Вооружённая поддержка шаха закончилась, как и было задумано, полной изоляцией Германии и бойкотом берлинской Олимпиады 1980-го года. По этому случаю немецкие атлеты взяли себе все медали, а физик Рунге, трижды герой национал-социалистического труда и лидер правозащитного движения, был сослан в закрытый город Дюссельдорф, откуда ещё пытался поддерживать забастовки на верфях рейхсвера в Гданьске, возглавляемые каким-то одержимым электриком.

Вскоре после Олимпиады бровастый Генсек ЦК НСДАП получил литературную премию имени Ницше и умер. Следом за ним (на том же посту) умерли: старинный приятель Штирлица, глава внешней разведки Вальтер Шелленберг (так и не сумевший навести в фатерлянде дисциплину) и тихий, совершенно никому не известный за пределами ЦК НСДАП, первый помощник лауреата премии Ницше. На всех трёх похоронах исполнялись «Кольца Нибелунгов», целиком.

В 1985 году в ошалевшей от Вагнера стране к власти пришёл, наконец, молодой, энергичный выходец из гитлерюгенда, давно чувствовавший необходимость коренных перемен в нацистском движении.

Для начала (разумеется, с подачи Штирлица) — он объявил войну шнапсу. Решение это дало поразительные результаты: уже через месяц на заводах Круппа было налажено нелегальное производство самогонных аппаратов. Когда самогонщиков начали судить, фатерлянд встал на дыбы, но до открытого бунта дело не дошло — и, вдохновлённый работоспособностью нового отца нации, Штирлиц сменил тактику.

Мало кто в Политбюро НСДАП догадывался, что именно Штирлицу принадлежала идея реформации нацистского государства, впоследствии вошедшее в историю под термином «перестройкиш». А простые немцы вообще ничего не понимали: просто в одно прекрасное утро обнаружилось, что все герои фатерлянда — не потомки Зигфрида, а дерьмо собачье. В дни выхода свежего номера «Нойес лебен» под окнами редакции стали собираться возбуждённые строители третьего рейха. Они поголовно поносили фюреров и спорили о прусской идее.

Германия превратилась в библиотеку. Тиражи подскочили к миллиону; секретарши в районных отделах НСДАП взахлёб, чуть не в открытую читали Ремарка, в Союзе Писателей Третьего Рейха шли консультации по поводу полного собрания сочинений Генриха Гейне.

Пока консультации шли, собрание вышло в Верхней Саксонии стотысячным тиражом.

Мюллер тихой сапой переправил за океан рукопись своих мемуаров о жутком прошлом гестапо и ездил туда читать лекции.

В мае восемьдесят седьмого в Берлине, в доме культуры имени Геринга, состоялся вечер Фасбиндера. Пока в Политбюро обсуждали размеры карательной акции, лидер нации посетил спектакль «Карьера Артура Уи» и произнёс несколько прочувствованных слов об ужасах гитлеризма. Эти слова особенно тронули диссидентов, до сих пор продолжавших сидеть за распространение пьесы Брехта в самиздате.

Диверсии в области идеологии Штирлиц продолжал подпирать расколом в партийных рядах. В октябре 1987-го, непосредственно перед заседанием Политбюро ЦК НСДАП, он в очередной раз ударил бутылкой по голове Холтоффа, возглавлявшего в то время берлинскую партийную организацию. Находясь в этом состоянии, Холтофф произнёс яркую речь против привилегий, за которую был немедленно исключён из Политбюро, — и стал народным арийским любимцем.

Борец со шнапсом, вдохновляемый Штирлицем, докатился до того, что признал перегибы в работе Освенцима и личным звонком вернул из закрытого города Дюссельдорфа опального физика Рунге. Вывод рейхсвера из Ирана окончательно превратил борца со шнапсом в идола западной демократии, которой с начала пятидесятых снились немецкие ядерные подлодки, всплывающие в дельте Миссисипи.

В 1989-м Штирлиц осуществил операцию «Выборы в рейхстаг». Из пятисот депутатских мест целых пятнадцать удалось отдать нечленам НСДАП, протащить в высший законодательный орган Третьего Рейха двух евреев и организовать прямые трансляции на всю Германию.

До последнего момента нацистская верхушка была уверена, что играет с проклятым Западом тонкую двойную игру, но депутаты рейхстага, трижды проинструктированные, проверенные члены партии, истинные арийцы с характерами нордическими, выдержанными, в прошлом беспощадные к врагам рейха, оказавшись в прямом эфире, понесли родное нацистское государство по таким кочкам, что испугались даже евреи.

Сразу после съезда от партии отделилась партийная ячейка земли Баден-Вюртенберг, а в норвежских школах явочным порядком перестали преподавать немецкий язык. Затем, среди бела дня, кто-то снял флаг со свастикой с Эйфелевой башни.

Подразделения рейхсвера, направленные остановить войну между Чешским и Словацким протекторатами из-за Моравии, были обстреляны с обеих сторон, и больше рейх уже ни во что не вмешивался.

Наконец, толпы славянской молодёжи снесли Уральский хребет, и Западная Россия, никого не спросившись, объединилась с Восточной.

Штирлиц узнавал обо всём этом из закрытых сводок. Ему уже не надо было ничего делать: тысячелетний рейх разваливался в автономном режиме. Собственно, никакого рейха уже не было: «Дойчебанк» давал за марку полцента, гестапо окончательно перешло на рэкет, а какие-то умельцы втихую акционировали имущество гитлерюгенда…

Юный резерв партии давно торговал чизбургерами в «Макдональдсе» и вместо Вагнера тащился от группы «Queen». Деморализованные войска вермахта под всеобщее улюлюканье покидали Варшаву и Москву…

Летом девяносто первого группа патриотов, находясь в отчаянии перед грядущим подписанием Юнион-договора, изолировала борца со шнапсом в его резиденции на Чёрном море и, собравши пресс-конференцию, объявила всё, что случилось в фатерлянде после восемьдесят шестого года, недействительным. При этом руки у патриотов тряслись.

Ранним августовским утром Штирлиц приехал к Холтоффу и, растолкав, объяснил тому, что — пора. Попросив Штирлица покрепче ударить себя бутылкой по голове, Холтофф вышел в прямой эфир и позвал берлинцев на баррикады.

Через пару дней с площадей, подцепив тросами за шеи, уже снимали изваяния фюрера и его партийных товарищей, а свободолюбивый немецкий народ, во главе с активистами гестапо, рвал свастики и громил сейфы в здании ЦК НСДАП. Разгромив сейфы, демократы с немецкой аккуратностью жгли документы…

Вернувшийся с Чёрного моря борец со шнапсом рейха уже не застал.

…Полковник Исаев сидел в своём любимом кабачке «Элефант», накачиваясь импортным пивом (своего в Германии давно не было). Задание, которое он поставил сам себе полвека назад, было выполнено с блеском — нацистское государство лежало в руинах. И только одно мучило старенького Максима Максимовича: он никак не мог вспомнить — где мог раньше видеть лицо лидера либерально-демократической партии фатерлянда, этого болтливого борца за новую Германию, вынырнувшего вдруг из ниоткуда и мигом взлетевшего в политическую элиту страны (взлетевшего, поговаривали, на деньги Бормана).

Он вспомнил это по дороге домой — и вспомнив, остановил машину, и долго потом сосал валидол.

Лицо борца с гитлеризмом было лицом провокатора Клауса, агента четвёртого управления РСХА, собственноручно застреленного Штирлицем под Берлином полвека назад. Клаус, как оказалось, не только выжил, но ничуть не постарел, а только раздобрел на спонсорских харчах — и теперь, не вылезая из телевизоров, уверенно вёл фатерлянд к новой жизни.

Штирлиц выключил зажигание и заплакал тяжёлыми стариковскими слезами.

А вскоре с кумачом наперевес и с обещаньем дарового супа ГКЧП ЦК КПСС устроил нам Форос и врезал дуба. Пока ж пускал чернила осьминог и пучился Указом напоследок, эпоха завершалась под шумок (эпоха — под шуршание балеток!) — и трижды Зигфрид выручил Одетту, и столько ж раз наказан был порок!..