Рожинский собирал рассеянные польские отряды и воровских людей, готовя приступ к Москве.

Сапега готовил приступ на Сергиеву обитель. Его обнадеживала тяжелая обстановка в монастыре. Зима и теснота среди укрывшихся за его стенами привели к болезням, что острой косой косили без разбора и беженцев, и монахов, и ратных людей. Ряды защитников поредели. Слабые духом роптали. Монастырские запасы спасли от смертного голода, но жизнь осажденных была полуголодной. Казалось, еще одно усилие ляхов и обитель падет. Доброхоты из православных казаков сумели известить монастырских, что Сапега пойдет на приступ в ночь с 27-го на 28-ое мая.

На стены вышли все, кто еще держался на ногах. И не только ратные люди. Не толко монахи. Вышли женщины, подростки и дети. Кипела в котлах вода и смола. В заборалах были разложены тяжелые камни, стояли на готове чаны с нечистотами.

Едва стемнело, поляки и воровские люди устремились к стенам. Открыли огонь изо всех пушек. Тащили лестницы, катили тарусы. Разгорелось пламя факелов, колебалось огненными волнами.

Сначала приступавших встретили огнем монастырские пушки с верхних ярусов. Когда приступавшие подошли к рву, ударили пушки подошвенного боя. Поддерживал их залпы огонь из пищалей. На этот раз поляки проявили упорство. Перелезли через ров, начали приставлять к стенам лестницы. Сверху на них посыпалась толченая известь, выжигая глаза. На тех, кто поднимался по лестницам лились кипяток, смола и нечистоты. До рукопашной на стенах не дошло. Каменный дроб из пушек косил поляков рядами, врывались в их ряды каленые ядра. Сапеге не удалось остановить отступление от стен. Из ворот вырвались на конях монастырские ратники. Гнали польских находников по Климентовскому полю до их стана.

На рассвете в шатре у Сапеги собрались полковники и ротмистры. Пришли князья Вишневецкие Адам и Константин. Пришли осудить за неудачу, но Сапега, угадав их настроение, опередил:

— Не меня судите — себя судите! Слишком легко нам дался поход на Москву. Москва лежала перед гетманом Рожинским без всякой защиты. Почему же не вошли в Москву? В Москву потому не вошли, что драться надо было, а ранее города без боя открывали ворота. Не брали ни городов, ни крепостей — нам их сами московиты отдавали. Шли мы сюда на прогулку, а прогулка кончилась. Итак, панове, снимать ли осаду?

Многие пришли с этой мыслью. Сапега опередил. Тут же всем стало очевидно, что уходить от стен монастыря нельзя. Уйти — это признать поражение и открыть сообщение Москвы с северными городами, когда уже Скопин и шведы вышли из Новгорода. Порешили остаться и еще раз попытаться взять монастырь приступом.

Рожинский, не очень-то надеясь, что Зборовский и Шаховской остановят движение Скопина и шведов к Москве, решился на то, на что не решался во все время осады. Он поднял польские хоругви и пешие полки гультящих и казаков на захват Москвы. 5-го июня польское войско и воры вышли ночью на берег Ходынки, чтобы на рассвете начать пререправу. Когда рассвело, он увидел на противоположном берегу московскую конницу.

Рожинский дал знак к переправе. Опасный момент, хотя и не широка и не глубока речка Ходынка. Московские конники не помешали переправе. Четыре гусарских хоругви устремили свой удар на центр построения московских конных полков. Соблазнился он надеждой опрокинуть московскую конницу. Четыре гусарских хоругви устремили свой удар в центр построения московских конных полков. Подвела Рожинского привычка к налетам и к тому, что не встречали поляки серьезного сопротивления. Не догадался, что московские воеводы умышленно вызывали его атаку. За московскими полками стояли в затае «гуляй-города». Московская конница и не собиралсь  держать атаку гусар. Она рассыпалась в разные стороны, и гусары оказались под пушечным и пищальным огнем из «гуляй-городов». Московская конница соединилась в строй и ударила на казаков и гультящих. А казакам и гультящим с какого рожна кровь проливать за поляков? Наступление на Москву захлебнулось, не начавшись.

Московское войско вышло к Ходынке с единственной целью остановить польское наступление. Преследовать поляков не стали. Московским воеводам бросить бы все силы на Тушино. На том о тушинском Воре осталась бы только память. Рожинский успел собрать рассеянные полки за земляным валом тушинского лагеря.

Между тем, под Торжком развертывались события, которые должны были придать еще более мрачную окраску неудаче Рожинского под Москвой. Пан Зборовский вел за собой четыре тысячи польских ратников, с Шаховским шли до тысячи казаков и гультящих. По тем временам, когда поляки удачливо шли к Москве из Стародуба — сила немалая.

Вышли из Твери к Старице. С налета взяли город и сожгли его до тла. Жителей перебили, не щадили и детей. Столь жестокая расправа не вызвала жалости у Шаховского, но ужаснула грядущими последствиями. Известие о старицком погроме потекло в северные города. От Вора отшатнулись те, кто еще прямил ему или колебался.

Из Старицы Зборовский и Шаховской повернули на Торжок. Не предугадали, что известие о старицком погроме их опередит. Скопин, не медля, скорым маршем  отправил подкрепление воеводе Чоглокову под началом шведского полковника Горна. Вел Горн восемьсот всадников и двести пеших. Пеших для скорого перехода посадили за спиной конных.

Зборовский и Шаховской подошли к Торжку. Чоглоков сел в осаду. Торжковцы поклялись умереть, но в город поляков не пустить. Шаховской едва сдерживался, чтобы не порвать со Зборовским. Поляки своими руками толкали людей на сторону Шуйского.

Первый приступ торжковцы отбили. Повторного приступа не состоялось. Осажденные увидели со сторожевых башен суету в польском войске. Польские хоругви торопливо выстраивались в боевой порядок спиной к городским стенам.

На дороге, что вела с Верхнего Волока облаком встала пыль. Торжковцы догадались, что к ним идет на подмогу Скопин.

Зборовский спешил воспользоваться тем, что его войско было построено, а противник на марше. В польском войске протрубили атаку. Но едва разнесся рев труб, на ходу, без суматохи, как бы при разводе на плацу, шведские роты построились в боевой порядок. Пешие встали за конницей в четыре линии, оперев мушкеты на треножники.

Конные полки сходились на рысях. Сходились лицом к лицу тяжеловооруженные шведы и польские уланы. Зборовский придержал гусар, в том и ошибся. Шведы встретили улан залпом из пистолей. Уланы напоролись на длинные копья, строй их был разорван. Шведы пустили в ход длинные тяжелые рапиры.

Шаховской, спасая уланские хоругви, послал своих конных. Но куда его гультящим деваться в бою со шведами. Их тут же опрокинули и все польское воинство побежало прочь.

Шаховской и Зборовский уходили стремя к стремени. Ни взлеты его крамолы, ни ее падения, ни монастырское заточение не лишили Шаховского способности мгновенной оценки событий. Он помалкивал, а мог бы подсказать Зборовскому, что здесь, под Торжком переменилось польское военное счастье, что польским находникам уже нечего искать на русской земле. Он еще не знал, что очередной приступ Сапеги отбит под Троицей, но мог бы объяснить полякам, что оборона  Сергиевой обители подняла русских на защиту своей земли, что отныне тушинский Дмитрий  сможет продержаться только русскими руками, а поляки стали для него гибельной помехой.

Ничего объяснять Зборовскому князь Григорий не захотел. Не настал еще час порывать с поляками, но не отказал себе в удовльствии унизить польского пана.

— Не доводилось мне встречаться со шведами. Для них бой, что перестроение на плацу. Вот они — истинные воители!

Зборовский нашел оправдание.

— Узкое место. Негде было развернуть хоругви.

— Тесно нам, тесно и им. Они в бою, как одна рука.

— Одну руку легче рубить, — не сдавался Зборовский.

Пришли в Тверь. Зборовский тут же попытался отрубить шведскую руку. Он послал письмо Делагарди, дабы отговорить его от союза с царем Шуйским. Он писал: «Вероломные, изгнавшие царя Дмитрия из Москвы, обманули вас. Мы не страшимся оружия вашего, но по любви Христианской советую вам, как нашим единоверцам, действовать с нами для возведения Дмитрия на его отеческий престол. В противном случае Бог да судит вас, да покорит под ноги нам: ибо мы не повинные в пролитии крови и жаждем вашей».