Вот бумажка у меня в руках; Сергей Николаевич провожает нас очень сердечно до самой двери.

 Наутро мы уже закрутились в делах, готовя чертежи в КБ для крупного серийного завода.

 Прошел еще год.

 Мы ехали на войсковые испытания. Поезд подкрадывался к перрону. В окно увидели лица знакомых летчиков - отличных наших заправщиков, Героя Советского Союза подполковника Иконникова, майора Васенина, почти однофамильца моего коллеги, майора Мусатова и других...

 Они нас встречали на вокзале.

 Фирма "ШВ", как в шутку называли нас друзья, позволила себе неслыханную роскошь - иметь двух главных конструкторов при минимальных штатах. Нам удалось увлечь своей идеей сотни людей нескольких серийных заводов. Все создавалось, строилось, испытывалось в лабораториях поагрегатно.

 У нас были теперь повсюду свои болельщики, они поддерживали нас и хотели, чтобы мы выполнили эту необычайно трудную, даже азартную работу. Наше бюро не имело штатных единиц: все по совместительству, два главных и три ведущих инженера. Вот, собственно, и все "бюро".

 В этом и сказалась дипломатическая хитрость Сергея Николаевича. Он сотворил из нас между делом двух главных и опустил с идиллических высот на землю, не обременив ни штатами, ни кассой, ни бухгалтерией, ни мало-мальски "райскими" условиями труда.

 Вся неестественность его "создания" могла бы выявиться только при крупных неудачах, но и тогда у него оставался отличный ход: "обезглавить"!

 Когда мы в ночь своего "посвящения" в сан выкатились с приказом в руках, удивительно похожим на некую грамоту, Сергей Николаевич, вероятно, улыбался нам вслед, как твеновский миллионер бедняге с банковским билетом в миллион английских фунтов, который нигде нельзя было разменять.

 Все же мы наладили серийное производство техники и вместе с директорами заводов представили эту работу на войсковые испытания.

 Теперь с трудом верю себе: могло ли это быть?

 Вне плана наладить выпуск чего-либо нового там, где идет серия. Спросите любого директора, он вам скажет: "Трудно!"

 Я вспоминаю разбитую в щепы выдвижную доску письменного стола. Директор раскроил кулаком в один из первых дней нашего приезда на его завод.

 Но шло время. Поступали агрегаты. Контуры системы проявлялись в металле. Потом отладка, сдаточные полеты... И вот настал день: "Все! Выполнено задание правительства".

 Мы говорили по телефону с министром, просили отметить на заводе тех, кто очень старался, чтобы все построить...

 Затем простились с директором куда теплее, чем познакомились. Он не скрывал от нас улыбки.

 И наконец, отправились по цехам: прощались с новыми друзьями так, будто они все это соорудили для нас лично и мы можем захватить все эти самолеты к себе домой.

 Теперь оставалось немного: возвратить звания главных конструкторов, будто бы взятые "напрокат". Вместе с отчетом о войсковых испытаниях.

 Мы верили, что они пройдут успешно, и не ошиблись.

 Где-то в средине пятидесятых годов мне подвернулась коротенькая работа. Чиркнула, осветила что-то нужное и отлетела в сторону.

 Таких заданий случается у нас немало. Мелькают, как вагоны, а память о них - полустанок. Промчались, похожие и разные, и превратились в точку.

 Словом, не вспомнил бы я этот полет, не будь он связан с именем человека, которого забыть нельзя.

 Память о Сергее Павловиче Королеве выльется в бронзу памятников на других планетах!..

 Тогда же, собираясь в этот скромный полет, мы называли только две буквы: С и П - задание "СП".

 У воздушного корабля с позывными № 5707 беспрестанно находятся люди. Как будто не уходят спать: снуют диспетчеры, снуют электрокары; дымят, гудят заправщики, автомобили.

 Задание "СП".

 Рабочий день окончился, а мы только собираемся в полет. Предстоит сбрасывать какой-то спецконтейнер.

 Если бы не "СП" - сказали бы: "Так невозможно!"

 Да, невозможно... Только не для "СП".

 Под брюхом самолета раскрыты створки люков. Люди внутри огромной ниши. Из-под створок вижу пыльные ботинки, брюки, комбинезоны, сапоги - нас много. Идет последняя проверка.

 Интересуюсь, как дела. И тоже лезу, согнувшись, в чрево. Парашют уже на мне и подбивает под колени. От яркого солнца - в сумраке брюха глаза не сразу различают лица и предметы. Здесь просторно, как в длинном коридоре. Вижу: люди вокруг огромного корыта. Это песок для пробных сбросов.

 Сам контейнер висит над головами по центру: круглый, зеленый и тупой, весом в четыре с половиной тонны. Все вместе с парашютом. А парашют - как в песне: "Мы такого не видали никогда!"  Чуть меньше четверти гектара...

 Евгений Иванович, наш ведущий от КБ, увидел, что я готов к полету, говорит:

 - Ну, друзья, кажется, надо кончать, - и ко мне: - Все прозвонили еще раз: замки исправны, сигнализация в порядке - трижды имитировали сброс. Теперь за вами; помните указания "СП": главное - скорость - не превышайте двести десять километров!.. А высоту - не выше тысячи...

 Я сказал:

 - Да, знаю.

 А сам подумал: "Не густо. На посадку иду на двести сорок... Планирую на триста!"

 Женя Жарков, бортинженер, будто угадал мои мысли, усмехнулся:

 - Бабушка писала внуку в летную школу: "Летай, касатик, пониже и потише!"  Совет дала старушка, как скорей убиться. На самых что ни на есть срывных режимах...

 Я покривился. Вообще-то говоря, он прав. Только шутить неуместно: нам сейчас лететь.

 В авиации нет ничего глупее старания летать как можно медленней, на небольшой высоте. Здесь у самолета одно стремление - скорей отправиться на переплавку.

 Евгений Иванович отрубил:

 - Ну, хватит зубоскалить!

 У Евгения Ивановича, как мне всегда казалось, лицо убежденного скептика. Желая меня подбодрить, он изобразил какую-то трагическую гримасу, напоминающую, может быть, улыбку. Как видно, думая: "Все мы под богом", - он сказал:

 - Тут, как я понимаю, все в этом треклятом парашюте величиной с картофельное поле... Чтоб его не разорвало!..

 Я задал ему только один вопрос:

 - А не может купол раскрыться прямо здесь, в отсеке, когда контейнер еще не сброшен? - И сам подумал: "Это было бы очень неприятно - тогда нас туго спеленает".

 - Никак! - Евгений Иванович убеждать стал: - Вот смотрите...

 Я внимательно выслушал.

 - Ладно, - говорю бортинженеру, - давайте собираться.

 - Всех попрошу на воздух! - гаркнул Женя Жарков. - Буду закрывать люки, прищемлю носы!

 Я оглянулся - уже никого, как в киносказке.

 Вечереет. Небо ясное. В воздухе и впрямь очень тихо. У нас говорят: летим, как в молоке плывем. Не шелохнет.

 Под нами двухкилометровая просека точным квадратом в массиве леса. Посредине - известкой намалеван круг метров сто пятьдесят в диаметре. Вот туда нам и швырять.

 Штурман говорит:

 - Командир, будем заходить по диагонали, курсом 340 градусов, заходите подальше.

 "Разумеется, подальше", - думаю. Но "подкрадываться" к цели за двадцать километров, выдерживая посадочную скорость, было бы безумием. Свалишься - двух мнений нет.

 Один есть вариант: приближаясь, медленно гасить скорость так, чтобы она стала минимальной в последний момент сброса, а самолет еще держался. Тут сброс - и двигатели на полный режим. Только так, пожалуй, можно не разорвать парашют - это чудовище портняжного искусства, и не рухнуть самим.

 И вот мы "подползаем" к границе просеки. Давно открыты люки. "Распушились" закрылки нашего крыла, как на посадку. Но спрятаны шасси. Я шевелю секторами газа, поддерживая высоту. Стрелка высотомера стоит на тысяче. А скорость... Даже не верится, так непривычно: двести пять!..

 Корабль трясется, словно в страхе, вздрагивает.

 Все на борту молчат. Притихли как мыши. И я тоже. Одним глазом - на горизонт, другим - на скорость... Медленно перебирает четки стрелка секундомера.