Он умер в 1963 году, прожив всего 50 лет.

Над Балтикой отчетливо и резко, над пеленой баталий, над волной

плывет морское имя – Маринеско,

как силуэт подлодки голубой.

И сумрак славы

ленточкой струится

с далекой,

исчезающей кормы,

трепещет флаг,

как пойманная птица,

и волны -

как молдавские холмы.

…Я часто думал, когда же восторжествует справедливость, как будто это меня должны наградить. Я понимал: ему-то теперь все равно. И все-таки дрогнуло что-то внутри, когда в 1990 году я прочитал Указ о присвоении звания Героя Советского Союза, где среди нескольких фамилий, «забытых» в свое время, значилось: «…Маринеско Александру Ивановичу (посмертно)».

…Он похоронен в Ленинграде, сын Молдавии и России, Герой Советского Союза, герой страны, которой нет, но которая будет всегда, потому что дала таких героев.

СОЛДАТ ЩЕРБИНА

Много лет знаю Николая Васильевича Щербину, скромного труженика, доброго, душевного человека. Из того, что я не раз слышал от него, поведаю два эпизода – один военный, другой послевоенный, потому что жизнь еще только начиналась: в 1945-м Николаю было только 18 лет. А пошел он на фронт в августе 1941-го из родного села Веселинова, что на Одес-щине. И было солдату всего 14 лет…

Девятого мая праздник для ветеранов,- говорит Николай Васильевич.- Они помрут, и праздник прекратится. – И добавляет с болью, которая многих не покидает сейчас: – Были почетными гражданами Берлина Жуков, Чуйков, Берзарин. Их лишили теперь этого звания, зато присвоили Горбачеву. Не позор ли это? Я почетный гражданин молдавского села. Может, и меня лишат такой чести? Видишь, что происходит в Молдавии!

Николай Васильевич каждый год ездит на «свой», молдавский плацдарм, встречается с однополчанами. Был и я на том живописном днестровском берегу. Там 17 апреля 1944 года наши перешли в наступление. Николай Щербина был уже сержантом, помощником командира взвода, и ему, семнадцатилетнему, подчинялись солдаты, среди которых одному было 42 года, другому- 46…

В моем взводе убили на переправе командира, – говорит он. – Одиннадцать человек звание Героя получили в том бою. Там памятник стоит, где мы пробились.

Про колодец расскажи, Николай Васильевич,- напоминаю я.

Там не колодец, там ручей. Молдаване сделали выемку, раковину, как корыто, чтоб вода текла… Мы копали окопы. Немцы не стреляют, когда мы копаем, и мы не стреляем, когда они копают. А пить хочется. Я взял термос литров на десять и первым пошел к ручью. Только налил два котелка- навстречу немец, тоже с термосом. И оба мы без оружия, чтоб воду, значит, легче тащить было. Суворов говорил, что в походе и иголка тяжела… Так вот, только я налил два котелка воды, тут он передо мной.

Рус, ком, ком! – пальцем поманил. Я такой простодушный, иду, думаю: «Может, он на нашу сторону хочет перейти…» Подошел я. Он мне как врежет! Я отлетел, встал. А он снова:

Рус, ком, ком!

Я снова подошел, он опять как даст! И мы пошли на драку. Он мне как въе…т- до сих пор шишка на груди! Я потерял сознание. Он хотел меня сапогом добить. Но когда подошел, я очнулся, и только он ногу поднял, я его за ногу как хапану зубами! Он рукой попытался, а я еще раз изо всех сил укусил его, и он упал в яму- там рядом яма была. Но под рукой ни одного камня, только ил. Я закидал его илом, схватил своей термос и убежал. Пришел к своим. Вызвал меня заместитель командира дивизии по политчасти и говорит:

Николай, мы тебе подберем людей, пойдешь за «языком». Без «языка» не возвращайтесь!

Отправилось нас семнадцать человек, из них пятеро должны были непосредственно брать «языка», остальные- отвлекающая группа, саперы, санинструктор…

Кто идет?

«Звездочка».

Проходи.

Начало смеркаться. Увидели в сумерках: семеро немцев идут на нашу территорию, как потом выяснилось, тоже за «языком». Мы залегли, травкой прикрылись. Атаковали первыми, и все решила внезапность нападения. Четверых немцев убили, одного ранили, захватили в плен немца и румына – там немецкая и румынская армии стояли. Здоровенный немец попался, Мишка Одинцов его прикладом стукнул, иначе схватить не могли. В штаб доставили. Он упирается, ничего рассказывать не хочет. «Покажите,

кто меня взял!» – говорит. Чемпион по боксу оказался.

Вызвали в штаб Одинцова и меня. Я как глянул: это ж мой немец у ручья! И он меня сразу узнал. «Камерад!» – кричит. И все рассказал: как мы с ним дрались, оба без оружия… Тут-то мне и влетело от замполита, почему пошел за водой без автомата…

Но все ж наградили меня орденом Красной Звезды. Всех ребят из нашей группы наградили – кого орденом Славы, кого медалью «За отвагу»… А орден Славы я получил раньше – за Днепр. Лично Жуков вручал! – с гордостью отмечает Николай Васильевич. – Но я тебе скажу, что на Днестре было потрудней, чем на Днепре. Днепр с ходу форсировали, а на Днестре были еще страшней бои. Мы друг у друга адреса переписали: погибнешь – напишу тебе домой или ты моим напишешь.

После войны Николай Щербина стал строителем.

Кунцево тогда еще не входило в Москву,- говорит он. Первым секретарем кунцевского горкома партии был Евгений Иванович Налоев. СI алии у него на партийном учете стоял. Потом взял его в ЦК. А я в это время работал в кунцевской правительственной больнице, сделал там три комнаты с экранами от ядерных излучений на случай новой войны. Брали мы медные щиты и загибали их, как кровлю делают, обшивая стены, пол, потолок. Руководил нами Городецкий. Он потом вызвал меня и сказал:

Будешь работать в Волынском на даче товарища Сталина. Но об этом никто не знает, кроме Нало-ева. Если кому скажешь – голова с плеч!

Отобрали туда сперва сто восемьдесят рабочих, потом сократили до ста двадцати. На сталинской даче мы тоже делали экранную защиту, но только в одной комнате. Так же обшили ее медными щитами, сверху припаяли медную сетку и покрыли поверх сетки штукатуркой, смешанной с бронзовой краской. Из комнаты получилась коробка. За стеной выкопали яму метра три глубиной, припаяли к медным щитам кабель и вывели его на медный колун, опущенный в эту яму, засыпали землей – сделали заземление. Хорошие были мастера. Сварщик Саша Гусев у меня работал, позже стал Героем Социалистического Труда… С поваром Сталина Александром Ивановичем Веселовым

я там познакомился… Два дня работали. Когда все сделали, начальник смены мне сказал:

Товарищ Сталин сейчас болеет, но хотел бы с тобой поговорить.

Это было 22 октября 1952 года. Иду, переживаю, конечно. Слышу:

Заходите, заходите. Он в шинели, в валенках.

Почему же ты в дом не завел человека? Угостил бы его! – говорит он повару. Заводит меня в комнату, наливает коньяку стопку и себе маленькую рюмочку: – За хорошую работу!

А я уже осмелел:

За вас можно выпить, товарищ Сталин? Выпили. Он еще наливает. Я ему говорю:

Я на работу должен приехать, товарищ Сталин.

Зачем сегодня на работу? Запиши телефон, приедешь на работу, скажи начальству, пусть позвонят по этому телефону.

Машину подали – «ЗИС». Александр Иванович выносит коробку – в ней три бутылки коньяку, две бутылки вина, одна бутылка водки и четыре лимона. Все. (У Сталина росли свои лимоны на даче, и он очень ими гордился. Об этом мне говорили В. М. Молотов и А. И. Мгеладзе. – Ф. ?.).

А перед новым, 1953 годом меня пригласил Евгений Иванович Налоев и вручил красный пригласительный билет на новогодний прием в Кремль.

Я приехал в Кремль, видел всех членов Политбюро и снова Сталина. В Георгиевском зале меня за самый дальний стол посадили. Выпил и закусил неплохо. Подходит человек в сером костюме:

Николай Васильевич, пора ехать домой. Выхожу- машина стоит, и в ней опять коробка,

в которую на сей раз положили две бутылки коньяку, две «Столичной», три банки красной икры, трехсотграммовая баночка черной, ветчина, шоколад и, конечно, лимоны… Отвезли меня домой в Измайлово…