Ну, а как быть с не менее легендарным сном Фридриха Саксонского, ухитрившегося разглядеть невывешенные тезисы? Пожалуй, наиболее характерно в этом предании то, что стремление курфюрста ухватиться за перо Лютера преследовало Фридриха даже во сне. Ведь желание - не только отец мысли, говоря словами восточной пословицы, но и главный источник сонных грез. Назревшая общественная потребность водила рукой виттенбергского богослова, преодолевала его сомнения и колебания, придавала неодолимую силу его оспариванию права папы распределять сокровища церкви. С самого начала Реформация объективно подрывала и основы старого строя. Прежде чем вступить в успешную борьбу против светского феодализма в каждой стране, необходимо было разрушить его центральную организацию - католическую церковь .
Наступила новая бурная эпоха в истории Европейского континента. Монах-августинец Лютер отверг католическое учение о благодати, согласно которому человек может снискать себе милость божью внешними поступками, принадлежностью к церкви, выполнением церковных таинств, дарами в пользу церкви, благотворительностью. А кальвинизм закрепил это отрицание доктриной о предопределении, утверждавшей, что участь человека, его вечное спасение или вечная гибель не зависят от его поступков и заранее установлены «божьим избранием». Эта доктрина, как известно, была религиозным выражением того земного факта, что в новом, буржуазном обществе судьба индивида определялась действием не контролируемых, не познанных им могущественных экономических сил. Легко понять, что учение о благодати являлось одним из главных объектов для критики со стороны протестантов, но, пожалуй, только «психология» векового конфликта могла побудить теолога Николая Амсдорфа громогласно провозгласить в 1559 году, что «добрые дела вредят достижению блаженства» и что это воззрение «верно духу христианства».
В западной литературе - еще со времени выхода в 1929 году в свет книги английского историка Р. Тони «Религия и подъем капитализма»3 - делались попытки представить кальвинистов в виде «якобинской» или «большевистской» партии XVI века. (Такую аналогию пытается проводить и профессор Гарвардского университета М. Уол-цер в опубликованной в 1965 г. книге «Революция святых»4.) При явной несостоятельности этой параллели нужно помнить, что именно кальвинизм был идеологией, наиболее соответствовавшей интересам буржуазии в эпоху так называемого первоначального накопления. «Там, где Лютер видел одни только религиозные догматы, Кальвин видел политику, - проницательно писал о двух руководителях Реформации Бальзак. - В то время, как влюбленный немец, толстый почитатель пива, сражался с дьяволом и бросал ему чернильницу в лицо, хитрый аскет-пикардиец вынашивал военные планы, руководил битвами, вооружал правителей, поднимал целые народы, заронив республиканские идеи в сердце буржуа и вознаграждая себя за повсеместные поражения на поле брани все новыми победами над сознанием людей в разных странах».
Каждый обращенный давал клятву соблюдать и добиваться соблюдения закона божьего в его кальвинистской трактовке. В пределах всякой страны, в которой вели свою проповедь кальвинисты, они пытались создать крепкую организацию. Так, во Франции это была сеть конгрегации, руководимых пасторами, учителями молодежи и деканами, в обязанности которым вменялись попечение о неимущих и наблюдение за нравственностью. Все конгрегации подчинялись Национальному синоду, в который входили наиболее влиятельные гугенотские пасторы и миряне. Наряду с буржуазией к кальвинистскому движению примкнула в некоторых странах, особенно во Франции, немалая часть дворянской знати. В отличие от своих союзников, традиционно выступавших против феодальной анархии в защиту сильного центрального правительства и теперь лишь считавших необходимым сменить власть короля на власть своих собственных представителей, дворянская аристократия мечтала ослабить достигнутое единство страны, вернуть себе прежнее положение полунезависимых правителей обширных областей. Именно эта перспектива привлекала в ряды сторонников мрачного аскетического учения Кальвина земельных магнатов французского Юга, отцы которых щедро хлебнули из кубка жизнеутверждающей культуры Возрождения.
Великий французский просветитель Вольтер отмечал, что «Кальвин широко растворил двери монастырей, но не для того, чтобы все монахи вышли из них, а для того, чтобы загнать туда весь мир». Мрачным монастырем стала Женева, где с 1541 года у руля правления находился Кальвин. «Женевский папа» создал институт особо доверенных людей, которые в каждом квартале строго следили за соблюдением запрещений, распространявшихся на все стороны жизни, регламентировавших все мелочи быта, начиная от деталей одежды и кончая музыкой и народными гуляньями. Методами правления стали создание широкой системы шпионажа за жителями, поощрение доносов, свирепые наказания за малейшие проявления непослушания - жестокие пытки и «квалифицированные» казни. По учению Кальвина, наказание без вины предпочтительнее ненаказания виновного. Террор в равной мере обрушивался и на дворянско-патрицианскую оппозицию, и на идеологов народных низов - сторонников более радикальных течений в Реформации6. Несомненно, что возведением в систему буржуазного направления в Реформации, пронизанного духом нетерпимости, отказом от любых компромиссов, Кальвин в большой мере способствовал превращению борьбы между католицизмом и протестантством в вековой конфликт. Кальвин стремился превратить Женеву в главный идейный центр протестантизма, занимался подготовкой духовенства для многих стран, печатал религиозную литературу, предназначенную для распространения в различных частях Европы.
Буржуазная историография, давно уже атакующая традиционное представление о Ренессансе, признает живучесть «старых» взглядов. «Миф по-прежнему оказывает могущественное влияние, - пишет, например, английский историк Р. Нисбет, - и часто, как мне кажется в отношении данного мифа, неуничтожаем».
Возрождение было и остается одним из великих прогрессивных сдвигов в истории человечества. Ясно прослеживается общность социальных корней гуманизма и бюргерской реформации, но так же четко видно, что внешне они являлись идеологическими альтернативами для переходной эпохи. Столь же очевидно, что выдвижение гуманизмом общечеловеческих ценностей, его антиклерикализм и тенденция веротерпимости, пусть еще неясный либер-тинизм, преклонение перед земной природой человека и земными радостями бытия, культ красоты и таланта, защита права на ничем не ограниченное научное исследование - все это противоречило самому духу протестантизма, хотя первоначально он мог и принимать гуманистическую окраску в своих обличениях злоупотреблений католического духовенства. Однако то были лишь кажущиеся альтернативные пути. Гуманизм не мог стать идейным знаменем социальных движений в эпоху, когда сознание масс было пронизано религией. Он мог лишь наложить заметный отпечаток на само реформационное движение. Возникновение векового конфликта помешало ему сыграть эту роль - и здесь одна из главных причин победы зигзагообразного пути над прямым - в развитии европейской общественной мысли XVI и первой половины XVII столетия. Но об этом ниже.