— Идем за Тросну, вслед Ольгерду!— проговорил Акинф.— На мокрой земле следы коней...

— Догоним!

— Не надо догонять, а надо идти следом.

Спорили бы воеводы, да не об Ольгерде им спорить. Туман редел, и в поредевшем тумане с московской стороны  открылась темная  полоса.  Прискакала  сторожа:

— Ольгерд!

Акинф дал знак трубачам, чтобы собирали дружину спиной к реке, лицом к Ольгерду.

Не приводилось видеть Акинфу и при Иване Даниловиче, чтобы так быстро и спокойно на виду у врага строились конные сотни. Он-то знал, что обучал этому конную дружину Дмитрий Михайлович Боброк. Болью сжалось его сердце: погибнет дружина, не скоро Москва будет иметь таких воинов, привычных к бою. Сотни развернулись и двинулись шагом навстречу Ольгердовым рыцарям. Минин поскакал вперед, подняв над головой воеводский шестопер. Падал и падал тоскливый осенний дождичек. Сумрак осеннего рассвета гасил блеск шлемов и копий. Ольгердовы всадники остановились. Московские сотни шли шагом.

Глухо трубили медные литовские трубы. Сужались ряды литовских рыцарей, собираясь в глубокие клинья. Пойдут клином, тевтонской «свиньей». А перед самой схваткой раздвинется клин, выставляя перед русскими всадниками ряд за рядом длинные и тяжелые копья.

Сейчас применить бы «половецкую мельницу», наскочить, рассыпаться лавами, одождить врага стрелами, посекая коней. Без коня литвин в тяжелых доспехах как чурка под ударом топора.

Негде рассыпаться: Ольгерд прижал к реке. Перекрестился Акинф, надвинул глубже ерихонку, опустил прилбицу, вынул из ножен кривую дамасскую саблю. Что бог пошлет! Разум человеческий затмился. Передовые сотни пошли рысью, шибко пошли, чтобы ударом смять рыцарей. Стрелами одождили, да толку мало. Отсырели луки, скользкая тетива не пускала стрелу в верный полет. В семьдесят лет где ж рубиться — Акинф остановил коня возле трубачей. Когда побегут, собрать трубным призывом и указать дорогу через Тросну. За Тросной быстрый конь спасет от тихоходных рыцарских тяжеловозов. Залюбовался дружинниками, им с Ордой биться бы! Не дрогнули, когда ольгердовцы развернули свои клинья и опустился еж из длинных копий перед русскими всадниками. Сшиблись. Только бы разомкнуть строй литовцев, чтобы бой распался бы на сотни и тысячи поединков.

Ах, Ольгерд, Ольгерд, забыть бы тебе вражду и гордыню, соединить твоих рыцарей с москвичами, владимирцами, тверичанами, родная твоя жена, Ульяна, русская княжна, позвать Олега рязанского, да всей той силой на орду, а не рубить своих... Как не понять гордому литвину, что не бывать Руси под Литвой, а вместе жить и обо роняться от хищников, от Орды, от тех, кого выбрасывает дикая степь, от тех, что не дают жить пахарям вот уже несколько столетий... То хазары, то печенеги, то половцы, сейчас ордынцы. Разоряли, грабили, жгли.

Литовские рыцари развернули свои клинья и плотной стеной приняли удар московской дружины, отбросили ее и вонзились в ее разбросанные ряды. Как раскаленное шило входит в масло, так они проткнули дружину до задних рядов. Как ручьи прорезают русло по заснеженным оврагам, так литовские клинья прорезали московское войско. Мгновенно развернулись лицом в разные стороны, спина к спине, лицом к русским, не размыкая строй, не разнимая еж из копий. Ширились клинья, в образовавшуюся пустоту, как кровь вливается в жилы, вливались новые всадники. И вот уже захлестнули петлями островки русских воинов. Копьями, копьями, ни один еще меча не вынул. А что может сделать московский дружинник коротким копьем против длинного, мечом против копья? Не рвутся, не в горячности, а спокойно теснят и теснят русов, будто сбивая гурт. Вот и сечь начали.

Двуручные мечи разят с размаху, опрокидывая ударом и всадника и лошадь. А попробуй его достать, со всех сторон защищен копьями. Один с мечом, пятеро с копьями. Копье — это щит того, кто с мечом. Вот и копья бросают, теперь все рубят мечами. Меч к мечу, стремя к стремени, один взмахнул, другой удар отразил. Один ударил, другой меч поднял.

Сжало стальное кольцо воеводу Минина, окружили его гридни, отбиваются, падают один за другим, пал и Минин от удара двуручного меча, так и не поразив ни одного литвина своим шестопером. Безумец! И смертью не искупить гибель полков, доверившихся честолюбцу.

Не должно быть в войске двух воевод, теперь один он, Акинф, остался. Протрубили трубы сбор у стяга. Отходить, вырваться из сечи — приказывали трубы. Ох, нелегко вырваться из стальных клешней! С боем отходить, вот где истинное искусство воина. Побежал — смерть, поспешил — смерть. Отбиваясь, огрызаясь, надо вырываться из железных объятий, не подставляя под удар спину.

Бродов на Тросне нет. Течет речка неширокая, но глубокая, пробила себе русло в черной и рыхлой земле.

Акинф вырывал сотню за сотней из боя и   направлял их к реке. Счастье — заболоченный берег, иначе все полегли бы под двуручными мечами. Тяжелый всадник вяз в болоте, русский проносился на рыси и с прыжка бросал коня в воду.

Железный поток тек к московскому стягу. Не спешили, но неумолимо стискивали клешнями.

Акинф встал под стягом. Ходил с этим стягом не раз в бой, ходил против Литвы, ходил против Твери, брал с ним Коломну для Москвы, усмирял Новгород для Ивана Калиты, развевался этот стяг над Большим полком во время переяславской сечи с Суздальцем. Не случалось ранее Акинфу стоять большим воеводой у стяга, впервые встал, чтобы уже больше никогда не выносить этот стяг на битву.

Что значит сабелька в старческой руке против двуручного меча — тростинка против дубового комля. Русские воины отбивались копьями и топорами. Акинф снял с луки самострел. Натянул воротком стальную пружину. Не отсырела, не разволгла, как деревянный лук. Положил железную стрелу на изложье и пустил ее встречь рыцарю с двуручным мечом. Будто молния ожгла рыцаря, меч выпал из рук на замахе, пал с коня железный всадник. Железная клешня сжималась. Акинф взглянул на реку. Плывут через реку воины, уходят, кто сумел, отбиваясь, уйти. Немногие уходят, но расскажут, как не надо биться с Ольгердом. Акинф направил самострел на рыцаря, и рыцарь, защищая себя, обрушил на Акинфа двуручный меч...

Владимир Андреевич и Олег Иванович соединились с Владимиром пронским и прошли в Козельск. К ним пристал с дружиной Тит козельский. Собралась сила, но князья робели идти на Ольгерда, дошло известие о гибели московского сторожевого полка.

Ольгерд между тем подошел к Москве. По повелению князя Дмитрия москвичи пожгли посады. Уголь, зола и черная пыль перед каменной стеной.

Ольгерд не любил брать города осадой. Осада — это время, пока идет осада, враг собирает силы. Город надо брать с ходу, не взял, уходи — добычи и вокруг города достанет.

Ольгерд нацелился брать город с Боровицких ворот.

С высокой горки идти на стены, а не снизу, с Москвы-реки. Собирал тараны и баллисты, чтобы попытать прочность каменных стен бревнами, окованными железом, и камнями о два пуда весом. Разослал по весям отряды грабить села, деревни и городки.

Второй день на глазах москвичей Ольгордовы воины собирали туры, башни, чтобы подвести их вровень со стенами. Дмитрий не мешал, зная, что отобьет приступ Ольгерда, и это стронет его войско от Москвы. Сергий переслал в Москву весточку: идет с Белоозера Волынец, стал в Переяславле, а Суздалец нацелил дружину на Тверь через Кашин.

Князь Михаил глядел с тоской на приготовления Ольгерда к приступу Московского Кремля. Если Ольгерд не возьмет город, то уйдет в Литву, и останется он, тверской князь, один на один с Дмитрием Ивановичем. Зазывая на московскую землю Ольгерда, Михаил надеялся, что Дмитрий выйдет навстречу Ольгерду, в чистом поле схватится с ним искушенный в битвах литовский полководец, московский князь падет, а Тверь возвысится над Москвой. Разбили передовой полк, изрубили конную дружину московского князя, а Москва стоит, и в Москве Дмитрий. Одной битвой должно было решить исход войны, а на многие битвы готов ли Ольгерд, зайдя так далеко от литовской земли?