Катье сняла накидку, повесила ее на ржавый крюк, одернула платье.

Лессин снова повторила она как заклинание. Завтра в Лессине она прервет это неприятное знакомство.

Потянувшись за брошенным на солому мешком, Катье вновь обрела деловитость и спокойствие владелицы замка. Развязала тесемки, заглянула внутрь и содрогнулась от мысли, что будет есть хлеб убитой женщины. Ничего не поделаешь, нынешней ночью она вынуждена мириться с безумием.

По крыше амбара монотонно барабанил дождь.

Катье почувствовала на себе взгляд Торна и вскинула голову.

– Я повинуюсь вашим приказам, полковник. Насчет ужина.

Она шагнула к фонарю, но, вновь увидев залитое кровью ложе, попятилась в глубь амбара. Там царил полумрак и метались зловещие тени.

– Мы здесь одни, – откликнулся Торн в ответ на ее невысказанный ужас.

Она, не глядя, кивнула: не хотелось снова смотреть в эти синие глаза, следящие за каждым ее движением. Она собрала остатки храбрости и перестала озираться по сторонам.

Найдя в стойле пустой старый ящик, с трудом выволокла его на середину амбара: вполне сойдет за стол.

– Какого черта вам понадобилась эта рухлядь? – послышалось сзади.

– Только свиньи едят на соломе.

– Прекратите испытывать мое терпение, женщина. – Он стянул мундир, бросил его на седло и вышел к ней в камзоле и в рубахе.

Она хорошо помнила, что Филипп без мундира сразу терял свой бравый вид и даже казался ниже ростом. Не зря говорят: мундир делает солдата. Но Торн, как ни странно, не утратил ни выправки, ни воинственности.

Он перевернул ящик и носком ботфорта задвинул в угол окровавленную солому, чтоб не маячила перед глазами.

– Спасибо, полковник. – Ее зубы выбивали дробь.

Она повернулась к нему спиной, присела перед ящиком и раскрыла мешок. Первой мыслью было взять какой-нибудь кусок, забиться в угол и поесть в одиночестве. Она вся пылала от негодования. Пальцы наткнулись на горлышко бутылки. Сейчас возьму и расшибу об его голову.

Но вдруг ее охватило раскаяние, и она мягко поставила бутылку на ящик. Так не годится, Катье. Он не станеттебя бесить, если ты ему не позволишь. Она вытащила каравай хлеба, маленькую головку сыра и две оббитые кружки.

В ней опять проснулась владелица замка. Нет, все будет так, как она захочет! Встала, вытащила платок из кармана накидки – голые доски выглядят чересчур неприглядно – и застелила их тонким полотном.

Так-то лучше. Вышитые на полотне гиацинты мгновенно скрасили вид неструганых досок.

В Сен-Бенуа она старалась сделать так, чтобы все было красиво. Пусть шелк и парча поистерлись, зато на столах и буфетах всегда были свежие цветы, а над дверями и в шкафах висели пучки ароматных трав. Она снова взглянула на гиацинты: чем не цветы?

Услышав позади шуршание соломы, Катье обернулась. Торн стоял и смотрел на нее, уперев руки в бока.

– Полковник Торн... – начала она и умолкла. Тишину нарушили шум воды и негромкое чавканье коня, жующего сено.

Две длинные волнистые пряди выбились из ленты, что стягивала сзади темные волосы Торна. Он сорвал эту простую ленту и тряхнул своей львиной головой.

Собравшись с духом, Катье кивнула на только что накрытый стол.

– Полковник Торн, не откажитесь разделить со мной скромную трапезу. Еды, правда, мало, но сыр свежий, фламандский.

Он глядел на нее из-под нахмуренных бровей. На миг ей стало страшно. Она обошла ящик с другой стороны, чтобы положить меж ними хоть какую-то преграду.

Он недоверчиво уставился на ящик, потом на нее. Поморщился.

– Вышитое полотно? Не прикажете ли вступить в светскую беседу с владелицей замка? Я солдат, мадам, и мне для пищеварения дамские штучки не нужны.

Она поджала губы и натянуто улыбнулась.

– Мне очень жаль, полковник, но я не солдат. Если хотите, можете поужинать в обществе своего коня. – С этими словами она уселась и как можно тщательнее расправила юбку.

Настороженность в синих глазах уступила место чему-то иному, чего Катье не смогла определить.

– Мадам. – Он поклонился учтиво, с грацией придворного волокиты. (Катье и в голову не могло прийти, что он это умеет.)

Затем направился к стойлу за мундиром, но она остановила его взмахом руки.

– Я ничего не имею против, если вы останетесь в таком виде, полковник.

Он приподнял бровь.

– Скажите, какое снисхождение! Катье не отвела взгляда.

– Лучше рубашка, чем запах пороха.

Она кивком указала ему на груду соломы напротив. Он стянул запачканные перчатки и пристально посмотрел на нее. Одной рукой, нарочито медленно расстегнул камзол, сбросил его, размотал белый шарф на шее. Катье открыла рот для протеста.

– Слушаю вас?

Она заметила вышитый герб на рубашке.

– Вышитое полотно, полковник?

– Рубаху тоже снять? – Он тряхнул кружевными манжетами. – Она запятнана человеческой кровью.

Она без слов покачала головой.

Торн легко опустился на солому. Катье старалась не смотреть на твердые гладкие мышцы в открытом вороте рубашки. Он оперся спиной о столб и вытянул перед собой длинные ноги, слегка согнув их в коленях. Его ботфорты блестели в свете фонаря.

Она искоса следила за его движениями: вот он взял каравай, разломил его надвое, каждую половину еще пополам и протянул ей кусок.

– Вы что, уснули, мадам?

– Зачем вы потащили меня с собой? – спросила она, принимая у него из рук предложенный хлеб. – Ведь вам и так известно, где моя сестра.

Он достал из-за голенища нож и принялся аккуратно нарезать сыр.

– Серфонтен... это где-то на юге, не так ли?

Катье наблюдала за тем, как проворно движутся его длинные пальцы, как набухают вены на тыльной стороне ладони.

– Н-на юге?.. Ну да, за Самброй.

Он протянул ей кусок сыра. Она взяла его, стараясь не коснуться руки Торна.

– Не могу же я спрашивать дорогу на каждом перекрестке? К чему плутать, когда под рукой прелестный провожатый?

Катье прожевала и проглотила кусочек, даже не почувствовав вкуса.

– Но Петер...

– Ваш сын? – Торн покосился на нее. – О нем можете не беспокоиться. Найал Элкот – лучший адъютант в английской армии. Он был бы уже капитаном, да у семьи нет денег, чтоб заплатить за производство в чин... Так вот, он позаботится о безопасности вашего Петера и, заметьте, намного лучше, чем вы.

– Как у вас язык повернулся?! – взвилась она. – Я ему мать!

– Не сомневаюсь. Но едва ли ваша святая материнская любовь уберегла бы его от тех разбойников, что напали на нас с вами.

– Вы, полковник Торн, видно, не знаете, на что способна мать ради своего ребенка.

Пальцы полковника потянулись к горлышку бутылки. Катье улыбнулась и, как послушная девочка, сложила руки на коленях.

– Или, скажем, сестра-Сургуч от пробки с треском посыпался на солому.

– Ваша сестра получит по заслугам, – сказал он и откупорил бутылку.

– Но в чем она провинилась? – спросила Катье и слегка побледнела от внезапной догадки. – Вы были...

– Любовниками? – закончил Торн, разливая в кружки темно-красное вино. Глаза его стали почти черными в тусклом свете фонаря и остановились на ней, отчего у нее вдруг засосало под ложечкой. – Нет, мадам. Такие женщины не в моем вкусе.

Катье вспыхнула и пригубила вино, крепкое, обжигающее, как взгляд человека, сидящего напротив.

– Ваша сестра замешана в гораздо более тяжких преступлениях, чем любовная измена.

Катье вновь остро ощутила исходящую от собеседника опасность, словно у него внутри туго натянута пружина часового механизма.

– А теперь, мадам, будьте добры сменить тему. Ваша сестра – неподходящий предмет для застольной беседы даже в столь непритязательной обстановке.

– И какой же предмет вас устраивает? – вспылила Катье и подхватила юбку, чтобы встать.

Он потянулся к ней, но она оказалась проворнее, вскочила, напоролась на железный крюк и, оцарапав плечо, вскрикнула от боли.