— У тебя есть какое-нибудь оружие?

Рэйчел ловко перевернула бекон.

— У меня под кроватью ружье 22 калибра, а в бардачке машины магнум 357-го** калибра, заряженный патронами с мышиной дробью***.

Он почувствовал легкое раздражение. Почему она не сказала об этом накануне? Она одарила его долгим спокойным взглядом, и он понял, что она ждала от него возражений. Почему она должна отдать пистолет мужчине, который держал у ее горла нож?

— А если бы они понадобились нам ночью?

— Для пистолета у меня только патроны с мышиной дробью, поэтому я его в расчет не брала, — спокойно ответила она. — Ружье было в пределах досягаемости, я не только знаю, как им пользоваться, но и, в отличие от тебя, имею две здоровые руки.

В Алмазной бухте она чувствовала себя в безопасности, но здравый смысл говорил, что для одинокой женщины, без соседей поблизости, необходимы средства защиты. Оружие было рассчитано на тех, кого ее отец называл «шалопаями», но, глядя на ствол пистолета, нельзя было догадаться, что там патроны с мышиной дробью. Она выбирала оружие для защиты, а не для убийства.

Он молчал, прищурив черные глаза:

— Почему ты мне сказала об этом сейчас?

— Во-первых, потому что ты сказал мне, кто ты. Во-вторых, потому что ты спросил. В-третьих, ты опасен даже без ножа. Физически неполноценен — да, но не беспомощен.

— Что ты имеешь в виду?

Она посмотрела вниз на его грубые темные голые стопы.

— Мозоли на внешних сторонах твоих стоп и на руках. Редко, у кого они есть. Ты тренировался босиком, не так ли?

От его тихого и шелковистого голоса у нее по спине пробежался холод.

— Ты многое замечаешь, солнышко:

Она кивнула в знак согласия.

— Да.

— Большинство людей и не задумываются о мозолях.

Рэйчел колебалась, ее взгляд обратился внутрь себя. Спустя мгновение она вернулась к сервировке стола и готовке.

— Мой муж тренировался дополнительно. У него тоже были мозоли на ладонях.

В его груди все сжалось, пальцы медленно сомкнулись в кулак. Он метнул взгляд на ее изящные загорелые руки без колец.

— Ты разведена?

— Нет. Я вдова.

— Извини.

Она кивнула и стала раскладывать омлет и бекон по тарелкам, затем проверила бисквиты в духовке. Они выглядели так, как надо — золотисто-коричневые сверху. Она вытащила их и переложила в корзинку для хлеба.

— С тех пор прошло много времени, — сказала она в заключение. — Пять лет.

Затем ее голос изменился и снова стал оживленным:

— Мой руки, прежде чем бисквиты остынут.

Пару минут спустя он подумал, что она была чертовски хорошим кулинаром. Омлет был воздушным, бекон с хрустящей корочкой, бисквиты нежными, а кофе достаточно крепким. Поверх бисквитов тек золотистый сок груш домашнего консервирования, канталупа была сочной и сладкой. Никаких изысков, просто все ингредиенты отлично сочетались, и даже их цвета гармонировали друг с другом. Это была просто еще одна сторона ее многогранной натуры. Когда он смаковал третий бисквит, она невозмутимо заметила:

— Не жди такого каждый день. Иногда я ем на завтрак хлопья и фрукты. Я просто хочу, чтобы твои силы восстановились.

За ее манерой скрывалось удовлетворение от того, с каким очевидным удовольствием он, такой хладнокровный мужчина, ел.

Он откинулся на спинку стула, неторопливо рассматривая блеск в ее глазах и улыбку, которую она безуспешно прятала за кружкой кофе, которую держала в своих изящных руках. Она дразнила его, а он уже не помнил, когда его дразнили последний раз, когда кто-нибудь действительно осмеливался дразнить его. Возможно в средней школе, какая-нибудь легкомысленная девчонка-тинейжер пробовала новообретенные силы соблазнительницы на мальчишке, которого даже учителя считали опасным. Он никогда не давал повода думать о себе так, просто он смотрел на них холодным спокойным взглядом своих черных, как ночные небеса ада, глаз. Рэйчел осмеливалась дразнить его, потому что была уверена в себе и принимала его, как равного. Несмотря на то, что она знала о нем или могла предположить, она не боялась его.

Всему свое время. Она будет его, рано или поздно.

— Ты на верном пути, — ответил он, наконец, на ее поддразнивание.

Рэйчел гадала, специально ли он выдержал паузу, прежде чем ответить. Он мог просто задуматься над ответом, а мог специально выдержать паузу, чтобы слегка лишить человека уверенности. Все, что он делал, было хорошо продумано. Она не думала, что это было привычкой, скорее — спланированным наступлением.

В его словах был двойной смысл, но Рэйчел предпочла выбрать тот, что лежал на поверхности.

— Если это подхалимаж, то он не сработает. Слишком жарко, чтобы есть мясо в больших количествах три раза в день. Еще кофе?

— Пожалуйста.

Наливая кофе, она спросила:

— Как долго ты планируешь остаться?

Он дождался, пока она поставит чайник обратно на конфорку и сядет на свое место, прежде чем ответить.

— Пока не поправлюсь, не начну ходить и смогу снова пользоваться плечом. Пока ты не захочешь, чтобы я ушел. Это от тебя зависит, когда ты выкинешь меня вон.

Ну, все ясно, подумала Рэйчел. Он останется до тех пор, пока не поправится, не дольше.

— Ты придумал, что будешь делать?

Он оперся на предплечье.

— Поправиться. Это первый пункт списка. Я должен определить, как сильно мы рискуем. У меня есть один человек, которому я могу позвонить, если потребуется, но я подожду, пока не выздоровею и не стану дееспособным. У одного человека мало шансов. До окончания моего отпуска осталось три недели, в течение которых меня не хватятся, если мое тело не всплывет где-нибудь. Без моего тела у них все застопорится. Они не смогут заменить меня, пока я не буду официально признан мертвым или пропавшим без вести.

— Что будет, если тебя не найдут на работе через три недели?

— Мое досье очистят. Коды изменят, агентов припишут кому-нибудь еще, и я официально прекращу существование.

— Тебя признают мертвым?

— Мертвым, похищенным или перевербованным.

Три недели. Самое большее, на что она могла рассчитывать, это три недели с ним.

Времени было так мало, и она не собиралась портить его, сокрушаясь или злясь на судьбу за такой поворот. Ей тяжело далось знание о том, что «вечно» может стать коротким, как удар сердца. Если три недели — это все, что у нее было, она будет улыбаться ему, заботиться о нем и даже спорить, если посчитает нужным, помогать ему во всем… опекать …, а затем она попрощается с этим темным воином, оставив слезы при себе. Ее утешало то, что, возможно, на протяжении столетий женщинам приходилось поступать так же.

Он размышлял, прикрыв глаза ресницами и задумчиво глядя в чашку с кофе.

— Я хочу, чтобы ты опять съездила в магазин.

— Конечно, — с легкостью согласилась Рэйчел. — Я хотела спросить тебя, подошли ли тебе штаны?

— С размером все в порядке. У тебя острый глаз. Я хочу, чтобы ты купила патроны для пистолета в достаточном количестве. То же самое для ружья. Твои затраты будут возмещены.

Возмещение затрат было последним, что беспокоило Рэйчел. Она почувствовала вспышку негодования оттого, что он упомянул об этом.

— Ты уверен, что ты не хочешь, чтобы я купила пару ружей, раз уж я в деле? Или Магнум 44-го калибра?

К ее удивлению он воспринял ее сарказм серьезно:

— Нет, я не хочу, чтобы о тебе появилась запись, как о покупателе какого-либо оружия с момента моего исчезновения.

Его слова напугали ее. Она отклонилась назад:

— Ты хочешь сказать, что, скорее всего, такие записи будут отслеживаться?

— Да, все записи в данном районе.

Рэйчел долго, долго смотрела на него, взгляд ее серых глаз изучал жесткие черты его лица и замкнутое выражение его глаз. Глаз, которые были старше, чем время. Наконец она прошептала:

— Кто же ты, если они готовы так далеко пойти, чтобы убить тебя?

— Они бы предпочли бы взять меня живым, — ответил он сухо. — Это моя работа — проконтролировать, чтобы этого не случилось.