Увы. Ему попался конец пальца Ястреба. Рефлексивно Ястреб отдернул руку. Вновь хлынула кровь. Ястреб бросился обратно к ране и заткнул отверстие, но уже левой рукой. В конце концов ему удалось зажать артерию.

— Отбой тревоги, — сказал он Громиле МакКарти и хирургу другой смены, спешившим к нему, — но Профессора все равно веди.

Большинство хирургов набиралось опыту в лечении артериальных травм прямо на месте, но все равно они в этом деле еще были новичками. Потому Армия направила в Корею с лекциями профессора сосудистой хирургии из Вашингтонской клиники Уолтера Рида. К счастью, в тот момент он оказался в Двойном-неразбавленном, чем выручил и пациента, и Ястреба.

Ловец Джон, между тем, был по локти в чьей-то груди, а Дюк разбирался с несколькими футами тонкой кишки совершенно теперь не нужной её владельцу. Ястреб вернулся в предоперационную, где распоряжался теперь подполковник Блэйк.

— Какой счёт? — спросил Ястреб.

— По серьезному пациенту на каждом столе, еще десять тяжелых ранений на очереди, и около тридцати тех, которые могут подождать пока тут затихнет.

— Кто готов?

— Вон тот вон, — указал пальцем Генри.

«Вон тем вон» оказался очень черный негр — один из эфиопских вкладов в войска ООН. Ястреб заштопал печень и кишечник как раз к тому моменту, когда понадобилось ассистировать Ловцу Джону в операции над очередной грудью. От Ловца он перешел к Дюку, чтобы помочь вынуть почку и часть толстой кишки, принадлежавшие ранее капралу Иену МакГрегору.

— А этот какого сорта? — спросил Ястреб Дюка.

— Ты эт-та, что, не видишь что оперируешь представителя Канадской Легкой Пехоты Принцессы Патрисии?

— У, высший сорт, — ответил Ястреб.

Так они справлялись день за днем. Как только один из них заканчивал работу на своем столе, он шел помогать другому, пока ему не приносили собственного пациента. Получив от подполковника Блэйка краткие наставления, хирург начинал делать все, на что способен. Когда последние из тяжелых случаев были распределены, освободившиеся хирурги начинали работать над менее серьезными случаями: вынимать осколки из ран конечностей. Иногда попадались трещины в костях, иногда было необходимо отрезать палец на ноге или руке, или даже ампутировать ступни или руки. Но все равно — случаи эти намного легче всего того, что они уже сделали. Все это время они и все вокруг со страхом прислушивались: не появится ли шестичасовой вертолет.

Шестичасовых вертолетов — будь то утром или вечером — боялись все, так как сам факт, что пилот рискует лететь в полусумеречном утреннем или вечернем небе означало, что в его носилках лежат тяжелораненые солдаты. Так что дважды в день — на рассвете и на закате, когда часы приближались к шести, все в лагере — сестры, санитары, хирурги, повара, и в особенности подполковник Блэйк тщательно прислушивались. В это время Великого Потопа слышался не один шестичасовой вертолет, а целых три или четыре.

— Да что там у них происходит, черт возьми? — спросил в сердцах Блэйк в очередные 18:00, когда рев вертолетов заполнил послеоперационную, в которой подполковник и обитатели Болота подводили итоги.

— Китаёзы, — пробрюзжал Ловец, — очевидно объявили набор в клуб Материнской Золотой Звезды .

— И нам выпало постараться ограничить количество новых членов, — сказал Ястреб, — так что вперед, за работу.

— Точно, — поддержал Дюк, — мы их можем чинить с той же скоростью, с которой в них стреляют.

— Черта с два «точно», — сказал Генри, — вы так долго не протяните. Не спите вообще.

— Точно, — сказал Дюк.

— Ты как себя чувствуешь?

— Лучше, чем пациенты.

— Тогда какого черта тут стоишь? — сказал Генри.

Новая группа раненых была интернациональной. Ястребу достался турок, которому он заделал изрешеченную толстую кишку. Дюк ампутировал ногу пуэрториканцу, частью бедренной кости которого была пробита грудь его приятеля по окопу. Он теперь лежал на соседнем столе под ножом Ловца. Когда Ловец закончил с ним, он перешел к китайскому военнопленному и зашил разорванную диафрагму. Дюк тем временем ассистировал профессору сосудистой хирургии, пытавшемуся спасти ногу нидерландского рядового путем вырезания фрагмента разорванной вены и замены его аналогичным куском из другой ноги. А Ястреб, с помогавшим ему Питом Риззо, погрузился в австралийский живот.

— Черт возьми, — воскликнул он примерно через полчаса, — Нам просто не хватает рук!

— Я знаю, — ответил Пит Риззо, — но у меня их только две.

— Громила!

— Да, сэр? — спросила капитан Бриджет МакКарти.

— Одевай перчатки и становись нам помогать, лады?

— Не могу, Ястреб, — ответила капитан Бриджет МакКарти, — у меня уже слишком много дел.

— Тогда найди еще кого-нибудь.

— Да, сэр.

Через десять минут Ястреб почувствовал присутствие помощи — что-то белое перчаточно-шапочное повязочно-халатное с его левой стороны. Не поднимая головы он взял руку нового ассистента и вооружил ее ретрактором.

— Тяни, скомандовал он.

— Как тянуть, Ястреб? — услышал он голос Отца Мулкахи. — Это всё немного не по моему профилю.

Целыми днями и уже и по ночам Даго Красный выполнял свою работу. Сутки напролет он ходил от пациента к пациенту — черным, белым, желтым — и к друзьям, и к врагам. Некоторые не знали кто он такой, но знали на чьей он стороне. Уверенный в выздоровлении пациент лучше переносит операцию, равно как и уверенный хирург, и у Даго Красного находились правильные слова и для того и для другого.

— Просто тяни, — сказал Ястреб спокойно. — Вот так,… и на себя. Еще… Хорошо. А когда мы из этого выкарабкаемся, можешь произвести первое в истории хирургии простерилизованное колдовство.

А они все прибывали. Животы, груди, шеи, артерии, ноги, руки, глаза, тестикулы, почки, спинной мозг — все простреленные, к чертовой матери. Выиграть или проиграть. Жизнь или смерть. В самом начале всего этого хирурги, и в особенности обитатели Болота, пережили большую внутреннюю перемену. В периоды нерегулярной занятости, они частенько изрядно выпивали, чрезмерно жаловались на жизнь, но с наступлением Великого Потопа они вновь превратились в полезных людей, в состоявшееся, эффективное, сражающееся подразделение, а не просто в сборище непотребных бомжующих нытиков, застрявших черт знает где вдали от жизни. Такая встряска хороша в небольших количествах, но дело зашло слишком далеко. К концу второй недели они все были бледны, красноглазы, уставшие как собаки, и на грани срыва. Кроме того, им самим было очевидно, что их рефлексы притупились, а принимаемые решения иногда были сомнительными.

— Так не может продолжаться, — в пятнадцатый или шестнадцатый раз за последние две недели сказал подполковник Блэйк, когда наступило пять сорок пять дня.

Генри и доктора из Болота стояли на улице прямо за дверью в послеоперационную. В очередной раз они умудрились справиться со всеми сложными случаями, и теперь другая смена занималась трещинами и ампутациями. Они же вышли вроде как покурить, но каждый знал, что они заняли пост наблюдения за северным горизонтом, надеясь изо всех сил не увидеть шестичасовых вертолетов.

— Ну когда-то же это должно кончится, — бормотал Генри, — Когда-то ведь должно!

— Как и все войны и разборки, — сказал Ловец, — когда-нибудь подходят к концу.

— Ну тебя к черту с твоим «когда-нибудь», Ловец, — сказал Генри, — Что это такое? Когда — вот в чем вопрос. Когда?

— Не знаю, — ответил Ловец.

— А кто знает, черт побери? — спросил Генри. — Вот я звоню три раза в день, но эти люди в Сеуле тоже ни черта не знают. Им известно еще меньше чем нам. Но кто знает, черт побери?

— И я не знаю, — сказал Ястреб, — зато может быть Радар…

— О’Рейли, сэр, — пискнул Радар О’Рейли откуда-то из-под локтя подполковника.

— Прекрати это, О’Рейли! — сказал Генри, — Черт возьми!