Виктор Александрович Широков

Случайное обнажение, или Торс в желтой рубашке

Роман о любви в новеллах и стихопрозе

Вместо предисловия

Мне уже приходилось делиться вступительным словом к центонному роману-хэппенингу "В другое время в другом месте", который оказался любопытным дебютом В. М. Гордина. Следующим прозаическим шагом был роман-коллаж "Шутка Приапа, или Обреченные смолоду". И вот сейчас читатель может познакомиться с кругом минутных или более длительных сердечных привязанностей его лирического героя.

Лао-Цзы заметил как-то, что нет большего несчастья, чем незнание границы своей страсти. И Гордин попытался в меру своих литературных способностей уменьшить это незнание не только для самого себя, но и для тех, кто окажется способен ему сострадать и сочувствовать. Любовь подобна кори, все переносят её обычно в детском возрасте, и чем позже она приходит, тем опаснее протекает. Примечательно, что окружающие видят наружные проявления в виде сыпи, но мало задумываются о внутренних страданиях несчастного. Пуантилизм новоявленного прозаика снова заставляет вспомнить его духовного учителя Казимира Малевича: "…живописец будет писать женщину, будет создавать её образ, если не сможет удовлетвориться натурою. Голодный мечтает о хороших обедах или хлебе насущном, художник эту мечту изображает и как бы удовлетворяет себя". Те, кто читали первый роман Гордина, знают, как тяжело он перенес отъезд его Музы, его Марианны Петровны на ПМЖ в США, но не будь этого, мы бы не получили и трогательной попытки самооправдания. Ведь в ошибке женщины всегда есть доля вины мужчины.

Мне бы хотелось эту долю честно разделить с автором данного романа.

ДЕТИ БОГИНИ НИКТЫ

Все старшие классы школы № 41 города П. отправили на выходные в дальние колхозы области убирать очередной несметный урожай, выкапывать картошку и морковь. Морковь великолепно рифмуется со словом любовь, а она же, как известно, не картошка, не выкинешь за окошко. Восьмиклассник Володя был среди ехавших. Так получилось, что его разлучили с одноклассниками. Не надо было опаздывать на погрузку, ему не хватило места в автобусе и сейчас он ехал среди незнакомых старшеклассников в грузовой машине, обтянутой брезентом наподобие фургона, специально оборудованном для перевозки людей. В кузове были установлены скамейки. Рассевшись на них, школьники доехали до речного вокзала, затем на трамвайчике их повезли к верховьям могучей северной реки Ч. По берегам мелькали деревеньки с забавными названиями. Вот только что миновали Чусовские Городки. Где-то неподалеку на дне новообразованного N-ского моря находилась деревня Конец Гор — родина матери Володи. Словно незримый град Китеж ушла она под воду по воле неутомимых уральских тружеников, посланцев партии и правительства, героев послевоенных сталинских пятилеток.

Трамвайчик легко резал темно-зеленый студень реки. Холмистые берега, заросшие ельником и сосняком, редким кедрачом и пихтою, небрито отражались в зеркальной неподвижности прибрежной воды. Огненно-желтое солнце медленно уходило за горизонт. Говоря высоким штилем, в природе разлита была первобытная тишина и какой-то особый покой, который можно искать десятилетиями, не найти всю оставшуюся жизнь и, дай Бог, обрести за мгновение до ухода из этого прекраснейшего из миров.

Впрочем, Володя не заходил столь далеко в философические изыскания; он жил только настоящим и в данное время думал, как ему разыскать свой класс, уехавший на автобусе и попавший, как оказалось, на другой трамвайчик, пункт назначения которого отстоял от выпавшего ему километров на пятьдесят.

— Ничего не попишешь, надо вписаться в тот коллектив, который есть, сказал бы он себе, будучи лет на пять постарше. А сейчас, четырнадцатилетний, нелепо одетый в лыжные вытертые на коленях шаровары, вельветовую куртку поверх канареечного цвета рубашки, старую, хотя и тщательно заштопанную фуфайку, обутый в лыжные ботинки, он, перегнувшись через верхнюю длинную трубку поручня, опоясывавшего нижнюю палубу, следил за бурунчиками желеобразной воды, разбегавшимися в стороны от усердно утюжившего водную ткань судна. Быстро и внезапно наступили сумерки, словно кто-то задернул небесное окно плотной темной завесой. Солнце пропало и сразу стало как-то холодно, влажно-промозгло и неуютно на открытой встречному ветру палубе. Володя ушел в нижний салон и с трудом отыскал сидячее место. Было скучно, хотелось теплой доверительной беседы или хотя бы необязательной болтовни. От нечего делать Володя прислушивался к сторонним разговорам и стал жевать кусок хлеба с салом, заботливо положенный в дорогу предусмотрительной матерью.

К назначенному месту прибыли в полной темноте, сгрудились и нестройной колонной потянулись по берегу в деревеньку Лисий Хвост. Ночевать устроили по избам и сеновалам. Володя попал в группу, расположившуюся на сеновале. Электричества не было, при жиденьком свете нескольких карманных фонариков распределились тесным живым ковром по дощатому настилу. Сеновал, даром, что так назывался, сеном не баловал. Так какие-то прошлогодние стебли, солома. Каждый из школьников старался подоткнуть под себя и с боков. Манило и грело тепло соседа.

Володя попал в стайку девушек-десятиклассниц. Они бесконечно ворочались, возились, о чем-то перешептывались. Он чувствовал, как в нем растет предчувствие чего-то грандиозного. То в одном, то в другом углу слышалась откровенно-чувственная возня, представлявшаяся в воображении подростка сладкой сексуальной оргией.

Володя почувствовал электрические разряды в низу живота, руки его налились странной тяжестью, ему хотелось немедленно сгрести в объятие кого угодно, любую соседку, но страх, боязнь непонимания и всенародного осмеяния удерживали его от самых робких попыток прикоснуться к чуду.

Две подружки, на одну из которых он имел робкие виды, продолжали перешептываться и смеяться слева от него, а справа началась серьезнейшая возня далеко не перворазовых партнеров. Володя прислушался. Весь сеновал был пронизан шуршанием, шелестом, шевелением; остатки золотистой соломы, казалось, взметены в воздух и время от времени крошечными копьями кололи его лицо. Володя зажмурился. Он почувствовал себя одиноким-одиноким, маленьким, в коконе своей отъединенности и невостребованности, он стремительно съеживался в точку. И неожиданно для себя уснул.

Утром он проснулся вместе со всеми и все-таки опоздал. С сеновала он спускался чуть ли не последним. Его соседки исчезли, как сон, как утренний туман. Он бы не узнал ни одну. Дети богини Никты видны только в темноте, а на солнечном свету они незримы.

Потом была работа в поле. Кучи картошки, похожей на учебные гранаты. Звон ведер. Нехватка рогожных мешков. Сверканье штыкового края лопат, заточенных о землю до зеркального блеска.

Обратная дорога домой. И маленький клубочек воспоминаний, который разматываясь, неожиданно может превзойти земной шар. И первые, впрочем, не совсем первые примерки себя на роль более опытного и ловкого соседа. И почти постоянное непопадание в точку.

Об этом и первые попытки заговорить в ином ритме, другим, более взрослым голосом, иногда срывающимся на фальцет.