Кетенхейве снова увидел витрины, увидел манекены, увидел роскошные спальни, роскошные гробы, различные приспособления для плотской любви и противозачаточные средства — увидел весь тот комфорт, который коммерсанты мирного времени предлагали народу.

Он снова отправился в менее почтенный погребок. Столики завсегдатаев были заняты. За этими столиками обсуждались результаты голосования в бундестаге. Завсегдатаи были дурно настроены и недовольны результатами голосования. Но их недовольство и дурное настроение были бесплодны, их дурное настроение и недовольство словно оставались в вакууме. Завсегдатаи не скрывали своей досады. Но и любой другой итог парламентской сессии тоже мог бы явиться причиной их дурного настроения и недовольства. Они говорили о бундестаге, как всегда выражая свое принципиальное несогласие, говорили о последней сессии так, словно это событие, хотя само по себе неприятное и довольно значительное, их вовсе не интересует и не касается. А что же их касалось? Мечтают ли они о плетке, чтобы закричать «ура»?

Кетенхейве не ограничился стаканом. Кетенхейве — великий пьяница, он заказал бутылку, пузатый вожделенный сосуд, бутылку-чрево, предмет вожделения мелких лавочников, доброго арского вина. Темно-красное, нежное, густое, это вино текло из бутылки в стакан, из стакана в глотку. Ар был близко. Кетенхейве слышал, что долина этой реки очень красива, но Кетенхейве работал, произносил речи, писал, и он никогда не был на этой реке, в ее долине, в ее виноградниках. А надо было бы ему туда съездить. Почему он не съездил с Элькой к Ару? Они бы там переночевали. Окно бы у них было открыто настежь. Теплая ночь. Они слушали бы бормотание реки. Или это пальмы шелестят сухими, острыми, как меч, листьями. Он сидит один, посланник, его превосходительство Кетенхейве. Сидит на веранде в Гватемале. Он умирает? Он торопливо пьет вино. Handsom man Э.-Э.Каммингса жадно пьет вино; blueeyed boy американского поэта Каммингса жадно пьет вино большими глотками; Mister Death blueeyed boy, депутат, жадно пьет большими глотками красное бургундское вино с немецкой реки. А кто сопровождал его со школьных дней, простирал над ним свои крылья, задирал острый клюв, выпускал разбойничьи когти? Немецкий орел. Он чистил свои перья, хохлился после линьки, старая боевая птица. Кетенхейве любил всякие живые существа, но не чувствовал никакой симпатии к гербовым животным. Угрожает ли ему эта эмблема верховной власти? Ожидает ли его унижение? Кетенхейве не нуждается в эмблемах власти, он не хочет никого унижать. В карманчике он хранит фотографию Эльки, на груди, СЛЕВА, ГДЕ СЕРДЦЕ. Мальчишкой он читал «ЧЕЛОВЕК ДОБР».

И открылась страшная, сырая, темная глубина могилы. Ты, моя красавица. Красавица, красавица, красавица. Репродуктор над столиком завсегдатаев зашептал: «В Тироле дарят друг другу розы». Розы из модных песенок, розы на берегах Рейна, пышные тепличные розы, мудрые богатые любители роз ходят с садовыми ножницами и срезают молодые побеги, подстригают живые изгороди вдоль посыпанных гравием дорожек, старые злые волшебники из царства роз, усердные колдуны работают, обливаются потом, колдуют в рейнской теплице, обогреваемой местным углем. Ты, моя красавица, ты, моя радость. Буйная, буйная, буйная радость. Слишком буйная политика, слишком буйные генералы, слишком много буйных голов, слишком много буйных обедов, слишком много переполненных витрин в этом мире. Ты самая красивая на свете. Да, самый красивый фасад. «Не забудьте про оптику». — «Вы должны посмотреть на это с оптически правильной точки зрения». — «Так точно, господин министерский советник, оптика — это все!» Самая прекрасная королева красоты. Бикини. Атолл для атомных испытаний. Прекрасная пьяница. Элька, потерянное дитя развалин. Капут. Потерянное дитя нацистского гаулейтера. Капут. Самая прекрасная из лесбиянок, be-о by-о be-о boo woald-ja ba-ba-both-a-me. Репродуктор над столиком завсегдатаев пел: «Ведь в Техасе я как дома». БОГАТОЕ ВИТАМИНАМИ ТОПЛЕНОЕ САЛО БУССЕ. Дельцы за столиком завсегдатаев кивали. Они как мальчишки. Они в Техасе как дома. Том Микс и Ганс Альберс из детских сновидений дельцов скачут по столику на неоседланных пепельницах. На подставке флажок ферейна. Он развевается. Он манит. Everything goes crazy[24]. Кетенхейве пьет. Почему он пьет? Он пьет потому, что ждет кого-то. Кого же он ждет здесь, в столице? Разве у него есть друзья в столице? Как их зовут, его друзей в столице? Их зовут Лена и Герда. Кто они? Девушки из Армии спасения.

Они пришли, строгая Герда с гитарой и Лена, будущий механик, с газетой «Боевой клич»; Лена не скрывала своего желания подойти к Кетенхейве, а Герда стояла бледная, гневно сжав рот. Девушки явно поссорились. Это было видно. Тебя обкрадут, подумал Кетенхейве о Герде, и сам испугался того, как он жесток, он заметил, что ему доставляет удовольствие мучить маленькую лесбиянку, он поступал не по-рыцарски (хоть и был тронут ее муками). Он охотно предложил бы ей взять гитару и спеть песню о небесном женихе. Он подумал, что было бы хорошо обнять Лену, будущего механика, за талию, а Герду заставить петь при этом песню о небесном женихе. Он смотрел на бледное лицо Горды, он видел ярость на ее лице, видел стиснутый рот, видел, как дрожали ее тонкие губы, как нервно и мучительно дергались веки, и думал: «Ты моя сестра, мы оба из одной и той же своры бездомных псов». Но он ненавидел в ней свое отражение, нелепое отражение своего одиночества. Пьяница разбивает зеркало; вместе со стеклом он разбивает на тысячи кусков ненавистного рыцаря спотыкающегося образа, свое подобие, готовое свалиться в сточную канаву. Лена в ответ на приглашение Кетенхейве села за его столик, а Горда в ответ на такое же приглашение нехотя примостилась с краю, она не хотела покидать поле боя. Завсегдатаи вытаращили глава. Они сидели в своей укромной ложе, наблюдая за беспощадной жизненной схваткой. Кетенхейве взял кружку для сбора пожертвований, поднялся со стула, звякнул монетами. Кетенхейве — запоздалый сборщик от «Зимней помощи», протянул кружку дельцам. Они поморщились. Забыли уже, как выглядит эта кружечка, никаких пожертвований фюреру и его вермахту. Они отвернулись, недовольные тем, что потревожили их детские сны. А Кетенхейве видел в эту минуту куда более заманчивые сны. Он на минуту тоже впал в детство, как и они. Кетенхейве — дитя, педагог и друг детей. Человек с педагогическим призванием посвятил себя молодежи. Репродуктор над столиком завсегдатаев ныл: «Уложи мои купальные трусики!» Это пел ребенок, он пищал над лесами и полями, над горами и долинами, тихо гудела магнитофонная лента. Собака пролаяла. Где? В Инстербурге. Еврейский анекдот. Анекдот Мергентхейма. Старый анекдот из «Народной газеты». Кто жив? Кто умер? Мы еще живы. Мергентхейм и Кетенхейве, рука об руку, как памятник старой «Народной газеты». ОХРАНЯЕТСЯ ГОСУДАРСТВОМ! Лена, приспосабливаясь к обстоятельствам, пожелала кока-колу с коньяком. Горда из-за своих сапфических принципов ничего не хотела.

— Рюмка коньяку вам бы не повредила, — сказал Кетенхейве.

Герда заказала кофе; она заказала кофе, чтобы в любом случае обеспечить за собой право оставаться в ресторанчике. Кетенхейве еще ничего не сделал для Лены, будущего механика. Он искренне сожалел об этом. Зря пропал день. Официантка принесла ему бумагу для писем. Фирменную бумагу винного погребка с отпечатанным вверху листа стишком: ЧТО ТАКОЕ ВИНО? ПОЙМАННЫЙ СОЛНЕЧНЫЙ ЛУЧ ОНО. Эта бумага произведет на уважаемых адресатов неважное впечатление. Кетенхейве — человек, лишенный чувства приличия. Он написал записку Кнурревану и записку Кородину. Он просил Кнурревана и Кородина устроить Лену, будущего механика, на завод. Оба письма он отдал Лене.

Кородин не знает, верит ли он в бога, а Кнурреван не знает, не верит ли он в бога. Лучше всего пойди к тому и другому. Кто-нибудь да поможет, сказал он ей и подумал: «Ты не дашь себя выпроводить вон, моя маленькая ударница». Кетенхейве хотел ей помочь. Но в то же время сознавал, что не хочет ей помочь, что охотно уцепился бы за нее; он охотно взял бы ее к себе, чтобы она жила у него, ела и пила вместе с ним, спала бы с ним, у него вновь проснулся аппетит к человеческой плоти, Кетенхейве — старый людоед. Может быть, ему удастся послать Лену в Высшее техническое училище и она сдаст экзамены, Лена — дипломированный инженер. А что потом? Решиться ли ему на это? Решиться ли на связь? Что делать с университетски образованной строительницей мостов? Можно ли с ней спать? И что испытываешь, обнимая ее? Любовь — это формула …