ПОЧЕМУ НЕ ПРИШЕЛ КОМАНДИР

Сегодняшний день:

Эта история началась в августе 2002-го и, видимо, не окончилась даже теперь.

Как мы нашли друг друга, не вспомнить за давностью лет. Толи я позвонил по телефону в записной книжке, толи мы случайно столкнулись на улице. Да это уже не важно. Главное, что мы вновь стояли против друг друга: командир взвода и его командир отделения. Что оба искренне радовались этой минуте. И не смогли разойтись без русских ста грамм.

Мы сели в кафе, бывший сержант и бывший старлей одного батальона. Кто из нас знал, что вот так, за одним столом еще раз сведет нас судьба? Без погон, не в наряде, без прежнего "вы". Мы сели и поначалу даже не знали, что рассказать, чем похвастаться и удивить. Ведь прошло только два года, а про то, что случилось, хватило бы историй на целую жизнь. Получил капитанские звезды, успел встретить несколько призывов, сменить несколько должностей и уйти из Армии командир. Столько бед и побед не миновали мой путь. А оказалось, нам не о чем говорить, кроме общего прошлого. Кроме того, что у обоих начиналось с одинаковой фразы: "А помнишь, как?.."

…А помнишь, командир, как я оставил вокзал? Как подвел тебя, как разменял на стакан твое доверие и потерял лицо. Я просто напился тогда, бросил патрульного, и отправился в город по девкам и кабакам. Загулял и не поторопился в часть. А там все думали только одно: это дезертирство, это побег. И не на часть, не на взвод, а лишь на тебя ложилось черное пятно этого позора. Кого же ты воспитал?!…Я вернулся, и отстоял несколько бессменных нарядов, недоспал несколько долгих ночей. И все говорили: "Вот! Попил, наконец-то! Бросай свои лычки, сержант! Шей чистый погон!" И я уже думал стать рядовым. А что сказал ты? "Пройдет. Забудется. С комбатом поговорю". И, действительно, прошло, забылось, остыл и не тронул меня комбат. А я так и не понял тогда, как это можно было простить.

Стыдно ли мне? Да, даже теперь стыдно перед тобой. И поэтому я молчу об этой истории. И точно знаю, что, помня её, ты никогда не помянешь прошлого. Потому что остался Человеком! Потому что никогда не предавал свого имени. Которое звучит, как и прежде, Евгений — "благородный" в греческом языке.

…Я хлебал пиво и рассказывал то, чего не знал командир. О том, что уже женился и успел кого-то родить старый ефрейтор Архип. Что изменил своему прошлому и давно снят с наркологического учета почетный гражданин забегаловок рядовой Граф. Что на двадцать первом году жизни ступил в гроб бессменный повар нашего взвода рядовой Яма. Что совсем разболелся войной, и через каждые три месяца мотается в Чечню тихий и скромный ефрейтор Полежай. Что таким, как и прежде, таким же коварным, как змеиное сердце, остался наш замкомвзвод старший сержант Василек. Что потерялся, как сгинул из жизни, внештатный наш вышибала добрый и справедливый рядовой Репа… Что кончился наш четвертый патрульный взвод. Разошелся по всей земле и забыл дорогу в свой дом — серую безрадостную казарму, где нас навсегда оставило детство.

— Я же стих написал… — совсем разволновавшись о прошлом, уставил я в стол пьяный свой взгляд. — Про часть нашу, про всех…

МИЛИЦЕЙСКОМУ БАТАЛЬОНУ В/Ч 5428 г. БАРНАУЛА

Ещё одна смена ушла на войну.

Менбат опустел. Никого на плацу.

Оставила тумба в покое солдат.

Везут в эшелонах на запад ребят.

Никто над Уставом давно не сидит.

Ржавеют кровати. Казарма молчит.

Бегут чередою безрадостно дни.

Покинули город давно патрули.

Померк и вокзал, провожавший парней.

Оркестр молчит вот уже много дней.

Бездвижны ворота, замки КПП,

И некому даже сидеть на "губе".

И нет на 9 Мая ребят,

Без них начинается этот парад.

Концертных трибун оглушительный рок

Не слышит в окопах забывшийся взвод.

И город не город — обитель теней.

Опали фонтаны его площадей.

Понуро листвою шуршат тополя,

Им некого прятать теперь от дождя.

А в небе сегодня такие цвета!

Ведь теплое лето приходит сюда!..

Но глохнет в груди не раздавшийся стон.

Всё дальше на запад идёт эшелон.

Всё выше и выше, вперёд к облакам,

Уходят ребята к холодным горам.

Далёкого боя доноситься гул,

И в этих горах снится им Барнаул.

Тоскливо дожди умывают дома.

Проспектов и улиц прохладная мгла.

Но нет батальона и нету солдат,

Пустыми глазницами смотрит менбат.

Пустая курилка, дорожки и класс,

Пылятся "Кираса", ПР и "Витраж".

Последняя смена ушла на войну.

И город молчит. Одиноко ему.

— Трудно было, когда вы ушли. Ты, Репа, Лоб, Полежай… Итак служить некому, еще и война… — сознался в своей беде командир. — Долго вас вспоминал…

— Мы, когда уезжали в ту ночь, комбат портупею на Полежая одел, — зачем-то вспомнив дурное, развязал я язык. — С себя снял и одел. Уважал нас за то, что добровольно… Только зря он её отдал. Полежай продал ее первому дембелю. Кажется, за сотню всего… Мы так и не поняли, зачем. Я думал еще вернуть портупею-то, ходил к тому парню. Куда там… Пальцы веером: "Продаю за триста!" Денег у меня не было. А портупею до сих пор жалко. Не на того одели…

…Мы всё сидели с пивом и не спешили никуда уходить. Бросали в тарелку рыбьи кости и плевались в неё чешуёй. Мы — два старых солдата, пришедшие на вечер воспоминаний своего батальона. Два выпускника серой безрадостной казармы на самом краю Барнаула.

Как-то незаметно разговор целиком перешел на меня.

— Куда пойдешь после выпуска? — задал в лоб командир.

И я даже растерялся от неуместного этого вопроса:

— …В милицию, конечно. Или, ты, про отдел?

— Да нет, — засмеялся он, — не про отдел. Слушай, — убрал он улыбку с лица, — мало ли что там в твоей милиции… Послужишь, конечно, разберешься, сам все решишь. Но на будущее: у нас в ГУИНе и платят больше, и год за полтора идет, и даже не это главное. Людей не хватает. Не служак, а Людей. В которых уверен, про которых знаешь, что не подведут… К нам приходят из милиции, бывает. Вот и ты, если что, не забудь… Найдешь меня. Послужим еще, как раньше…

Но тогда я ни на что не собирался менять милицию. Ведь ловить преступников всегда интереснее, чем их охранять. Ну, что там на зоне? Следить, смотреть, ходить за заключенными по пятам? Ну, уж нет! Мне нужно бегать, драться, стрелять. Про это я читал еще в первой своей книжке о милиции. И это мне по душе.

— Посмотрим после выпуска, — сказал я, — посмотрим, как жизнь повернет… Может послужим.

— "После выпуска…", — повторил командир. — Знаешь, — задумался он, посветлев пьяным добрым лицом, — у меня ведь тоже был выпуск. Новосибирск. 1996 год. Всего лишь каких-то шесть лет… Шесть лет назад, Артур! А помнится, будто вчера. И у меня была группа, и я был курсантом. Учился, бегал с занятий, в наряды ходил, на кухню и в караул, и дурдом весь армейский на себе испытал… Да тебе ли мне говорить? Сам всё прошел…А выпуск? А выпуск — это святое! Свобода! Праздник молодости! Первые погоны! Дорога в жизнь!.. Знаешь, какие чувства?!.. Душа плавится! Мы группой нашей собрались в последний раз… Столько лет ноль внимания друг на друга, а тут заболело…А тут стало жаль… Вижу их до сих пор, наших ребят, и плачет сердце. Достаю фото и никак не могу наглядеться… Собрались мы тогда, чувствуем: вот мы — сила! Вот мы — мужики! Да кто нас сокрушит, пока мы вместе?!. Это понять надо, прочувствовать! Такое раз в жизни бывает!…Командир группы тогда не пришел. Не знаю, почему не пришел. Да и что теперь?.. — отмахнулся старлей от загадки прошлого. — Мы-то там были…

Он говорил что-то еще, а я уже ничего не слышал. Кивал ему головой, поддакивал, но ничего не слышал. Я думал лишь об одном: почему не пришел командир?

Неужели нет границ людской надменности? Что было такого, в том командире, что он позволил себе плюнуть в лицо своей группе? Позволил забыть, как прошли эти годы! Разве только сержантские лычки? Нет. Всего лишь пустое сердце. Сердце, в котором давно завелась гордыня, спесь, высокомерие перед ближним. Которое ничего не имело, кроме злой памяти о былом.