— А что там, за Мертвым озером? — встревает Нудд. Он едет по другую сторону от Бога Разочарования и, как и я, слушает его рассказ, изредка погружаясь в ленивую дрему.

— Зачем тебе за Мертвое море? Там все то же: камни, леса, пустоши, снова камни… До самого моря. Только туда ходить не надо.

— Что ж мы, черных альвов на дне искать станем? — не удивляется сильф. Если на дне, значит, на дне. Отчего бы и нет?

— В середине озера есть огромная скала. Можно сказать, остров, только на нем ни единой травинки не растет. И там, на скале и под ней — город черных альвов. Наездницы переплывут для нас озеро, они хорошо плавают. Мы-то можем здешней водицы нахлебаться, а она скверно действует. Не так сильно, как яды, но скверно. Если, конечно, не попытаемся перелететь или пройти по Бильрёсту… — Не могу видеть эту хитрую рожу. Уж как Видару хочется снова начать колдовать — никакими словами не передать. Он ненавидит воздух Утгарда, отнимающий силу у богов, его несъедобную флору и фауну, его непредсказуемую воду, которую то можно пить, то нельзя, его неразведанные сокровищницы силы, которыми вовсю пользуются альвы, но богам Асгарда и Мидгарда в них ход закрыт. Закрыт и запечатан.

Бог Разочарования провел не один год и не одно десятилетие, пытаясь покорить Утгард или хотя бы втереться ему в доверие, стать здесь своим. Глухо, как в танке. Его положение в Ётунхейме и по сей день шатко, точно у белого туриста в Амазонии. Кое-что он разведал, но это кое-что — слону дробина.

Ох, не к добру я припомнила эту метафору! Я привстаю со спины слоноженщины и вглядываюсь в горизонт. Нет, вроде все чисто. После битвы я не то боюсь новых нападений жадных ётунов, не то жажду их — нападений, в смысле. Пусть только заявятся по наши души — узнают, кто в здешних краях самый ужасный монстр! Моя соседка, мир ее душе и телу, чтоб нам больше никогда не встретиться в реальной жизни…

— Ты чего встрепенулась-то? — поднимает брови Бог Разочарования. — Если за племенем кто погонится, вожак учует врага за десять миль! Их на старом пастбище в кольцо взяли, уходить было некуда, а то бы только их зады и видели!

— Давай про альвов договаривай! — неожиданно хмуро обрывает его Нудд. Я оглядываюсь. У моего напарника такое лицо… как будто у него зубная боль началась. И не во рту, а прямо в сердце. Вот кто чует беду, но не говорит. Уж лучше бы выкладывал всё как есть.

— Альвы… Черные альвы — отродье первых ётунов, кровь от крови, кость от кости Имира. Самый древний местный народ. Самый могущественный, самый замкнутый. Самый злой.

— На кого злой? — интересуюсь я. Мне в очередной раз не по себе.

— На всех. Нет такого существа, к которому у черных альвов не было бы счета. Все мы, по их мнению, в неоплатном долгу перед природой этих мест. А они, альвы, есть высшее воплощение природы. Следовательно, мы — их должники. Злостные. Неблагодарные. Оттого и вредим им, своим благодетелям, вредим, не покладая рук. Вы уверены, что сможете справиться с целым народом, пораженным паранойей?

— Теперь я понимаю, что Сораха в тебе нашла! — оглушительно хохочет Мулиартех, разглядывая новый облик Марка.

Марк и по человеческим меркам был красивым мужчиной. Дороге Теней потребовалось лишь чуть-чуть подкорректировать эту внешность, чтобы превратить симпатичного, но ничем не примечательного парня в сексуальное чудовище. С точки зрения Сорахи сексуальное, естественно. Какие широкие копыта, какие могучие рога, какие желтые шальные глаза с глубокими горизонтальными зрачками! И какое нежное сердце! Одно слово, мечта любого глейстига.

Теперь и я понимаю, что тогда произошло. Все мы грешили на Аптекаря-гипнотизера, запрограммировавшего мозги и так-то неумному глейстигу, представляли себе изощренного убийцу, совершившего покушение на провидца с использованием одурманенного фэйри, ах, какая мощь, какое хитроумие! Кто же он такой да где он прячется? Да нет ли у него намерения взять под контроль целые магические народы?

Есть. Есть у него такое намерение. И оно уже начало осуществляться. Причем по нашей собственной воле. Или, если хотите, вине.

А зовут убийцу любовь. Сораха темной, но чуткой душой своей узрела то, чего никому из нас узреть не дано: генеалогическое древо Марка несет в себе соки не только людей, но и урисков. А для глейстига уриск — все равно что диджей для девчонки с танцпола. Уриски — таинственные и творческие, но добрые и чувственные. Они играют на древних инструментах, застыв в красивых позах на утесах Шотландии на фоне полной луны, и шум водопада неожиданно вплетает свой голос в их мелодии. Они танцуют странные танцы, полные первобытной силы, встречаясь с соплеменниками на бархатных полянах, освещенных алыми высокими кострами. Они не делают зла людям, но не от слабости духа, а по проницательности ума… Словом, «господа офицеры — чистые конфеты»[76].

Неудивительно, что Сораху после утраты танцевального дара (с нервными козами такое случается — от депрессии или даже от скверных предчувствий) потянуло туда, где она учуяла уриска. Рядом с уриском козлоногой невротичке заметно получшало, она даже сплясала от души, оторвалась на всю катушку… Ну, а мировой заговор против Марка мы славно додумали всем нашим магическим ареопагом параноиков. Ай, молодцы. Вот вам преимущества богатого воображения.

Новоиспеченный уриск хохочет в ответ, у него низкий рокочущий голос, ничуть не напоминающий блеяние. Круто загнутые назад рога поблескивают, словно полированные, между ними сбегает на затылок холеный угольно-черный ирокез, густые пряди волос на затылке доходят до лопаток — ничего общего с каштановой, коротко стриженой шевелюрой Марка. Да и тело Уриска — по-звериному мощное, с кожей цвета красного дерева, заросшее ниже пояса густой шерстью — совсем не напоминает крепкого, тренированного, но какого-то декоративного Марка. Душа и тело уриска полны силой и целесообразностью дикого зверя, давно утраченными человеком. Может, и к лучшему, что утраченными. Не хотела бы я встретиться в этом мире с тем, в ком душа зверя соседствует с человеческим разумом.

Стоп! В этом мире! А в каком мы мире? Пройдя горизонт, мы переместились на потолок пещеры, — говорит мне моя зрительная память. Ага! И висим на нем вверх ногами, точно семейство летучих лисиц на баобабе! — иронизирует здравый смысл. На самом деле мир встал с ног на голову и ты в стране антиподов, как Алиса, пролетевшая землю насквозь, — умничает зануда, отвечающая за оперативные версии. А чего их слушать? Надо спросить Морехода! — бойко советует самая адекватная составляющая. Та самая, которая всегда найдет, на чьи плечи переложить работу и заботу.

— Мореход, а где мы, вообще? — невинным тоном осведомляюсь я у нашего Вергилия, заведшего попутчиков в ад и даже, может, глубже. — Мы еще в краях Синьоры и ее хозяев или нас снова занесло на подкладку реальности?

— Вы там, куда вас привели, — объясняет Мореход все разом. — Ваш главный поводырь — Легба. С него и спрашивайте. Он сделал так, что вы здесь оказались. Я же только наблюдал.

— Легба? Зачем? — вырывается у всех… ну, почти у всех.

— Чтобы освободить жену, — сухо заявляет Легба. Его скрипучий, старческий голос в устах соблазнительной креолки звучит по крайней мере неуместно. Фрилс недоуменно скашивает глаза к носу, будто пытается разглядеть слова, вылетающие из ее темных, припухших губ. — Моя жена стала заложницей своей черной стороны. Я это давно понял.

— Значит, ведешь нас к Черной Помбе Жире? — взвивается барон. Фрилс аж дрожит от напряжения, пытаясь справиться со своими взбесившимися голосовыми связками. — Ты соображаешь, что с нами будет, если она до нас первая доберется? Ты хоть знаешь, какова ее сила, в каком она теле обосновалась, кого уже поработила и кого планирует поработить?

Легба молчит. То ли упрямо, то ли виновато — не разберешь.

— Надоели! — ворчит Марк. — Такие большие — уже, можно сказать, старые мальчики, а все цапаетесь и друг на дружку вину перекладываете. Ай-яй-яй! Папа вами недоволен, — и длинная ухмылка искривляет его физиономию, подчеркивая явственное сходство некогда человеческого лица с ехидной козлиной мордой.