Только Вася Авдонин не терпел столярной работы. Напевая себе под нос, он усердно опиливал огромным плоским напильником металлические детали. К концу работы он становился страшно злым. Мы это хорошо знали и просили, как бы невзначай, помочь строгать рейки, заводили между собой разговор о еде. Авдонин ругался и очень естественно разыгрывал сценки с тяжелыми предметами, так что шутникам с трудом удавалось уберечь ноги.

 Дойдя до крайности, Вася доставал из верстака газетный сверток и принимался уплетать краюху хлеба, сдобренную чем-то.

 Мы все просили, но он зловеще хохотал, делая красноречивые жесты полного отрицания.

 Подкрепившись, Авдонин становился на короткое время совершенно другим и позволял не только Никодиму, но и нам разговаривать с собой в шутливом тоне.

 Гриша Михайлов - инструктор, по специальности сварщик, и на нем, помимо общего руководства постройкой, лежала обязанность выполнять все сварочные работы. Выше среднего роста, прекрасно сложенный, Гриша был хорош собой и застенчив. Он многое знал, особенно из области авиации. Все мы его уважали и беспрекословно выполняли его распоряжения.

 Старостой кружка был избран Никодим Симонов, и вскоре его стали звать "Батей" за зрелый ум, добродушно-отзывчивый характер и исключительную мужественность. Широкий твердый шаг сибиряка, мягкая лукавая улыбка освещала лицо, как бы смягчая чуть грубоватые черты. Он был правой рукой Гриши и его противоположностью в характере. В чем они были похожи - это в стремлении к культуре и искусству.

 Никодим увлекался историей и поэзией. Он читал нам отрывки из "Одиссеи", просто было удивительно, когда он успевал это выучить! А Гриша любил музыку.

 Но вернусь к своему рассказу.

 Миновав проходную завода за сорок минут до начала работы, я отправлялся в буфет, съедал творожный сырок с булкой и выпивал два стакана сладкого чая.

 Путь к цеху проходил по длинному заводскому двору мимо здания с большими окнами и вывеской ЦКБ. Здесь работал Сергей Павлович Королев, инженер конструкторского бюро.

 В тридцатом году Сергей Павлович впервые привез меня на своем мотоцикле к конторе авиазавода. Мы вошли с ним к директору, товарищу Евстигнееву. Сергей Павлович поздоровался и сказал:

 - Это мой сосед, авиамоделист, способный парень.

 Я густо покраснел.

 - Хорошо бы его устроить в цех учеником клепальщика, - добавил Сергей Павлович.

 - Что ж, в виде исключения можно, - ответил директор и, внимательно посмотрев на меня, спросил: - Ты состоишь на бирже подростков?

 - Да.

 Зима уходила. В марте мы закончили постройку "итушки" - так мы назвали свой планер. Чекист Усов, руководивший тогда в общественном порядке отделом Осоавиахима, где шла постройка, поздравил нас с первым успехом и прислал из своего управления новенькую полуторку для перевозки планера на станцию Первомайская.

 Теперь мы стали ездить по выходным дням за город на планерную станцию и, пока не сошел снег, торопились сделать самые первые шаги в освоении летного искусства - научиться управлять планером на пробежках и подлетах. Планер был снабжен лыжей и двигался легко. Это было важно, поскольку таскали его вручную. Однако самим нам приходилось несладко, особенно когда планер скатывался с утоптанного снега. Подводила обувь. Сапог не было ни у кого. Все мы носили тогда ботинки с галошами, и галоши приходилось привязывать веревкой, чтобы не потерять в снегу.

 К вечеру подмораживало. Обувь и брюки, намокшие за день, становились жесткими. Особенно тоскливо становилось на платформе - в ожидании паровика сильно стыли ноги. Но и это не омрачало нашу радость, мы весело делились впечатлениями летного дня.

 - Никодим сегодня второй подлет[2] красиво сделал, - замечал Володя Ивлев, - прошел по прямой как струна, и посадка впритирочку!

 - И ты не хуже, - довольно шурясь, отвечал Симонов.

 - Нет, что и говорить, у тебя лучше получается, - подтверждал Авдонин доброжелательным тоном, но со вздохом.

 Поначалу не все получалось гладко, вероятно оттого, что все очень хотели летать и слишком старались: невольно сковывали себя, не сразу замечали отклонения планера, а потом допускали излишние движения руками.

 Гриша, чудный наш Гриша, как он умел объяснить, ободрить:

 - Все совершенно нормально, товарищи, ошибки есть, но сразу это постичь невозможно.

 Надо сказать, что планер наш был одноместный, и ученик с самого начала был предоставлен самому себе. Инструктор только перед стартом подробно все объяснял, а потом уже ничем помочь не мог. Поэтому обучение полетам начиналось постепенно, сперва с движения по земле.

 Гриша, оставаясь на месте, зорко наблюдал за действиями каждого из нас в кабине по отклонениям рулей. Он замечал малейшие ошибки. Что и говорить, хотелось сделать все как можно лучше, нас будоражил и дух соревнования.

 Пришел май. Два дня в неделю, кроме выходного, мы ездили за город после работы и успевали вечером полетать. Остались позади пробежки, небольшие подлеты, и вот пришла моя очередь лететь.

 Я стою рядом с инструктором и слушаю:

 - Ручкой не следует "шуровать". Только по мере приближения к земле плавно подбирай ее на себя... следи за кренами... держи ориентир на стадо, - говорит он спокойно.

 Тем временем планер подвезли к стартовой площадке, за ним тянется, извиваясь, как анаконда, амортизатор[3]. Ребята выстроились гуськом по три человека слева и справа с концами амортизатора в руках.

 Все это происходит, будто во сне. Но сон яркий, запоминающийся во всех деталях.

 Итак, я в кабине, стоящие на "усах" смотрят на меня с любопытством и готовностью занять мое место. Мне не до них. Я слушаю инструктора и почти не слышу... Как-то взлечу? Только бы не перепутать педали, не двинуть резко ручку на взлете. Ноги на педалях нервно подрагивают, никак с ними не сладишь. (Не заметил бы инструктор!)

 - Натягивай! - раздается команда. - Старт!

 Нажимаю на сектор отцепки, и планер, получив свободу, взлетает почти с места. Большое ускорение быстро пропадает.

 И вот уже машина будто остановилась в воздухе; планер парит над долиной, и с высоты не заметна скорость полета.

 Я лечу! Это невероятно!

 Первый восторг сменяется озабоченностью: "Что же это я совсем не управляю?.. Надо двигать рулями. Где стадо?"  Мирно пасется на прежнем месте. Пытаюсь пошевелить рукой, одновременно смотрю на "стол" - плоский капот кабины, - он, пожалуй, лезет немного вверх - мал угол планирования, не потерять бы скорость! Чуть отдаю ручку вперед и чувствую, как ветер сильно бьет мне в лицо, гудит в ушах. Земля бежит ко мне. Коровы впереди, но пока довольно далеко...

 Еще несколько секунд, и земля помчалась подо мной, совсем рядом. Толчок - и планер заскользил по траве.

 Наступила удивительная тишина. Сижу в кабине, не шевелюсь и хочу, чтобы сон этот не прерывался.

 Мы были готовы ездить за город каждый день - так хотелось летать, но нужно было строить второй планер.

 Зимой мы заложили его постройку. Это был рекордно-тренировочный планер Владислава Константиновича Грибовского Г-2. Всем нравились его изящные очертания: короткий веретенообразный фюзеляж, высокие стройные рули, красивый обтекатель за головой пилота. Гриша, уже раньше летавший на таком планере, говорил, что в полете он хорош, но очень строг в управлении.

 - Не двигать нужно рулями, - пояснил он, - а только думать! И планер тебе подчиняется; если начнешь "шуровать" ручкой, разболтаешь планер так, что и не посадить потом!

 Это настораживало, тем более что наши движения рулями на ИТ-4 были пока скорее нервозными, чем плавными. Гриша говорил:

 - К осени все научитесь летать, а там, может быть, и в Крым, в Центральную планерную школу - осваивать парение.

 Его слова горячили, вызывали надежду; одолевали мысли о парении в сказочных крымских местах, о которых так много мы слышали от инструктора. Это становилось нашей заветной мечтой.