Глава 14 Мой новый мир

Я просыпаюсь с криком. Что лучше — видеть кошмар во сне или видеть его наяву? Какой изматывающий выбор. Ужас окутывает меня холодной, темной пеленой, не пропускающей света, лишает тепла, которого итак почти нет, словно вокруг сугроб намело. Я поднимаюсь так резко, будто от этого зависит моя жизнь.

— Радим! — слышу отчаянный крик. Свой собственный.

Если бы он сразу не оказался рядом, позвать еще раз я бы не смогла. Меня начинает трясти так сильно, что Радим еле успевает обхватить, обнять и с трудом удерживает, не давая вырваться.

— Тише… тише… Это просто реакция на шок. Твой разум не привык… к таким зрелищам и сейчас протестует. Хочет сообщить, что произошедшее ему не нравится, и больше ни в чем подобном он участвовать не желает. Просто шок. Ты никогда раньше не видела, как убивают людей… или почти людей. Никогда не видела, как неожиданно приходит смерть. Даже если знала, что такое бывает, видеть своими глазами, участвовать — испытание не каждому по силам. Это все пройдет. Сознание смирится с новым знанием, сживется с ним и примет как неизбежное. Тише… Не бойся ничего, больше никто не подберется так близко. Никто не… я даже шанса такого не дам. Уже все хорошо, уже все прошло. Слушай меня. Все сейчас пройдет…

Не знаю, сколько он со мной говорил. Постепенно вокруг появились другие предметы, соткались из темноты и обрели форму. Деревья, низкие пушистые кусты, трава. Кривой, поросший мхом камень. Где-то сбоку фыркала лошадь. Мотылек? Очень похоже.

Потом рядом с нами показались ноги в высоких сапогах. Ждан. Почему же я кричу опять и от кого пытаюсь спрятаться?

— Ждан, не подходи пока, — быстро говорит голос, и ноги исчезают, а Радим продолжает.

— В таких случаях нет никаких правил чести. Никаких. Ждан никого не убивал, этот… раненый все равно бы не выжил. Он просто прекратил его мучения быстро, понимаешь? Ждан… Не раз спасал мне жизнь. Он друг.

Я что, испугалась Ждана? Человека, которому совсем недавно была благодарна за молчание? На предчувствие которого рассчитывала и доверяла? Или… зверя? Испугалась в нем зверя, жестокого незнакомого животного. Не знала, каким он бывает, когда близко опасность. Убийцей? Или так должно быть? Одно движение руки — и теперь передо мной вопрос, не решив который двигаться дальше нет сил. Кто же он для меня теперь? Герой, сумевший отбить нападение и спасти наши жизни или убийца беззащитных? А ведь он не один там был…

— Вы… все? Все такие?

— Мы все такие, какими нужно быть, чтобы выжить, — строго говорит Радим. Не отпирается. Это хорошо.

Потом я вспоминаю лицо белоглазого, прямо над ножом, торчащим из моего плаща, лицо безо всяких эмоций, ровное, как будто неживое.

Нет, никто из них не станет для меня убийцей. Я слишком хорошо знаю, какими они бывают, если не нападать посреди ночи с кинжалами в руках. Все время думала о волках хуже, чем они того заслуживали. Сейчас я доверю им свою жизнь. Все, что они делают, правильно и честно, никак иначе. Все, что делают, верно и справедливо. Все хорошо.

— Все хорошо, — повторяет Радим, как будто мы думаем вместе.

Потом уже проще. Разглядывая руки, чистые, слушаю, что мы были у ручья, и они отмыли все, что можно было отмыть. Не помню точно, сколько крови на мне было, но я нашла на себе только плохо различимый след волчьей лапы над левой грудью. Когда доберемся до жилья, первым делом залезу в ванну целиком, вместе со всей одеждой.

Радим приносит мне тарелку с едой, Ждан сидит напротив, между нами костер. Вспомнив о Дынко, я сразу его вижу — человек, спит, укутанный одеялами, и даже уверенно сопит во сне. Живой.

— Раньше тебя очнулся. Сожрал все, что было, пришлось заново готовить, — беспечно поясняет Радим. — Боишься…Ждана?

— Нет.

Несколько секунд он осторожно меня изучает.

— Мне… жаль, что так случилось. Твой мир теперь стал другим, в том числе и по нашей вине. За это извини. Но за Ждана, за любой из его поступков извинений не будет. Я сделал бы тоже самое.

— Я поняла. Не говори больше ничего, все хорошо, правда.

Мир стал другим. Как же он прав! Мир разбился на острые осколки и рассыпался прямо у моих ног, так и лежит… несобранный. Одно только радует — не придется составлять его назад. Похоже, дед Атис оставил таки в моей голове некоторые полезные знания — изменяясь, мир создает сам себя, без нашего прямого участия, и, когда я проснусь в следующий раз, он просто вернется ко мне немного другим. Или намного другим, как повезет.

Пусть пока лежит. Вероятно, какие-то из осколков потеряются, а какие-то заменятся новыми. Главное, чтобы прежним осталось все, что связано с волками. С… Радимом.

Сейчас в его глазах плохо скрытый страх. Чего он боится? Что поблизости еще окажутся белоглазые? Очередного нападения, когда Дынко выведен из строя? Еле слышу свой вопрос.

— Чего ты боишься?

Тут же отвечает:

— Тебя.

Меня? Неужели я страшнее десятка вооруженных натасканных на убийство врагов?

— Не понимаю… На вас, на нас могут напасть и убить, а ты боишься… меня?

— Долго объяснять, но это место совершенно безопасно, нас здесь никто даже не увидит. Если забыть про страх повторного нападения, чего боишься ты сама?

Я? Если вспомнить, о чем я беспокоилась, когда тем утром уезжала из дома, хочется горько усмехнутся своим таким детским страхам. Опасалась бесчестия, надо же. А теперь чего боюсь? Того… что их рядом не будет, вот чего! Странно, но это единственный страх, который приходит в голову. Страх, в котором признаваться не стоит.

— Сейчас мне сложно решить. Но… не вас. И то, что случилось — уже случилось.

Не знаю, что в моих словах прозвучало, но Радим значительно успокоился.

— Значит, можно поздравить с первым боевым крещением?

— Как поздравить? Пить будем?

— А как же! — Ждан вдруг оказывается рядом, садится, почти прижимаясь боком, и протягивает Радиму бутылку из мутного зеленого стекла, а мне — кружки. Разливают что-то настолько вонючее, что приходится быстро и не дыша опрокидывать эту жидкость в себя. Мерзость редкостная, но согревает, последняя дрожь успокаивается, а все вокруг становится приятно-расплывчатым.

Сразу хочется спать, еда, выпивка и воспоминания лишают сил, вскоре я укладываюсь рядом с Дынко. Почти сразу ложатся остальные, Радим осторожно меня обнимает, отчего спится гораздо спокойнее.

На рассвете он выскальзывает из-под одеяла, вскоре трещит костер, потом появляется запах еды. Тогда я все-таки просыпаюсь, есть хочется больше, чем спать. Это хорошо, значит, восстанавливаются силы, потраченные на лечение, и восстанавливаются быстро.

Мы уже позавтракали и частично сложили вещи, а Дынко только зашевелился. Открыл один глаз и потребовал пищи, много пищи. Выдумывать не стали и отдали ему сразу котелок со всей оставшейся кашей. А когда я принесла еще хлеба и огурцов, он быстро вытащил руку, натянул до носа одеяло и слабым голосом сказал:

— Так и знал, что все истории про человеческих девушек — чистая правда. Хочешь воспользоваться моей беспомощностью?

Шут гороховый! Еле говорит, а все туда же. Я вдруг взяла за край одеяла да как дернула на себя! Вот теперь взгляд у него по-настоящему удивленный, без притворства. Дошутился?

Повезло ему, что больных нельзя бить и волновать. Хватит с него наказания смехом. Дынко, впрочем, не обижается, быстро, с довольным видом съедает все что дали и, зевая, прячется обратно под одеяло. Это хорошо, насколько я поняла, их регенерация во многом зависит от питания, много ест — значит, много энергии уходит, стало быть, быстрее восстанавливается. Как я, только у меня — восстановление сил, а у него — тканей. Удобно, наверное, когда раны заживают быстро и без последствий.

Спать ему, конечно, больше не дают, вскоре он уже одет и почти самостоятельно стоит на ногах. Дынко достаточно окреп, чтобы залезть на лошадь, но недостаточно, чтобы много болтать. Не знаю даже, радует это меня или растраивает.