Изменить стиль страницы

Еще на большую теоретическую высоту вопрос был поднят в книге Бухарина (102). Внеэкономическое принуждение рассматривается там не как вынужденная военным временем мера, но как органическая черта переходного периода от капитализма к социализму. В гл. Х под названием «Внеэкономическое принуждение в переходный период» говорится: «…по отношению к некулацкой крестьянской массе принуждение со стороны пролетариата есть классовая борьба, поскольку крестьянин есть собственник и спекулянт». Но вопрос, оказывается, имеет и более высокий аспект: «С более широкой точки зрения, пролетарское принуждение во всех своих формах, начиная от расстрелов и кончая трудовой повинностью, является, как парадоксально это ни звучит, методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи».

Эти построения далеко не были чистой теорией. Всеобщая трудовая повинность действительно была объявлена. Вместо отмененных паспортов для всего трудоспособного населения были введены трудовые книжки. В Москве и Петрограде всякий, выходя на улицу, был обязан иметь трудовую книжку при себе. К моменту введения НЭПа было организовано 8 трудовых армий.

Те же мысли Троцкий развил подробнее в своей книге (121), направленной против Каутского. Здесь мы находим опять идею милитаризации, трудармии и теорию о том, что в новых условиях, созданных диктатурой пролетариата, принудительный труд становится производительнее свободного. Троцкий подкрепляет эту концепцию такой многозначительной аналогией:

«Даже крепостная организация была при известных условиях прогрессом и вела к увеличению производительности труда»

(121,с.119).

в) Семья

Как практические действия, так и теоретические размышления в этой области базировались в то время на марксистских концепциях, наиболее полно изложенных в книге Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства». Взгляд его на современную семью таков:

«Моногамия возникла вследствие сосредоточения больших богатств в одних руках — притом в руках мужчины — и из потребности передать эти богатства по наследству детям именно этого мужчины, а не кого-либо другого»

(3, т. XVI, с. 56).

О будущем семьи он говорит:

«С переходом средств производства в общественную собственность индивидуальная семья перестанет быть хозяйственной единицей общества. Частное домашнее хозяйство превратится в общественную отрасль труда. Уход за детьми и их воспитание станут общественным делом; общество будет одинаково заботиться обо всех детях, будут ли они брачными или внебрачными»

(3,т. XVI,с.57).

Казалось бы, раз семья лишается всех социальных функций, с точки зрения исторического материализма она необходимо должна исчезнуть. «Коммунистический манифест» действительно прокламирует уничтожение «буржуазной семьи». Что же займет ее место? Ответы классиков марксизма на этот вопрос поражают своей двусмысленностью. Мы уже обращали внимание на то место из «Манифеста», где авторы, говоря о том, что коммунистов обвиняют в желании ввести общность жен, явно уклоняются от того, чтобы прямо опровергнуть это обвинение. В другом документе, использованном Марксом при составлении «Манифеста», «Протоколах немецкого рабочего общества самообразования», говорится:

«Вопрос 20-й: Будет ли вместе с уничтожением частной собственности провозглашена общность жен? Ответ: Ни в коем случае. Мы будем вмешиваться в частные отношения между мужчиной и женщиной лишь постольку, поскольку они будут нарушать новый общественный строй. Мы очень хорошо знаем, что семейные отношения в ходе истории подвергались изменениям в зависимости от фаз и развития собственности и что поэтому и уничтожение частной собственности окажет на них самое решительное влияние»

(цитировано в 112).

Здесь опять невозможно понять, что так решительно отрицает автор: то ли, что возникнет общность жен, или лишь то, что она будет «провозглашена» и введена путем вмешательства общества.

В «Происхождении семьи, частной собственности и государства», произведении, написанном в наименее радикальный период его деятельности, Энгельс утверждает:

«…она (моногамия) не только не исчезнет, но, напротив, только тогда полностью осуществится»

(3, т. XVI, с. 57).

Каким же образом, если исчезнут ее экономические предпосылки? Ответ:

«Здесь вступает в действие новый момент… — индивидуальная половая любовь»

(3, т. XVI, с. 57).

Но тщетно было бы ожидать, что основоположник исторического материализма даст нам материалистический анализ этого «момента». Это не биологическая категория, ибо

«До средних веков не могло быть и речи об индивидуальной половой любви»

(?!) (3, т. XVI, с. 58).

Тогда можно было бы ожидать объяснения в духе «базиса» и «надстройки», вот где можно было бы показать, как этот «момент» «дается» «ручной мельницей»! Но вместо этого автор лишь загадочно указывает в качестве источника половой любви — на прелюбодеяние, то есть фактор, который с очень большим трудом можно отнести к сфере производственных отношений. Чтобы еще более увеличить наши недоумения, в примечании в конце книги Энгельс с симпатией говорит о «блестящей критике цивилизации» у Фурье:

«Замечу только, что уже у Фурье моногамия и земельная собственность служат главными отличительными признаками цивилизации…»

(3, т. XVI, с. 153).

Естественно, что эти общие принципы в первые послереволюционные годы были истолкованы очень неединообразно. Но одно объединяет большинство взглядов, высказывавшихся тогда: отношение к семье как к институту, противопоставляющему себя партии, классу или государству и в этом отношении опасному. Вот несколько примеров:

«Частые конфликты между интересами семьи и класса, хотя бы при стачках, при участии в борьбе, и та моральная мерка, которую в таких случаях применяет пролетариат, с достаточной ясностью характеризует основу новой пролетарской идеологии… В ущерб индивидуальному счастью, в ущерб семье — мораль рабочего класса будет требовать участия женщины в жизни, развертывающейся за порогами дома»

(122, с. 59).

«С того момента, как семья начинает себя противопоставлять обществу, замыкаясь в узкий круг своих чисто семейных интересов, она начинает играть консервативную роль во всем общественном укладе жизни. Такую семью мы, безусловно, должны разрушать»

(123, с. 156).

«Дух солидарности, товарищества, готовности отдаваться общему делу развит там, где нет замкнутой семьи. Это превосходно учитывалось вождями всех почти крупных общественных движений… В социалистическом строе, когда не станет домашнего хозяйства, а дети будут воспитываться за счет общества со дня рождения, вместо семьи, вероятно, создадутся другие формы союза полов»

(124, с. 12).

«В будущем социалистическом обществе, когда воспитание, образование и содержание детей отойдут от обязанностей родителей и всецело лягут на обязанности всего общества, ясно, что должна отмереть и семья»

(125, с. 121).

«Едва ли мы должны стремиться к особо устойчивой семье и под этим углом зрения рассматривать брак»

(126, с. 26).

Практические же выводы из этой общей тенденции делались разные. Коллонтай призывала к развитию свободной любви с частой сменой партнеров:

«для рабочего класса большая „текучесть“, меньшая закрепощенность общения полов вполне совпадает и даже непосредственно вытекает из основных задач данного класса»

(122, с. 59).