Он взял ее пятерней за волосы и потянул. Смотрю, у нее краска на лице выступила, и слезы появились на глазах. Так жалко было смотреть на нее. А отец тянул ее, потом дернул за волосы. Это считалось проявлением любезности отца. Безусловно так, потому что он любил Светланку. Васю он тоже любил, но и критиковал за пьянство и за недисциплинированность. А Светланка училась хорошо, и поведение ее как девушки было хорошим. Я ничего дурного никогда не слышал о ней, и Сталин гордился ею. Просто таким способом он выражал отцовские чувства. А делал это грубо не потому, что хотел сделать ей больно. Но он не умел иначе. Я заговорил о Светлане потому, что сейчас она несчастна. Не могу понять, как она решилась на такой шаг, непростительный для советского человека: оставила Родину, оставила детей, дала повод сплетничать врагам социализма и использовать ее имя, имя дочери Сталина, во вред нашей стране, нашему обществу. Она объясняет это в книге, которую написала.

Я слышал отрывки по радио и читал пересказ в изложении наших журналистов. Конечно, неумная книга, неразумно написанная. Видимо, она создавалась в результате душевного и физического надлома. Не думаю, что Светлана изначально была религиозной. А там она пишет, как крестилась. Странно. Не могу примириться с этим. Тут проявилось, на мой взгляд, какое-то болезненное состояние. Я с большим уважением относился к ее матери и хорошо ее знал. Учился с ней вместе в Промышленной академии, где я был секретарем партийной организации, а она студентами была избрана партгрупоргом. Поэтому она часто приходила ко мне за разъяснениями по тому или другому политическому вопросу. Тогда жизнь в Промышленной академии была бурной. Это были 1929 и 1930 годы, шла борьба с "правыми", а Промышленная академия была засорена ими и одно время неофициально поддерживала их. Потом эта академия стала твердыней Центрального Комитета партии, и в этом моя роль была, как говорят в таких случаях, не последней. Отбрасывая скромность, скажу, что моя роль в том была первой.

Поэтому меня и выбрали секретарем партийной организации: я возглавил группу, которая твердо стояла на позициях той генеральной линии партии, которую проводил в 20-е годы Сталин. Это, видимо, сближало со мной Надю. Потом мы стали называть ее Надеждой Сергеевной. Когда мы вместе учились или беседовали по партийным вопросам, она ничем не выказывала своей близости со Сталиным, умела себя держать. Когда же я стал секретарем Московского комитета партии, чаще встречался со Сталиным и бывал у него на семейных обедах, то понял, что о жизни Промышленной академии и о моей роли там Аллилуева рассказывала Сталину, который при разговорах со мной иной раз напоминал мне о событиях, о которых я никогда не вспоминал или даже забыл. Тогда-то я понял, что это Надя рассказывала о них мужу. Полагаю, что именно это определило отношение ко мне Сталина не только тогда, но и позднее. Я называю это лотерейным билетом. Я вытащил счастливый билет и поэтому остался в живых, когда мои сверстники, однокашники и друзья, с которыми я вместе работал в партийных организациях, в большинстве своем сложили голову как "враги народа". И я сам себе задавал вопрос: "Почему меня пощадили?".

Тот факт, что я действительно был предан делу партии, не вызывает сомнения. Ведь я-то знаю это. Но и те товарищи, которые работали со мной, тоже были преданы делу партии, сплошь и рядом принимали такое же участие в борьбе за генеральную линию партии, выступали за Сталина. И все-таки они безвинно погибли. Вероятно, Сталин наблюдал за моей деятельностью глазами Нади, с которой я был на равной ноге. Она видела меня почти каждый день, с уважением относилась к моей политической деятельности и обо всем рассказывала Сталину, что и послужило основой его доверия ко мне. Иной раз он нападал на меня, оскорблял, делал грубые выпады. И все же скажу, что до последнего дня своей жизни он ко мне относился все-таки хорошо. Говорить о какой-то любви со стороны этого человека невозможно. Это было бы слишком сентиментально и не характерно для него. А его уважение ко мне выражалось в той поддержке, которую он мне оказывал. На семейных обедах у Сталина в начале 30-х годов бывали, кроме него самого и Надежды Сергеевны как хозяев, мать и отец Аллилуевы - родители Нади, ее брат с женой, сестра Анна Сергеевна с мужем Реденсом (начальником Управления внутренних дел Московской области), очень хорошим товарищем, поляком по национальности. Сталин и его расстрелял, несмотря на то что должен был бы отлично знать его и доверять ему.

Эти обеды проходили, как все семейные обеды. Мне было приятно, что меня приглашали на них. Приглашали туда и Булганина. Сталин сажал нас рядом с собой и проявлял внимание к нам. В отличие от него Надя была по характеру совсем другим человеком. Она очень нравилась мне своей скромностью, этим хорошим человеческим показателем. Когда она училась в Промышленной академии, то очень немногие люди знали, что она жена Сталина. Аллилуева, и все. У нас учился еще один Аллилуев, горняк, ей не родственник. Надя никогда не пользовалась какими-то привилегиями, она не приезжала на машине и не уезжала в Кремль на машине, ездила трамваем и старалась вообще ничем не выделяться в массе студентов. Это было умно с ее стороны - не показывать, что она близка к человеку, который в политическом мире считался лицом номер 1. Вася Сталин - умный мальчик, но своенравный. Еще в ранней молодости он стал пить. Учился он как попало, вел себя недисциплинированно и приносил много огорчений Сталину. Тот его, по-моему, порол за это и приставлял к нему для наблюдения чекистов, которые присматривали за ним. Светланка была другой. Она всегда, бывало, бегала по дому, когда мы приходили. Сталин называл ее "хозяйкой", и мы стали ее называть так же.

Одевали ее нарядно. Помню на ней украинский костюмчик с вышитой сорочкой или сарафаном. Выглядела она, как нарядная куколка. Светланка очень похожа на мать: волосы темно-каштановые, лицо с мелкими крапинками. Правда, волосы у матери были несколько темнее, чем у дочери. "Хозяйка" росла на наших глазах. Когда мы приходили, Сталин говорил обычно: "Ну, хозяйка, угощай. Гости пришли". И она убегала на кухню. Сталин рассказывал нам: "Когда она на меня рассердится, то укоряет: "Пойду на кухню, пожалуюсь на тебя повару". А я ей отвечаю: "Да уж пожалей меня, не жалуйся, мне ведь это так просто не пройдет!" И тогда она еще настойчивее говорила, что скажет повару, если с ней плохо будут обращаться". Яков, старший сын от первой жены Сталина, грузинки, был уже в ту пору человеком взрослым. По специальности инженер. Я Якова не знал. Когда я стал ходить к Сталину и бывать у него на квартире, Яков заглядывал туда редко. Он жил отдельно, имел свою семью, и я видел его за семейным столом всего несколько раз, причем он всегда был один. При мне никогда он не был у отца с женой и с дочерью. После того как Надя покончила жизнь самоубийством, Василий и Светлана всегда представали перед нашими глазами, когда мы приходили на квартиру к Сталину. Я постепенно привык к Светлане, привязался к ней, относился к ней как-то по-родительски.

Мне было по-человечески жаль ее как сиротку. Сталин был груб, невнимателен, у него родительской нежности не чувствовалось. Он был сухим, корявым в личных отношениях человеком. Везде, где повернется, оставляет неприятный след при контактах с людьми. Задиристый имел, агрессивный характер. Когда мне передали, уже в наши дни, что Светлана уехала в Индию и не захотела вернуться в Советский Союз, я не поверил: как можно? Это, видимо, очередная клеветническая "утка" буржуазных журналистов. Прошло несколько дней, и исчезли всякие сомнения в том, что она не вернется. Мне посейчас жаль ее. Как это сказано у Некрасова: "Ей и теперь его Вышла она замуж. Я не знал ее мужа. Морозова, по-моему. Фамилия у него русская, сам он еврей. Некоторое время Сталин его терпел, хотя я никогда не видел, чтобы Морозов был приглашен тестем в гости. Когда у них родился сын, думаю, что Сталин его никогда и не видел. И это тоже откладывало отпечаток на душу Светланы. Потом разгорелся приступ антисемитизма у Сталина, и она была вынуждена развестись с Морозовым. Он умный человек, хороший специалист, имеет ученую степень доктора экономических наук, настоящий советский человек.