CCCXCI. Титу Помпонию Аттику, в Рим

[Att., X, 10]

Кумская усадьба, 3 мая 49 г.

1. Как я слеп, что не видел этого раньше! Посылаю тебе письмо Антония. Хотя я очень часто писал ему, что ничего не замышляю наперекор намерениям Цезаря, что помню о своем зяте, что помню о дружбе, что я мог бы, будь я иного мнения, быть с Помпеем, но что я, против своего желания разъезжая с ликторами1908, хочу находиться в отсутствии и что даже теперь как раз насчет этого у меня нет определенного решения, — смотри, как он на это наставительно:

2. «Как справедливо твое решение! Ведь тот, кто хочет быть нейтральным, остается в отечестве; кто уезжает, тот, по-видимому, что-то решает насчет одной или другой стороны. Но не мне решать, по праву ли кто-либо уезжать или нет. Цезарь возложил на меня такую задачу: совсем не допускать, чтобы кто-либо уехал из Италии. Поэтому то, что я одобряю твой образ мыслей, не имеет большого значения, если я, тем не менее, не могу тебе сделать никакой уступки. Тебе, по моему мнению, следует послать письмо к Цезарю и его просить об этом. Не сомневаюсь, что ты добьешься, особенно если обещаешь, что будешь принимать во внимание нашу дружбу».

3. Вот тебе лаконская скитала1909. Я вообще приму у себя этого человека. Он намеревался приехать за четыре дня до нон, вечером, то есть сегодня. Следовательно, завтра он, возможно, приедет ко мне. Попытаюсь, послушаю: я не тороплюсь, я намерен писать Цезарю. Буду действовать тайно, скроюсь где-нибудь с очень немногими; несмотря на все нежелание этих, конечно, улечу отсюда и если бы к Куриону! Слушай, что я тебе говорю1910: прибавилась большая скорбь: свершится нечто, достойное меня. Твоя дисурия1911 меня очень огорчает; лечись, прошу тебя, пока это начало.

4. Твое письмо о массилийцах1912 мне приятно. Прошу давать мне знать, что бы ты ни услыхал, Оцеллу я желал бы видеть, если бы мог открыто, так как добился этого от Куриона. Я здесь ожидаю Сервия1913, ибо меня просят его жена и сын, и я нахожу нужным.

5. Но он1914 возит с собой в открытой лектике Кифериду1915, как вторую жену; кроме того, собралось семь лектик подруг или «друзей». Смотри, какой позорной смертью мы погибаем, и сомневайся, если можешь, что тот1916 — побежденным ли возвратится он или победителем — устроит резню. Я же, если не будет корабля, даже на лодочке вырвусь из их братоубийства. Но я напишу больше, после того как встречусь с ним.

6. Юношу нашего1917 не могу не любить, но хорошо понимаю, что он нас не любит. Я не видел никого, в такой степени лишенного нравственных устоев, в такой степени отвернувшегося от своих, в такой степени думающего неведомо о чем. О, невероятная сила огорчений. Но меня будет заботить и заботит, чтобы у него было руководство. Ведь природный ум удивительный, но следует позаботиться о характере.

CCCXCII. Титу Помпонию Аттику, в Рим

[Att., X, 11]

Кумская усадьба, 4 мая 49 г.

1. Уже запечатав предыдущее письмо, я не пожелал дать его тому, кому намеревался, так как это был чужой. Поэтому в тот день оно не было отправлено. Между тем прибыл Филотим и вручил мне письмо от тебя. То, что ты в нем сообщаешь о моем брате, правда, не очень стойко, но не содержит ничего коварного, ничего обманчивого, ничего, не поддающегося обращению на честный путь, ничего, чего нельзя было бы одной беседой направить, куда хочешь; скажу коротко — все близкие, даже те, на кого он так часто сердится, ему все-таки дороги, а я дороже, чем он сам себе. За то, что о мальчике он написал тебе одно, а матери о сыне — другое, не упрекаю. То, что ты пишешь о путешествии и о сестре, огорчительно и тем более, что наши обстоятельства таковы, что я не могу врачевать их; ведь я бы, конечно, врачевал. Но в каком я несчастном и отчаянном положении, ты видишь.

2. Что касается денежных дел, то положение (ведь я от него часто слышу) не таково, чтобы он не желал бы тебе уплатить и не старался об этом. Но если Квинт Аксий не отдает мне при этом моем бегстве 13 000 сестерциев, которые я дал взаймы его сыну, и отговаривается обстоятельствами, если Лепта, если остальные поступают так же, я склонен удивляться, когда слышу от него1918, что он тревожится из-за каких-то 20 000 сестерциев — ведь ты, конечно, видишь его стесненное положение — и тем не менее велит, чтобы они обязательно были тебе уплачены. Или ты находишь его медлительным или скупым в этом отношении? Менее, чем кто бы то ни было.

3. О брате достаточно. Что касается его сына, юноши, то его отец, правда, всегда был к нему снисходителен, но снисходительность не делает лживым, или жадным, или не любящим своих; диким, быть может, также надменным и напористым она делает. Поэтому он обладает и тем, что порождается снисходительностью, но это можно перенести (что мне сказать?) — ввиду его молодости. Но то, что даже для меня, любящего его, является большим несчастьем, чем те беды, в которые мы впали, не зависит от нашего потворства; ведь оно имеет свои корни, которые я бы все-таки вырвал, если бы было дозволено. Но обстоятельства таковы, что мне следует терпеть все. Своего1919 я держу в руках с легкостью; ведь ничто не уступчивее его. Из жалости к нему я до сего времени принимал решения действовать более медлительно, и чем большей твердости хочет он от меня, тем более я боюсь, как бы я не оказался более жестоким к нему.

4. Антоний прибыл вчера вечером; скоро, быть может, прибудет ко мне; или даже и этого не будет, раз он написал, чего он хочет. Но ты тотчас же будешь знать, о чем шла речь. Я теперь — только тайно.

Что делать мне с мальчиками? Доверить их небольшому судну? Каково, по твоему мнению, будет мое душевное состояние во время плавания? Ведь я вспоминаю, как я тревожился летом, плывя вместе с ними на том родосском беспалубном судне. Что, по твоему мнению, будет в суровое время года с легким суденышком? О, несчастье со всех сторон! Требаций, подлинный муж и честный гражданин, у меня был. О каких чудовищных вещах он говорил — бессмертные боги! Даже Бальб1920 может подумать прийти в сенат? Но завтра я дам ему письмо к тебе.

5. Ты пишешь, что Веттиен мне друг, — так я и считаю. Так как он строго написал мне об уплате денег, я пошутил с ним несколько сердито1921. Если он это примет не так, как следовало, ты смягчи. Однако я обратился к нему со словами «Ведающему монетой»1922, так как он ко мне — со словом «Проконсулу». Но раз он человек и меня любит, он должен быть любим мной. Будь здоров.