море не послало людям добычу, где грозит опасность голодной смерти. И если такая опасность возникнет — в ход пойдут особые запасы. Все дело в том, как их создавать, как доставлять. На большом говорении все должно быть обусловлено. А для этого нужны люди с таким рассудком, как у тебя, Пойгин.

— Кому известно, насколько полезный для такого дела мой рассудок?

— Многим известно. И чукчам, и русским.