Мы резко развернулись и пошли в сторону ментовского блок-поста, не слушая как старейшина начал опять оправдываться…

– Борис Геннадьевич, мне вчера принесли фотографии, на которой запечатлены этот старейшина в обнимку с Хаттабом. Вот такая это скотина: хотя чего обижаться – ведь по их нему: обман неверного и дача им клятвы не является грехом. Вот только жалко, что сейчас не тридцать седьмой год, а то бы я его арестовал и быстро всё с него выколотил.

Остановившись в пятидесяти метрах от блок-поста, особист нервно закурил и сделав несколько затяжек, решительно затоптал сигарету: – Борис Геннадьевич, пойдём к ментам. Будешь свидетелем. Осталось сделать ещё одно неприятное дело…

Через часового у входа Сан Саныч вызвал старшего блок-поста, который появился через три минуты.

– Сан Саныч, какими судьбами? – Толстый майор жизнерадостно раскрыл объятья и двинулся к особисту, – давай, дорогой, заходи – посидим…

Старший ментов попытался обнять моего товарища, но тот решительно отвёл его руки и холодно оборвал того.

– Товарищ майор, во-первых: я вам не Сан Саныч а старший оперуполномоченный федеральной службы военной контрразведки капитан Белых. Во-вторых: вы мне сейчас, в присутствии этого офицера – начальника артиллерии полка, должны ответить на следующие вопросы.

– Расскажите о конкретных фактах и случаях провода боевиков мной и подполковником Калининым через наш передний край за деньги. Также доложите об источниках, которые знают, что мы пропускаем каждого боевика за 15 тысяч рублей. А потом я задам вам ещё много интересных вопросов, – многозначительно протянул особист.

– Сан Саныч… Ой, то есть товарищ капитан…, – толстый майор потерял свою жизнерадостность и стал сбивчиво оправдываться, всё более и более запутываясь в своих словах. Через три минуты фонтана бессмысленных слов и нагромождения лжи, в ходе которой нам стало известно, что майор никуда и ни о чём таком не докладывал, никому ничего не говорил и не называл никаких фамилий. Но о взятках говорят сами чеченцы и он сам лично видел несколько дней тому назад как подполковник Зорин пытался провести в Дуба-Юрт группу людей, но эта попытка была предотвращена их генерал-майором и вообще он больше не будет вмешиваться в дела ФСК. Командир ОМОНовцев заткнулся и с надеждой воззрился на особиста, свято веря что он сумел обелить себя.

– Ладно, товарищ майор, я задал вам вопросы. Только завтра я приеду сюда с видеокамерой, прокурором, который живёт у нас в полку и вот эту ахинею, которую вы тут несли говорить не надо. Вот тут у меня в кармане, – Сан Саныч со значением постучал ладонью по нагрудному карману, – лежит ваш рапорт, слава богу, и у вас есть порядочные люди. Рапорту хода не дали, а передали его мне. Я тоже дёргаться не буду, если ты, майор, завтра всё расскажешь начистоту. Можешь не беспокоится, плёнку я оставлю у себя, чтобы ты и дальше не ляпал своим языком. Так что подумай, майор и жди меня завтра. Пошли, Борис Геннадьевич…

– Сан Саныч, а что у тебя точно что ли рапорт этого урода есть? – Мы отошли уже далеко от блок-поста и можно было безопасно разговаривать, не боясь что нас услышат.

– Да нет, я его на "понт" взял. Хотя рапорт его мне дали почитать – есть ещё нормальные офицеры у ментов. Но так просто я это дело не оставлю.

Из моего ПРП высунулся связист и сообщил, что нужно срочно прибыть на блок-пост 1ой роты у кладбища. Мы вскочили на машину и уже через пять минут спрыгнули на землю у кладбища. Туман продолжал плыть низко над дорогой, но видно было дальше чем в предыдущий приезд. На асфальте сидел с заведёнными руками назад и с поникшей, перевязанной головой раненый боевик, а около него прохаживался часовой.

– Откуда вышел душара, боец?

Солдат мотнул стволом автомата в сторону Дуба-Юрта, скрытого пеленой тумана: – Он вышел по дороге из деревни прямо на нас, с ним ещё были три русские женщины, из плена бежали. Они сейчас в палатке чай горячий пьют, – солдат ткнул стволом в одну из палаток и продолжил своё движение вокруг боевика.

В палатке, действительно, рядом с командиром взвода и майором Резвановым, сидели три женщины и с огромным удовольствием пили густо заваренный, сладкий чай, закусывая его огромными кусками хлеба с маслом. Только две из них: одна молоденькая девочка лет семнадцати и женщина пятидесяти лет были славянской внешности. Третья была явно кавказская женщина и не из "простых": утончённые черты лица, манера держать даже в грязных руках солдатскую кружку, какая то доля манерности в поведении, поза, в которой она сидела, подсказывала – женщина когда то крутилась в верхних слоях общества .

– Пейте, пейте чай, – поспешно предложил я, увидев как испуганно и затравленно женщины прекратили пить чай и уставились на вваливших в палатку офицеров. Пленницы несколько успокоились и продолжили пить, кидая на нас испытующие взгляды, мы же расположились на нарах напротив них и молчали, давая время прийти в себя. Через пять минут женщины поставили кружки на стол и стряхнули крошки хлеба с колен. Мы молчали, давая возможность поработать с беглянками особистам.

Сан Саныч улыбнулся: – Ну что ж, первый голод вы я надеюсь утолили и давайте немного поговорим. Вы расскажите каждая о себе, я задам вам уточняющие вопросы и отправим вас в Грозный. Давайте начнём с вас. Как вас зовут? – капитан обратился к русской женщине пятидесяти лет.

Женщина тяжело вздохнула и внезапно заплакала. Плакала она тихо, зажимая в себе рыдания и лишь обильно текущие слёзы выдавали сильное душевное волнение.

– Ну, ну, успокойтесь…, – Сан Саныч наклонился вперёд и погладил женщину по плечу.

– Да, да… Сейчас…., извините меня…, – женщина последний раз судорожно всхлипнула и вытерла ладонью щеки от слёз.

– Я, Марья Ивановна Фёдорова из Ярославля. Точнее не из самого Ярославля а из области. У меня тут сын в первую войну пропал. Пропал без вести. Куда я только не обращалась, но всё без толку. И вот решила сама поехать и искать сына. Я чувствовала что он живой, в плену… Приехала сюда прошлым летом, добилась встречи и обратилась за помощью к Масхадову и знаете очень быстро отыскались следы моего сына. Меня привезли к одному из полевых командиров в Старопромысловский район и он показал мне могилу где похоронен мой сын, – женщина опять тихо заплакала, заплакали и обе женщины. Я с силой сжал зубы, чтобы не выдать своего волнения, Сан Саныч заёрзал, а второй особист громко засопев, вскочил с нар и выскочил из палатки. Через минуту Марья Ивановна прекратила плакать и продолжила, – я неделю прожила в одной чеченской семьи, очень хорошие и душевные люди, и каждый день ходила на могилу сына и с утра до вечера находилась там. Рассказывала о том, что за это время изменилось в деревни, кто из его друзей женился, где работает, а кто учится. Прибиралась на могилке и вокруг. Только я не знала, что в это время чеченцы напали на Дагестан и меня задержал чеченский патруль прямо на могиле: ничего не хотели слушать – прямо оттуда, без документов и увели. Держали несколько недель в тюрьме, а потом отдали стряпухой в чеченский отряд. Я не знаю когда это было, я давно не слежу за днями, да и мне не интересно – какой день недели или число, но ночью наш отряд под обстрелом прорвался из Грозного и ушёл в горы. Какое то время мы скитались по горам, а вот сегодня главарь отряда приказал нас отвести подальше и расстрелять. Опять попались хорошие чеченцы, они отвели нас на километр от лагеря, вывели на дорогу и сказали – идите по ней и через пять километров будет русский блок-пост. Потом постреляли в воздух и ушли. А в Дуба-Юрте к нам вышел раненый боевик, он выбросил в кювет автомат и сказал, что его могут спасти только русские врачи и он с нами идёт сдаваться в плен. Ему мол бояться нечего – грехов у него нет…. Ну, кажется всё….

Женщина тяжело вздохнула и замолчала.

– Хорошо, вы посидите, а мы послушаем других. Теперь вы расскажите о себе, – Сан Саныч обратился к женщине с кавказской внешностью. Та встрепенулась, тщательно расправила на коленях грязную и измятую юбку и начала рассказывать о себе – Директор одного из коммерческих банков Владикавказа. Дела банка шли хорошо, но перед дагестанскими событиями её похитили чеченцы и запросили за неё у хозяев банка 3 миллиона долларов выкупа. Хозяева отказались платить. Чеченцы опустили цену выкупа до миллиона долларов, потом до пятьсот тысяч…. Последнее их требование было уже всего триста тысяч рублей, но и тогда сволочные, так она выразилась с ненавистью, хозяева не захотели её выкупать. В отряде она также как Марья Ивановна занималась стряпнёй и стирала бельё чеченцам…