ЕЩЕ РАЗ О БЕРИИ

Я уже неоднократно говорил о Берии, но преимущественно в связи с какими-то не полностью касавшимися его событиями или в связи с другими людьми. А сейчас хочу рассказать специально о Берии, его роли и влиянии на жизнь советского общества. В процессе нашего знакомства и частых встреч с ним постепенно выявлялась и становилась для меня более понятной и его политическая физиономия. В первое время нашего знакомства он производил на меня очень хорошее впечатление. Мы с ним на пленумах ЦК всегда сидели рядом, обменивались мнениями, иной раз шутили, как бывает между людьми, которые поддерживают хорошие отношения. А потом началось! Но тоже не сразу. Когда Сталин высказал мысль, что надо заменить наркома внутренних дел Ягоду, поскольку тот не справляется, он назвал взамен Ежова. Ежов был начальником по линии кадров в ЦК партии. Я его хорошо знал. С 1929 г., когда я поступил учиться в Промышленную академию, и особенно после того, как меня избрали там секретарем партийной организации, Ежов стал в какой-то степени моим руководителем, потому что Промышленная академия находилась в ведомстве отдела кадров ЦК и подчинялась напрямую ЦК через Ежова. Ему я как парторг и докладывал о положении дел в Промышленной академии.

Если проходили мобилизации слушателей академии для посылки на места, сбора материалов или проведения какой-нибудь политической кампании, то это делалось ЦК тоже напрямую через меня, и никто (имеются в виду ведомство по делам высшей школы или Московский партийный комитет) не обладал правом распоряжаться у нас, брать людей для проведения той или иной политической кампании и пр. Все делалось только с разрешения ЦК. Так создались условия, когда я более или менее часто стал встречаться с Ежовым. Он производил на меня хорошее впечатление, был внимательным человеком. Я знал, что Ежов - питерский рабочий и с 1917 г. являлся членом партии. Это считалось высокой маркой - питерский рабочий! Когда Ежов был выдвинут в НКВД, я еще не знал глубоких мотивов этой акции и внутренней аргументации Сталина. Я-то лично неплохо относился к Ягоде и не видел, не чувствовал прежде какой-то антипартийности в его действиях. Но был назначен Ежов, и репрессии еще больше усилились. Началось буквальное избиение и военных, и гражданских, и партийных, и хозяйственных работников. Наркомат тяжелой промышленности возглавлял Орджоникидзе, Наркомат путей сообщения - Каганович. Там шли повальные аресты людей.

Между прочим, Ежов был в дружеских отношениях с Маленковым и вместе с ним работал. Так что последний не стоял в стороне от "Ежовщины". Начало 1938 года... Сталин вызвал меня и предложил поработать на Украине: сказал, что Косиор там не справляется. Я к Косиору относился с большим уважением. Знал его, когда еще впервые работал на Украине: он стал генеральным секретарем ЦК КП(б)У после Кагановича, в 1928 году. Каганович ушел в ЦК ВКП(б), а Косиор пришел на его место. Когда в 1929 г. я подал заявление с просьбой откомандировать меня на учебу в Промышленную академию, то меня принимал по этому вопросу уже Косиор. А когда Сталин сказал мне, чтобы я заменил Косиора, на меня это подействовало плохо. Я высоко ценил Косиора и считал, что мне заменить его никак невозможно, что я еще не дорос до такого уровня. Да и национальный вопрос тоже играл роль. Я, конечно, работал раньше на Украине и даже в Киеве. Правда, тогда правительство УССР находилось еще в Харькове.

Но все равно: как русский человек я испытывал некоторую неловкость. Ко мне по-доброму относились украинцы, и коммунисты, и беспартийные, однако я постоянно чувствовал тот свой недостаток, что не мог выступать на украинском языке. И я ответил Сталину: "Вряд ли целесообразно посылать туда русского человека". Однако Сталин доказывал, что русский ничем не хуже поляка. Есть же на Украине поляк Косиор, почему должен быть хуже русский? Я очень волновался, что не справлюсь. Но не отрицаю, это предложение льстило мне: такой высокий пост мне доверяет Центральный Комитет партии! И я поехал. Косиор сдал мне дела, я принял. Он уехал и был назначен к Молотову заместителем председателя Совнаркома СССР. Прошло какое-то время, и в конце 1938 или в начале 1939 г. вдруг возник вопрос о назначении меня тоже заместителем у Молотова. Сначала мне об этом позвонил Молотов, а потом сказал и Сталин, когда я приехал в Москву: "Вот, Молотов настаивает, чтобы взять вас к нему заместителем.

Видимо, надо уступить Молотову. Как вы смотрите?". Я просил не делать этого: только что прижился в Киеве, украинцы меня вроде бы признали, отношения сложились хорошие. Самый главный довод состоял в том, что мы идем к войне, а я более или менее знал Украину; если сейчас туда придет новый человек, ему будет сложнее все организовывать, коль скоро разразится война. Поэтому мой уход вряд ли будет в интересах дела; а в Москву легче подобрать другого человека. Сталин согласился на заседании Политбюро: "Давайте прекратим этот разговор, пускай Хрущев остается на Украине". В 1938 г. Сталин поднял вопрос, что надо было бы "подкрепить" Ежова, дав ему первого заместителя, и спросил его об этом. Тот ответил: "Было бы хорошо". "Кого вы думаете?". "Я бы просил дать мне первым заместителем Маленкова". Такой разговор возникал несколько раз, но вопрос не решался. Наконец Сталин сказал Ежову: "Нет, Маленкова вам не стоит брать, потому что он сейчас заведует кадрами ЦК и тут нужнее". Когда Маленков возглавил кадры ЦК, Ежов сохранил шефство над ним. Таким образом, кадры оставались в то время фактически под контролем Ежова. Это было время, когда партия начинала утрачивать прежнее лицо и стала подчиняться Наркомату внутренних дел.

Рубежом явилась середина 30-х годов. Роль Комиссий советского контроля и партийного контроля, где играла видную роль Землячка[96], ослабла. Органы НКВД имели решающее слово при любых выдвижениях или передвижках партийных, государственных и хозяйственных кадров, и они всегда согласовывались с НКВД. Конечно, это позорнейшее явление, утрата руководящей роли партии! Что до Ежова, то Сталин в конце концов предложил назначить к нему первым заместителем Берию. К той поре на демонстрации обычно все выходили с плакатами, где была нарисована колючая рукавица. Такой обычай сложился после того, как Сталин сказал: "Ежов - это Ежовая рукавица, это ежевика", - и хорошо отозвался о деятельности Ежова. Но в том, что Сталин назвал Берию, проявился тот факт, что намечалась уже замена Ежова. Ежов-то все правильно понял. Понял, что приходит конец его деятельности и его звезда закатывается. А может быть, он, сам действовавший в той же манере, почувствовал, что кончается и его существование?

Однако он сказал: "Конечно, товарищ Берия достойный человек, тут нет вопроса. Он может быть не только заместителем, но и наркомом". Сталин возразил: "Наркомом, я считаю, он не может быть, а заместителем у вас будет хорошим". И тут же Берию утвердили заместителем Ежова. Так как у меня были хорошие отношения с Берией, я подошел к нему после заседания и полусерьезно, полушутя поздравил его. Он ответил: "Я не принимаю твоих поздравлений". "Почему?". "Ты же не согласился, когда шел вопрос о тебе и тебя прочили заместителем к Молотову. Так почему же я должен радоваться, что меня назначили заместителем к Ежову? Мне лучше было бы остаться в Грузии". Не знаю, насколько искренне он это говорил.

А когда Берия перешел в НКВД, то первое время он не раз адресовался ко мне: "Что такое? Арестовываем всех людей подряд, уже многих видных деятелей пересажали, скоро сажать будет некого, надо кончать с этим". Появилось решение о "перегибах"[97]. Оно приписывалось влиянию Берии. В народе считали, что Берия пришел в НКВД, разобрался, доложил Сталину и Сталин послушал его. Соответствующий пленум ЦК ВКП(б) был резко критичным. Каждый выступающий кого-то критиковал. Среди других помню выступление Маленкова. Он тогда критиковал одного из секретарей Средазбюро партии (тот потом был арестован). Критика была нацелена против самовосхваления. Маленков говорил, что альпинисты совершили восхождение на самую высокую точку в горах Средней Азии и назвали этот пик именем того секретаря Средазбюро.