Глава V
… — Да я говорю тебе, мне срочно уехать надо из Немедии! — самозабвенно орал крепкий мужчина с короткой стрижкой и окладистой бородкой. — Сестра письмо прислала…
— Какая к Сэту у тебя сестра? Ты чего мне голову морочишь?! А кто твои обязанности исполнять будет? Я что ли пытать буду? Иголки под ногти загонять? Колесовать? Кишки на ворот наматывать? Руки-головы рубить? Ты ж сам не хуже меня знаешь, как нелегко с одного удара голову отрубить! Раздраженно ответствовал Ситис. — Признавайся по-хорошему, куда ты намылился!
В небольшой комнате, добрую половину которой занимал большой стол и поистине громадный шкаф до потолка вовсю разгорелся спор.
— К сестре своей младшей хочу поехать!
— И как зовут твою сестру? Что-то я о ней раньше не слышал?
— Э…Ниона!
— Да ну?! Прям как покойную дочь короля?!
— Митрой клянусь, Ситис!
— Это ты-то Митрой клянешься! Да при твоем палаческом искусстве только Нергалу остается молится! Или Сэту… Наверняка ведь шастаешь в храм стигийцев…наслышан я об обрядах служительниц Деркэто…
— Да ладно тебе, у нас же не Аквилония. Это только они одним Митрой обходятся…. Мамой клянусь!
— У тебя в матерях не иначе сама Сохмет ходит… ладно, дам тебе месяц-другой, если конечно вытащишь показания из кое-кого…
— Это я мигом! — обрадовался Нинус, — только фартук натяну, кстати, кому развязать язык надо?
— Их двое, граф Валентиус и какой-то грабитель.
— Отлично, начнем с графа, титулованные быстрее всего раскалываются. Слушай, а что это на улицах столько стражи сегодня?
— Да какой-то северный варвар, поговаривают киммериец с громадной секирой, устроил бойню днем в Старом квартале, порубил на куски что мирного люда, что гвардейцев порядочно. Вынырнул, будто из-под земли, перебил кучу народа и так же быстро куда-то сгинул.
— Киммериец?! С секирой?! Да его час назад в «Червленом Щите» прирезали, я своими глазами видел!
— Ну, это без нас разберутся, что к чему, сдох киммериец и ладно. А вообще стоит тщательней смотреть, кого в город пускают… Давай-давай, Нинус, за работу.
Немедиец Нинус был палачом.
Это только в дурных пьесках, палач — это хромоногий горбун, с шестью пальцами и перепонками между ними, волосами от бровей, заячьей губой, и тому прочими уродствами. Якобы, завидев такого «красавца» подозреваемые колются как орехи под зубами белки. В жизни все гораздо проще, как раз такие уродцы и сходят с ума крайне быстро, от полной безнаказанности, поэтому пользы от них мало, если не сказать, что нет ничего вообще, кроме вреда. А настоящий палач имеет физиономию булочника, лоточника или простого пахаря, лицо без малейшего следа садистских наклонностей. Даже люди, давно знающие палача, как вежливого человека, могут не подозревать, что их добрый сосед-сват-кум регулярно выкалывает глаза, или варит кого-то живьем. Нинус был как раз такой.
В отличие от большинства людей он любил свою работу и немало гордился ею. Крошечные окошки под самым сводчатым потолком, сырые стены, кровь, въевшаяся в изрезанные доски пыточных скамей, чадящие треножники, скрежет инструментов, без всего этого он чувствовал себя неуютно. И искренне не понимал, почему люди так напрягаются при одном упоминании его палаческого ремесла. «Пятнадцать лет на поприще пыток, это вам не абы что. Здесь талант нужен и к каждому подозреваемому свой подход. Иногда бывает, человек выглядит сущим заморышем, а начинает говорить только спустя день-два. А вот две седмицы назад был барон, здоровый, как медведь, но едва узрел скорняцкий нож, так и наложил в штаны. С рассказами, правда, переусердствовал, Нергала себе в братья записал, поэтому кожу таки пришлось снять».
— Так, посмотрим кто у нас тут? Нинус поднес пергамент к чадящему треножнику: «Граф Валентиус, измена, сокрытие соучастников…»
— Давненько у меня заговорщиков не было! — доверительно сообщил он прикованному к деревянной занозистой скамье человеку. — Соблюдем все правила.
Палач откашлялся, ногтем выковырял кусок мяса, застрявший между зубами, и торжественно вопросил:
— Желаете что-либо сообщить мне, уважаемый граф?
И вытащил кляп.
— Ты, гнусное клешерукое отродье, ты умрешь…
Нинус сжал мощными пальцами щеки графа и засунул кляп назад.
— Эй, Мэглир, так и запиши, уважаемый граф поведать нам о своих подлых соратниках отказался.
Писец в темном балахоне записал и зевнул.
— Видишь ли, дружок, — он похлопал по голове графа. — Я сегодня очень спешу. Времени возится с тобой, ну совершенно нет.
Нинус отошел к стеллажам и вернулся с обычным деревянным плотницким ящиком, в багровых разводах и положил его на грудь Валентиусу и начал выкладывать инструменты:
— Гляди граф, вот этим, — он для наглядности пощелкал в воздухе мощными иззубренными щипцами, — я развязал язык самому Орейну, бывшему помощнику Короля Воров Бельверуса. А вот этим, — он продемонстрировал небольшой широкий нож, — я снял восемь ярдов ремней с груди того ублюдка, который убил дочку нашего славного короля. Правда, он все равно не признался, но это мелочи. Слышал бы ты граф, как он верещал, когда свое отражение увидел…
Нинус засмеялся в голос, писец Мэглир его поддержал.
— Эй, Нинус, помнишь того ублюдка, которого ты заставил проглотить живую стигийскую змею?
Нинус сполз на пол от смеха.
— Помню!
— А у тебя грибов не осталось, что прям сквозь тело прорастали? Знатное зрелище было, я, когда в кабаке друзьям рассказал, так все как один облевались!
— Да эвон растут, — он кивнул на святящиеся призрачным зеленым светом грибы. — Я их на отпиленную ногу барона Тотти посадил, ну помнишь, душителем оказался, а растет, глянь как хорошо. Только близко не подходи, а то споры вдохнешь.
Вдоволь насмеявшись, он обратился к графу:
— К сожалению, уважаемый граф у нас нет времени на подобные вещи, потому у тебя простой выбор. Или ты говоришь имена своих дружков-изменников. Или я тебя определю в клетку вон с тем гулем. Только это не те гули, про которых ты в книжках всяких книжников, крепко сидящих на черном лотосе читал: вроде как гуль — это чуть ли не человек, редкой красоты и очарования. Не знаю сколько надо лотоса употреблять, чтоб в этой твари красавицу увидеть. Обычно бывает наоборот, как раз в красавице гуль и живет, и только после свадьбы вылазит. Ловко я сказал, да Мэглир? Эх талант пропадает, мне бы книги писать романтические… любовь-морковь, то да се. Ну да ладно.
Я тебе, граф, про натуральных зверей говорю, с когтями и клыками, которые людей любят только в одном виде — сыром. И никакой романтики. Хотя…
— Ариман! — Нинус обратился к чему-то в клетке с толстыми прутьями в руку толщиной. — Спит негодяй. Ща мы его разбудим! — Он с энтузиазмом схватил алебарду со стойки возле стены, на которой аккуратно стояли фальшионы и топоры, и просунул ее между прутьями.
— Ариман! Просыпайся зверушка! — приговаривал немедиец, продолжая орудовать алебардой в клетке, из которой несло сладковатым запахом разложения.
От злобного воя у Нинуса заложило ухо, и он выдернул откушенный обрубок алебарды из клетки.
— Вот паразит! Отгрыз таки! Глянь, какой красавец! Знакомься граф, это Ариман, наш гуль! Ариман — это господин граф. Ты ему понравился! — обрадовано сказал он бледному как снег Валентиусу.
Костлявая мерзкая рука пожирателя человеческого мяса выскочила из клетки, тщетно пытаясь достать палача.
Глаза графа вылезли из орбит, все тело покрылось холодным потом.
— Мэглир, смотайся к королевскому магу, пусть нам что-нибудь типа приворота даст.
— Зачем это?
— Дадим Ариману глотнуть, а потом в клетку графа запустим! — заржал громко Нинус и выдернул кляп. — Эй, граф, как насчет искренности с нами, не передумал? Расскажешь что-нибудь интересное о своих уважаемых друзьях?
Граф Валентиус судорожно закивал головой.