Конечно, в наш век, когда большую часть любого пиара составляют скандалы, «незапятнанное имя» приобрело совершенно иной вид, нежели во времена шекспировских страстей. Но это, в сущности, ничего не меняет. Кстати, и пять столетий назад неверность жены не у всякого вызывала нервические припадки. Кое-кто на месте Отелло всего-навсего засмущался бы, словно Скалозуб — тоже открытый, простой воин, только совсем из другого классика: «Мне совестно, как честный офицер».[50] И никаких идиотских вопросов: молилась ли ты на ночь, ваще? Не молилась? А если молилась, то насколько искренне? Того же Шекспира, впрочем, не стоит понимать буквально. Бог с ними, с потерянным не вовремя сопливчиком, с патологической ревностью, с навыками экзотического сексуального удушения. Шекспир о другом писал, всегда о другом. О манипуляции человека человеком. Об интригане, который апеллирует к нашим лучшим чувствам и добивается наихудшего для нас исхода. И мы сами помогаем интригану и манипулятору, отключая на хрен весь свой потенциал проницательности, все свои защитные системы, все свое «рацио». И с комфортом тонем в эмоциях, в надеждах, в фантазиях, пока реальность не вызволит нас из вышеперечисленных глубин и не сделает нам искусственное дыхание. Или электрошок. Второе чаще и намно-ого неприятнее. А после мы лишь удивляемся: и как это меня угораздило?
Вот и история «в струю» — про уже неоднократно упомянутую Мирку. Мирра, кстати, тоже любит поиронизировать над апологетами «культуры и мультуры», но тут не поостереглась и вмиг лишилась заработка. И ее кровные-законные как корова языком слизала. А вы что думали? Только цыганки на рынках и аферисты в банках норовят ваши денежки захапать? Если ответ «да», то это неверный ответ. Я сейчас продемонстрирую такой образец интеллигента-энтузиаста-пассеиста-импотента — загляденьице! Итак, приступаю.
Мирка любит людей энергичных и целеустремленных. И заодно считает: чтобы чего-то захотеть, человеку уже требуется немалая энергия. А чтобы изучать, осваивать, получать то, что тебя привлекает — и подавно. Природа щедро наделяет человека энергией, большая часть которой выплескивается в молодые годы. Для Мирки повышенная активность — самая настоящая «психологическая отмычка». Ее этим «приспособлением» можно в минуту вскрыть, словно дешевый сейф из магазина «Икеа». Мирре только предложи новый проект, новую идею, новую теорию, новую команду — при условии, конечно, что эти новинки работают и могут давать прибыль — и она непременно попытается внести лепту. По себе знаю. Иначе сейчас вы бы меня не читали. Но я, в отличие от персонажей нижеследующей истории, от Мирки кусков отрывать не собиралась, равно как и оскорблять ее в лучших чувствах. Притом, что многие люди, обнаружив в своем друге-приятеле-родственнике этакий «простенький замочек», уже не могут избежать соблазна: их так и тянет превратить своего дорогого друга в недорогую тягловую силу. Стоит за это на человечество обижаться или не стоит — каждый сам решит. А я пока рассказываю дальше.
Действенный образ жизни, который так привлекателен для молодежи и для более зрелых особ вроде Мирры, не заменишь никакими медитациями на берегу, в ожидании, пока по реке проплывет труп врага и чемодан с золотыми кредитками. Впрочем, у некоторых лиц энергичность с возрастом перерождается в суетливость. Каковая в немолодые годы выплескивается на кого бог пошлет. И часто бывает трудно отличить суетящегося придурка от человека деятельного и делового. Как правило, основная путаница начинается в тот момент, когда мы сами себя уговариваем и уверяем: перед нами именно он, позитивный вариант. Или когда полагаемся на чью-то рекомендацию — настолько, что отключаем родные мозги и движемся на чужом автопилоте. Но хватит преамбул. На моих глазах с умницей Миркой случилось следующее.
Однажды Миркина коллега трепетно попросила — а может, снисходительно предложила, грань тут размытая, от дальнейшей трактовки зависит — поучаствовать в проекте ее родственника, матерого, как она выразилась, журналиста, настоящего профессионала. На деле протеже имел две заслуги перед отечеством: лет сорок протирал штаны в одном из тех печатных органов, которые с советских времен высоко несут заслуженное звание «скучищи» — за такую «выслугу лет» любой работник почему-то неизбежно награждается званием профессионала. Хотя большинство достойно более престижного звания мученика. Вдобавок мученик-профессионал был мужем весьма средней писательницы, излившей на бумагу великое множество однородных соплеобразных сюжетов. Типа «Вотще ему я целовала ноги — // И сам ушел, и сундучок унес!».[51] Вероятно, эта писательница с тем «настоящим профессионалом» составила отменную супружескую пару. Дубаковы было их фамилие.
Дубаков-супруг являл собою образец психа-шестидесятника, намертво затормозившего в «любимом времени» — нытик-романтик, интеллигент-джедай. Даже тембр его голоса наводил на воспоминания о сне в летнюю ночь. Нет, одноименная шекспировская пьеса тут ни при чем. Я непосредственно про сон в летнюю ночь: окна нараспашку, ветерок то пахнет, то замрет, а вокруг тебя вьются, тошнотворно зудя, «кровопросцы», как их метко называл Сэм Скромби.[52] И голос, и цели у Дубакова были самые что ни на есть комариные. Будь он личностью позначительнее, дорос бы до вампира — а так… серьезного вреда причинить не в силах, но зуд после него остается. Противный такой почесун. Некоторые люди были хорошо осведомлены об этой его «природной тонкости». Как только в дальнем конце коридора проявлялась фигурка в мешковатых брюках, стянутая под впалой грудью потертым ремешком, умные люди разбегались, а придурки расплывались в улыбке. Родное лицо увидали! Жаль, что Мирка работала в другом заведении и была совершенно не в курсе.
В момент, когда сослуживица подрядила — вернее, подставила — бедную Мирку, Дубаков синим пламенем горел. И, как все горящие синим пламенем, он искал средства — средства к спасению и средства как таковые. И притворялся, что горит не просто так, а прямо-таки полыхает идеей создания молодежного издания — толстенного, с дорогущей полиграфией. Якобы предназначенного для целей больших и чистых (знакомое словосочетание, а?). Среди оных обретались и исторические, и просветительские, и самые святые — не подкопаешься. Тут же в окружении Дубакова нашлась добрая душа: очаровалась трепотней, денег дала и еще обещала. Дубаков уже пытался подкатиться ко всяким разным ученым на предмет писания статей — разумеется, на халяву. Ну, нашего ученого на такое не подпишешь. И не потому, что он бдит и видит Дубаковых насквозь. Просто пишет он вяло и мало. А то, что написал, непременно норовит продать за большие деньги. Притом, что для периодического издания подобные опусы — верная смерть. Быстрая, но мучительная, словно криогенная заморозка — навроде той, которую претерпел герой Сталлоне в фильме «Разрушитель».
Обнаружив непригодность ученых умов для ученых трудов, Дубаков сменил тактику. Он бросился в объятья к представителям второй древнейшей профессии и, уповая на их корыстолюбие, принялся обещать небывалые гонорары — естественно, в ближайшем будущем. Мирра — не сказать, что по глупости, — купилась на посулы. Видимо, так совпало: захотелось Мирке проявить себя в качестве большого просветителя, мастера и учителя. Может быть, ей также хотелось чего-нибудь новенького, а еще чтобы адреналин кипел, чтобы идеи фонтанировали, чтобы строить, налаживать и благоустраивать, чтобы гордиться результатом… Словом, подошел ключик к замочку. Вот Мирра и отправилась на «мозговой штурм», даже не разведав обстановку. Как в песенке: «Поверила, пове-ерила, и больше ничего-о-о…» А через несколько недель позвонила мне, сопя и недоумевая. Ее рассказ выглядел примерно так.
«Нет, я испытала желание сбежать, еще когда будущий коллектив начал скапливаться, словно сточные воды, в озерцо на автобусной остановке. Понимаешь, все — слэнг, стиль, манеры — выдавало в них милых таких, прекраснодушных мальчиков и девочек, абсолютно необученных и бесполезных, а в массовых скоплениях откровенно непереносимых. Кучкуются, гомонят о чем-то своем, детском, на лицах свежесть блендамедовая… Нет, те, кто постарше был — те оказались еще страшнее. Потому что шумно веселящаяся юность — явление нормальное. Ну, более ли менее нормальное. А вот шумно веселящаяся, равно как и бодро настроенная… как бы это сказать… перезрелость — зрелище откровенно патологическое. Словно смотришь фильм «Добро пожаловать, или посторонним вход воспрещен» — тот самый момент, когда приехавшие родители чохом впали в детство: на качельках катаются, кольца кидают, поют хором… Словом, изживают леденящие кровь воспоминания о пионерлагерном детстве путем воссоздания обстановки.