Поэтому с воздуха все просматривалось: никакого прикрытия. Командующий армией, в зоне которой мы проводили совещание, говорил: "Окончится совещание, и я сейчас же уйду отсюда. Ожидаю, что вот-вот могут налететь немцы и разгромить мой штаб". На совещании мы обменивались мнениями и совместно прорабатывали действия на стыке фронтов, с тем чтобы противник не смог вклиниться в наше расположение. Из Ставки перед нашим наступлением приезжали к нам Жуков и Василевский. Мы ездили с ними по армиям. Подвоз снарядов и прибытие воинских соединений в наше распоряжение шли по плану, который был утвержден для проведения операции и выполнялся более или менее своевременно. Возили мы представителей Ставки из расположения своего штаба юго-восточнее Обояни. Там штаб находился на одном месте месяц или чуть больше. Тут недостаточно строго соблюдалась дисциплина: в расположении штаба появлялись разные машины, когда им вовсе не следовало появляться, и противник, ведя воздушную разведку, заметил, что здесь расположен штаб. Мы чувствовали, что немцы усилили воздушную разведку. Немецкие самолеты начали зависать над расположением штаба. Поскольку у нас был подготовлен резервный пункт в районе небольшой станции севернее Прохоровки[198], мы решили перевести штаб туда. Предупредили всех штабников, что утром на рассвете надо перебраться на новое место. Некоторые "хозяйства" мы перевели раньше, с тем чтобы при переезде не возникло большого обоза, который мог бы привлечь внимание авиации противника. Мы с Ватутиным тоже переехали в какой-то совхоз, километрах в двух-трех от станции. Постройки там были временные, дощатые. Клопов в них оказалось - страх!

Это довольно выносливое зверье жило в пустых бараках, голодало, а теперь набросилось на нас, и мы их откармливали своей кровью. Около этого совхоза виднелся лесок - небольшой овраг, заросший дубняком. Когда исполняют песню композитора Соловьева-Седого "Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат", я всегда вспоминаю этот овраг: сколько же там было соловьев! Какое-то соловьиное царство. На случай авианалета мы подготовили себе землянки в этом лесу и там же расположили жизненно необходимые звенья штаба, чтобы не потерять управления войсками, не нарушить связь. Землянки Ватутина, моя и некоторых других лиц были в, этом лесу. Только мы расположились, а у нас даже какое-то хозяйство еще оставалось в старом пункте, как нам сообщили, что на рассвете налетела авиация противника и разбомбила старое место штаба. Потерь у нас, однако, не было, бомбежка оказалась безрезультатной. Разрушил враг село, но не полностью. А через день-два сбили немецкий разведывательный самолет и захватили в плен летчиков. Мыс Ватутиным их допрашивали. Я спросил летчика: "Вы участвовали в бомбежке такого-то населенного пункта?" (а мы сбили его самолет как раз над населенным пунктом, где раньше располагался наш штаб). "Да, участвовал". "Какая задача была поставлена перед вами?". "Нам сказали, что в этом населенном пункте расположен крупный русский штаб". Вот как получилось. Потом мы часто вспоминали, как "предчувствие" спасло нас.

У военных вообще принято: как только штаб расположится в каком-либо пункте, сразу же готовить запасной командный пункт. На этот раз мы его выбрали несколько севернее штаба. Тоже облюбовали себе лесок и послали туда саперов. К началу немецкого наступления 5 июля 1943 г. этот командный пункт был готов. По собственному плану мы имели в виду выехать туда перед проведением операции, которую наметили на 20 июля: хотели лишь перед самым наступлением перебраться туда, чтобы противник не обнаружил нового расположения штаба. Оттуда мы могли бы уверенно, имея обеспеченную связь, управлять войсками. Не помню, по нашей инициативе в этот раз или же это была инициатива Ставки, вновь приехали мы в Москву, встретились со Сталиным. Для одной из наших армий я попросил дать членом Военного совета генерала Попеля. С ним я познакомился в первые дни войны, когда он был комиссаром в корпусе, которым командовал генерал Рябышев[199]. Попель очень понравился мне своими спокойствием, распорядительностью и мужеством. В 1941 г. штаб мехкорпуса оказался разорванным на две части. Одна часть оказалась с Рябышевым, другая - с Попелем. Они переговаривались по рации: Рябышев задавал вопросы, сомневаясь, отвечает ли именно Попель, а не подставное лицо от врага. Он спрашивал, как зовут его дочерей и что случилось с его кобелем. Занятный такой был разговор. Рассказ об этом долго гулял среди командного состава и много раз повторялся при встречах со Сталиным. Мы шутили, но способ опознавания по существу был правильным. Теперь же я попросил Попеля опять к нам. Сталин согласился. Когда мы были в Москве, нам сказали также, что мы получаем в свое распоряжение 1-ю танковую армию, которой командует генерал Катуков[200].

Мы были очень рады этому. С Катуковым я лично ранее не встречался, но знал его по его делам. Он считался хорошим танкистом, упорным воином, знающим технику и распорядительным командиром. Когда Катуков докладывал Сталину о состоянии своей армии, он обратился с просьбой: "Товарищ Сталин, прошу, дайте мне членом Военного совета Попеля". Сталин сразу глянул на меня. Катуков: "Я его знаю, и он меня знает. Мы верим друг другу, друг друга понимаем. Прошу Вас, дайте мне его". Сталин: "Что ж, мы к вам его пошлем". И мне: "А вы ищите другого". И мы нашли другого: Крайнюкова[201], хорошего члена Военного совета, уже находившегося в другой армии нашего фронта. Прибыла 1-я танковая армия. В ее состав входили около 1 тыс. танков и еще мотопехота. Правда, мотопехоты было немного. Ее мы направили в расположение 6-й Гвардейской армии, чтобы создать глубину обороны не только отрытием противотанковых рвов и сооружением другого полевого оборудования.

Решили расположить танковую армию на определенной глубине и закопали танки Катукова в землю на случай, если противник прорвется и нам придется перейти к глухой обороне. То есть решили использовать танки как казематную и одновременно подвижную артиллерию. Вырыли для танков капониры без верхних сводов. Это хорошо оправдало себя. Катуков толково использовал свои силы и сыграл очень большую роль при разгроме фашистского наступления на Курской дуге. Мы получили также танковое подкрепление в виде отдельных корпусов. Припоминаю сейчас, что когда мы подсчитывали свои силы к моменту наступления противника, то у нас было около двух с половиной тысяч танков. Огромная мощь! Разведка нам докладывала, что у противника примерно такое же количество танков. Стало быть, тут на узком участке фронта с той и с другой стороны насчитывалось четыре с лишним тысячи танков. Не говорю уже об артиллерии, которой тоже было немало с нашей стороны. А у немцев артиллерии было еще больше. Сейчас не помню все цифры, которые докладывала наша разведка.

А мы ждали. Оставалось дней 15 до начала операции. Мы были уверены, что наше наступление будет успешным, что мы разобьем здесь врага и двинемся на запад, освободим Харьков и выйдем на Днепр. Желание это было выстраданным годами войны. Вдруг - звонок из 6-й Гвардейской армии; командующий докладывает, что с переднего края перебежал немецкий солдат из какой-то эсэсовской дивизии. Разные эсэсовские дивизии там были. Я еще говорил Ватутину, что, на каком бы участке фронта я ни был, обязательно меня преследует дивизия "Мертвая голова", всегда действует против меня. Командарм же сообщил, что солдат уверяет, будто завтра, 5 июля в 3 утра немцы перейдут в наступление. Мы приказали сейчас же доставить солдата к нам. Допросили его. Он все нам повторил. Мы его спросили: "Почему вы так думаете?". Отвечает: "Я, конечно, приказа о наступлении не видел, но есть солдатское чутье, солдатский вестник. Во-первых, все мы получили трехсуточный сухой паек. Во-вторых, танки подведены вплотную к переднему краю. В-третьих, был приказ выложить боекомплекты артснарядов прямо у орудий. Все приготовили, чтобы не было никакой задержки". "Но отчего вы говорите, что в три часа утра? Откуда такая точность?". "Это вы уже и сами могли бы заметить. Если мы наступаем, то в это время года всегда в три утра, то есть с началом рассвета. Я уверен, что будет так, как я вам сообщаю". Этот перебежчик был молодой парень, красивый, элегантный, холеный, явно не из рабочих. Спрашиваю его: "Как же вы перешли линию фронта и нам сообщаете о наступлении, а сами являетесь эсэсовцем? Как это понять? Вы же нацист". "Нет, - говорит, - я не нацист, я против нацистов, поэтому и перешел к вам". Я ему: "Ведь в эсэсовские части берут людей только из нацистов?". "Нет, это раньше, в первый и второй годы войны, так было, а сейчас берут всех подходящих. Меня взяли по приличному росту и внешнему виду арийца.