- Смотрите на него: он вышел! - рассвирепел тут летчик. - Да я же еще не сел! - заорал он. - Мы были еще в полете, черт вас возьми!..

 - Мой бог!.. Я полагал, что уже все... - Теперь сам "крестник" стал бледным, как халат.

 Довольный произведенным эффектом, Наумов распрощался и ушел.

 Приятно было вспомнить милые самолеты - на них мы учились. Воздушная их скорость была так мала, что сильный встречный ветер заметно съедал ее - тормозил полет относительно земли. Когда порывы разгуливались не на шутку, маленький биплан мог почти зависать на месте при посадке. Так что с полуметровой высоты "новенький" действительно мог спрыгнуть на ходу, как с подножки трамвая.

 Всех нас переключил на себя динамик - наш вершитель судьбы: щелкнул и шипением напомнил, что мы на работе и время не знает остановки.

 - "Триста первая" готова!.. Шиянову одеваться, ведущий ждет внизу.

 Юра встал. Я спросил:

 - Сегодня с катапульты?

 - Думаю "шаркнуть"... Поехали, посмотришь? - И уже ко всем: - Кто не видел "цирк"?

 Летчики встрепенулись.

 - С ускорителем?

 - С огоньком под мышкой...

 - На комете!

 - Будет ли киносъемка?

 - И мы поедем. Амет, а ты как?

 - Валяйте. Время к обеду: мне и с крыши хорошо видно, - философски ответил Амет-Хан.

 Те, кто решил ехать на старт, пошли на выход. В раздевалке Шиянов уже влезал в старый, потертый кожаный костюм. Он спокоен, даже "заторможен" как-то. Мне показалось, разве что пальцы чуть выдают.

 Шум летной комнаты перенесся на лестницу, там разделился: одни полезли на крышу, чтобы смотреть оттуда на "точечный" старт Шиянова с катапульты, других уже ждал автобус внизу.

 Летная комната на время притихла, затаилась, может быть тоже что-то переживая. Ведь она знает о нас все. И многое из того, что я расскажу дальше, слыхали ее стены.

 Пока мы с Кириллом Макарьевым прогуливались на потолке - тут, на земле, такая благодать настала! Чудо-майский день.

 Сидим мы, как на завалинке, на каких-то ящиках у самолета. Красотища! Разумеется, стащили с себя шлемы; я даже меховую куртку снял - брезентовые помочи наружу.

 Кирилл расстегнул "молнии" - черный кожаный комбинезон нравится ему. Он любит пофасонить, Кирилл. Думает, никто этого не замечает.

 Волосы его всклокочены и влажны; лицо красное, будто только что ввалился в жаркую избу с январской стужи. Я тоже невольно провожу пятерней по волосам - на мне сто ризок, расческу не достать.

 Фонарь кабины еще открыт. Откуда-то доносится гул гироскопов. Тон пониже - затухают, но, кажется, самолет еще живой. Не переведет никак дыхание.

 Снизу, сквозь переднее стекло в носу, в кабине штурмана, вижу кое-где мохнатый иней. Не успел растаять. Двадцать минут назад там было минус шестьдесят один.

 Стоит высоконогий, гордый наш носитель. Он молодчина. Я вспомнил, обернулся на восток: где-то его "восьмерка" в небе? Ого, куда ее снесло! Расплылась клочками ваты в синеве. От нее пошли перистые облака.

 Кирилл отстегивает пряжки портфеля. Никогда не расстается с ним на аэродроме. Черный здоровенный портфелище. В нем карты, маршруты, коды, линейки разные, ветрочет - самолетный, так сказать, портфель. Кирилл достает сверток в газете, разворачивает... Вот те на - солидный бутерброд!

 - Отломить? - спрашивает, соблазняя.

 - Нет, благодарю, уволь. Стану икать.

 - Как знаешь. Диспетчер не торопится с машиной.

 - Вот этих угости, - показываю глазами: на бетоне радуются солнцу воробьи.

 Он отломил кусок, смял в руке и бросил крошки вперед.

 До чего ж зоркий глаз! Увидели, канальи: тут как тут!

 - Черт возьми! Смотри, вон тот, хохлатый, - смеется Кирилл.

 Действительно, хватает самые крупные куски... Дерется, отнимает. Вот варвар!

 Кирилл подбросил еще. Теперь воробьи у наших ног.

 - Интересно, можно ли приучить их, чтобы прямо из рук? - говорю.

 Кирилл улыбается.

 - Если поверят, что все мы без подвоха.

 У механика свои дела. Он крутанул вентиль - попробовал баллон: раздалось громкое шипение. Воробьи вспорхнули враз всей стайкой - и в сторону. Но тут же, подпрыгивая, с опаской стали подбираться вновь. Кирилл как-то беззвучно усмехнулся.

 - Что? - спросил я.

 - Вспомнил. Художник один в письме приятелю: "Хочу, - говорит, - их написать, и, хоть сдохни, не получается! Знаешь такое: на снегу стая воробьев, пар от навоза... И тут кто-то хлоп рукавицами! "Фитъ!"  И все вдруг, и стаи нет!.. Сто раз пытался - никак".

 Я улыбнулся и зачем-то сказал:

 - Да, - а сам подумал: "Крепко тряхнуло, когда ОНА пошла". Встал. Подошел под брюхо фюзеляжа. Потрогал направляющие рельсы, держатели. Все так. Посмотрел на защищенные места обшивки из жароупорной стали. На них цвета побежалости, особенно ярок синий цвет. Подумал: "Здорово все же поджаривает при запуске - абстрактная картинка!"  Конусной дугой отражение мгновенной вспышки - в самый начальный момент. Я спросил:

 - Ты наблюдал ее, Кирилл?

 - Еще бы. Нажал на кнопку, дрогнула и вперед. Даже ослепила! Огненный ком перед глазами. Я вздрогнул от неожиданности... Шаркнула в небе отлетевшей головкой спички, только желтоватый шлейф.

 - Остаток бутерброда тому, кто скажет, где она сейчас! Сработал ли парашют? - Кирилл сказал это невнятно, он жевал.

 - Тогда не кусай помногу, идет автобус.

 Воробьи прыснули из-под колес.

 Из автобуса проворно выскочил Игорь Павлович Толстых, конструктор этой самой штуки, экспериментальной модели.

 - Мы вас ждали только минут через пятнадцать, - извиняясь, сказал он.

 Я улыбнулся:

 - Нам захотелось есть, и мы поспешили вниз.

 - Да, да, конечно, - Игорь Павлович принял шутку всерьез.

 - Ну, как она сошла? - спросил он.

 - Горкой, с задиром, но строго по прямой, - я попробовал показать, как это было, - вот так... Набрала скорость быстро и скрылась через несколько секунд...

 - Запустили над точкой, в створе ветра, - добавил Кирилл, - высота, скорость - вот, - он протянул планшет.

 Мы взвалили на плечи парашюты - и в автобус. Игорь Павлович - за нами. Он заметно волновался. Да это и понятно.

 - В диспетчерскую, - сказал он. - Заполним полетный лист... Что-нибудь уже известно.

 - Почему-то уверен: сработала отлично, - сказал я ему.

 Игорь Павлович улыбнулся одними глазами.

 - Все же главная для нас проблема - спасение моделей. Разогнаться оказалось проще, чем погасить полуторную скорость звука... Теперь я верю в тормозные юбки. Парашют только в последний момент... Как прошлый раз: подбегаем к ней - представьте, тикают приборы! Механик стянул с себя ремень, перехватил "бомбу" за "талию", чтобы зажать кнопку и остановить их.

 - Так будет и сегодня, мой глаз с утра мигает, - говорю.

 - Что это? - он повернулся.

 - Такая заметка есть.

 - О!.. Благодарю, - Толстых рассмеялся.

 Я смотрю на него и думаю: "Ведь он был среди первых, начиная свой путь в коктебельском небе!"  Продолжая мысль, сказал:

 - Хочу признаться, Игорь Павлович, по вашей милости я стал летать.

 - Надеюсь, мне это ничем не угрожает?

 - На планере "Игорь Толстых-4" я впервые ощутил радость, когда возникает просвет между человеком и землей.

 - Если просвет так привлекателен, не проще ли иметь его посредством колодезного журавля!

 - Увы, нужна еще свобода!

 Автобус вздрагивает на швах бетонки, я закрыл глаза... Все же приятно - слетали удачно. Передо мной опять клубятся кучевые облака. Розовые, перламутровые вершины в несколько тысяч метров высотой. Какая бездна света - куда девать глаза?

 Чертовски хорошо сегодня. Мы "сыплемся" на них "с потолка" - хочется даже порезвиться возле атласных облачных кринолинов. Лавирую крылом, чтобы чуть заметно прикоснуться. Кажется, задень покрепче, и разлетятся по ветру, как перья, все эти кубические километры белой массы.