Все-таки непросто ему пришлось, после целого дня, полного дел, вместо отдыха приходить сюда и разговаривать с пустотой. Пытаться объяснить пустоте что-то очень важное. А в ответ — молчание. Какая я все-таки… глупая была, правильно они говорили.

— Тебя так долго не было.

— Да, в моей жизни мало свободного времени. А теперь вообще нет, потому что оно все принадлежит тебе. Но долг есть долг, уедут одни — приедут другие. Когда нет делегаций, есть внутренние проблемы. Конечно, ничего настолько серьезного, как дивы. Но теперь это неважно. Вчера еще думал — как же мне их выдержать, не сорваться, не нагрубить. А это — война. А я… без тебя. Теперь не страшно, вряд ли меня проймет даже десяток делегаций, когда со мной моя люна-са. Моя любовь…

Когда я замерла, обнаружив его руку гораздо ниже моей талии, он сразу ее убрал.

— Не бойся, не трону тебя до обряда. Помню, как для тебя это важно.

Сейчас мне было не важно. Совсем. Знала, что обряд для нас просто символ, никакого действительного значения не имеет. Ничего не изменит. Просто не хотелось всего… сразу. Хотелось растянуть подольше.

К моей шее прижимаются горячие губы.

— Но уж потом, — Радим медленно сжимает меня в кольце рук. — Потом я собираюсь возместить все свое примерное поведение.

— Угрожаешь?

— Молчи, лучше молчи…

И он снова зовет меня, и прерывается только чтобы целовать. Не знаю, какое из этих двух занятий приятнее.

Мы засыпаем далеко за полночь.

Волки

Из всех, находящихся в зале, вспышку ослепительно белого света увидел только Радим. И сразу понял, что это. Пришлось тотчас отвернуться и повезло, что почти все члены делегации отвлеклась на странную сцену на балконе, дав возможность вернуть лицу спокойствие. Впрочем, это все, на что его хватило. Как только внимание дивов вернулось к Правителю, Радим быстро извинился и под изумленными взглядами, с трудом удерживаясь, чтобы не сорваться на бег, пошел к двери.

Еще через две минуты он был у Дарены. И хотя точно знал, что она проснулась, теперь уже насовсем, было очень страшно. Звериный народ с детства знает, что иногда, очень редко, встречаются пары, созданные друг для друга. Звериной девчонке достаточно сказать, что за ней пришел зверь и та радостно примет выбор, сделанный за нее богами. Но человеческая… что делать с человеческой, как объяснить? Что сказать? Что он мог ей сказать? Что теперь жизнь незнакомого ей парня целиком и полностью в ее руках? Что они будут жить вместе и даже умрут, как в сказках, в один день, потому что пара люна-са не способна пережить смерти друг друга? Что они будут счастливы, счастливы каждую минуту своей жизни, потому как теперь соединены связью высшего порядка, ограничивающей волю зверя, но взамен усиливающей все то, что бывает между влюбленными? Как можно сказать такое девчонке, которая ничему не верит и в каждом слове видит поползновение на свою репутацию? Которая совсем не слышит зова, способного подтвердить правдивость этой странной, чужой в ее стране истории? Нет, он не мог такого сказать. Оставалось только ждать, пока Дарена сама почувствует эту связь, пока сама услышит его зов, ведь должно же это, в конце концов, произойти? Ну, может еще попытаться завоевать ее сердце, как делают обычные влюбленные, но как именно они это делают, Радим представлял с большим трудом. В его мире отношения с женщинами сложностью не отличались, в столице был дом отдыха, похожий на княжеский, где все решалось просто и никого не нужно было завоевывать. Еще женщины, приходившие за улучшением рода, которые тоже отлично знали, зачем прибыли и обхаживания не требовали. Одно время он практиковался ради интереса доставлять женщинам удовольствие, но только физическое. А тут… что делать с девчонкой, которая простое прикосновение воспринимает как попытку надругаться? Он умел, конечно, наговорить сходу целую кучу комплиментов, но не ей… Перед Дарькой все эти слова казались пустыми и глупыми, все равно что радуге хвастаться, какой красивый цвет у твоей рубахи. Как еще завоевывают сердца? Подарками? Реакция на плащ говорила сама за себя. Проявлением заботы? И как он мог проявить заботу, не выворачивая наружу темную и грязную изнанку? Что он мог ей сказать?

Что отказался от подаренной Князем той самой пресловутой девичьей чести, так запросто отданной на забаву чужакам? Но тогда она узнает, что за шкатулку принесла однажды в их в комнату и ей будет больно.

Что испугался до дрожи, не найдя ее у гадального шатра рядом с Аленкой, подумав, что она могла уйти… с парнем, которого любит? Тогда она решит, что ее считают испорченной, потому как так себя ведут, по ее убеждению, только пропащие девушки.

Что почти не дышал, когда они вошли в первую ее петлю, боясь пропустить любые, даже самые легкие признаки того, что ей плохо и готовясь бросить все и всех, чтобы сразу вытащить ее в безопасное место? Но тогда бы она узнала, какой опасности подвергалась.

Что остановил инфанту в таверне, только когда дал клятву зверя вцепиться в горло и не отпускать, пока не убьет, несмотря ни на что? И тем открыть, что они были всего в шаге от резни, в которой пострадали бы все, кому не повезло в этот час оказаться рядом?

Сказать, что в Стольске с трудом удерживался, чтобы не отправиться на охрану дома ее брата лично, потому как до одури боялся, что лесные все-таки рискнут напасть? Тогда она узнала бы про охрану и опять же только бы испугалась. Да еще и за брата стала бы переживать.

Признаться, что когда поводырь белоглазых прыгнул к ней, он понял, что не отпустит ни одного из десятки живым, даже если будет такая возможность?

Нет, ничего из этого Радим сказать не мог. Оставалось только ждать, ждать рядом с более жизнерадостным Дынко и более обходительным Жданом, думая, как проигрываешь на их фоне. А потом еще этот отупляющий ватный туман, тормозящий все происходящее вокруг. Он становился все плотнее и плотнее и редел, только когда Дарька ему улыбалась.

И эти последние дни в замке, где она вдруг превратилась в самое несчастное на свете существо и его поддерживало только воспоминание того утра, когда просыпающаяся люна-са его целовала. Последние дни пелена стала почти непробиваемой и что делать Радим уже не мог придумать. Да и вообще думать мог только с большим напряжением.

Теперь он вспомнил совет Правителя и пожалел, что сразу им не воспользовался. Отец сказал: «Иди, запрись с ней в комнате и не отпускай, пока не скажет, что происходит». Но он боялся. Боялся, что Дарька не выберет путь, указанный ей богами. Боялся, что у человеческой девчонки получиться обойти дар и научится жить без него. Что она может даже не услышать зов или что он подействует на нее по-другому. Никогда в жизни Радим не испытывал такого длительного изматывающего страха.

Но вот она стоит перед ним и… слышит. На самом деле слышит и даже отвечает. Пропала бледность, затравленный взгляд, настороженность и осталась только неподражаемо нежная улыбка. Столько нежности… Как легко Дарена его приняла, мгновенно, целиком, без остатка. Приняла как долгожданный, самый драгоценный в жизни подарок.

Сердце вырывается из груди от восторга, ведь теперь ее можно обнимать и тело под руками не превращается в застывший камень, как по ночам в лесу, когда он ее грел, а наоборот, словно тает и прижимается еще сильнее. Теперь ее можно целовать, не боясь увидеть в глазах самые ужасные подозрения, от которых и следа не осталось. И даже больше… но об этом он пока не стал думать.

Никто не знал, каких усилий Радиму стоило от нее оторваться и вернутся в приемный зал и это получилось только потому, что теперь Дарька будет его ждать, каждый раз, когда он уходит, будет ждать его возвращения. И он будет возвращаться к единственному якорю своей жизни. К своей люна-са.

Он даже не заметил, что в комнате был кто-то еще.

Вернувшись в зал, Радим еще раз извинился перед делегацией и подходя к отцу, быстро улыбнулся одними уголками губ. А тот сразу понял, по лицу проскользнуло мимолетное облегчение, и снова вернулась официальная маска Правителя Звериных земель.