Ничем нельзя было больше растрогать Мод, как подобным вопросом. В эту минуту она была в восторге от Хобби. Она покраснела и бросила на него благодарный, мечтательный взгляд своих карих ласковых глаз.

– Я уже говорила тебе, Хобби, что Эдит с каждым днем становится все очаровательнее! – с материнской нежностью в голосе ответила она, и глаза ее засияли радостью.

– Ну, она ведь всегда была очаровательна.

– Да, но ты не можешь себе представить, Хобби, какой она становится умницей! Она уже начинает говорить!

– Расскажи ему историю с петухом, Мод! – напомнил Аллан.

– Ах да! – И Мод, сияя счастьем, рассказала забавную маленькую историю, в которой ее девочка и петух играли главные роли. Все трое смеялись, как дети.

– Нужно мне приехать взглянуть на нее, – сказал Хобби. – Через две недели я буду у вас. А в общем, ты говоришь, скучно было в Буффало?

– Deadly dull![9] – быстро ответила Мод. – Ох, до чего же скучно, Хобби! – Она подняла тонкие брови, и в эту минуту у нее действительно был несчастный вид. – Что Линдлеи переехали в Монреаль, ты ведь знаешь?

– Да, это очень жаль.

– Грэс Косат с осени в Египте.

И Мод поделилась с Хобби своими горестями. Как долго может тянуться день! И как скучен может быть вечер!

– Ты ведь знаешь, Хобби, какой великолепный собеседник мой Мак! – шутливо-укоризненным тоном добавила она. – Я интересую его еще меньше, чем когда-либо. Иногда он по целым дням пропадает на заводе. Ко всем прелестям прибавилась еще целая армия каких-то экспериментальных буров, день и ночь сверлящих гранит, сталь и бог весть что еще. За этими бурами он ухаживает, как за больными, право, как за больными, Хобби! Ночью он бредит ими…

Аллан расхохотался.

– Не мешай ему, Мод, – сказал Хобби, подмигивая своими светлыми ресницами. – Он знает, чего хочет. Надеюсь, ты, детка, не станешь ревновать его к каким-то бурам?

– Я их просто ненавижу! – воскликнула Мод. – Не думай, что он поехал бы со мной в Нью-Йорк, если бы не дела.

– Ну что ты, Мод! – попытался успокоить ее Аллан.

Упрек в шутливом тоне, брошенный Мод, напомнил Хобби о самом важном, что он хотел сообщить другу. Он нахмурился и взял Аллана за лацкан фрака.

– Послушай, Мак, – понизив голос, сказал он, – я опасаюсь, что ты сегодня напрасно приехал из Буффало. Старик Ллойд не совсем здоров. Час назад я говорил по телефону с Этель Ллойд, и она еще не знала, приедут ли они. Это какой-то злой рок!

– Необязательно в конце концов встречаться именно сегодня, – возразил Аллан, скрывая свое разочарование.

– Я во всяком случае преследую его как дьявол, Мак! У него не будет ни часу покоя! Ну, до скорого свидания!

Через минуту Хобби был уже в одной из соседних лож и громко приветствовал сидевших там трех рыжеволосых девушек с матерью.

Худощавый дирижер с головой коршуна внезапно показался за пюпитром, и в литаврах зародился медленно нараставший гром. Фаготы начали вопрошающую, печальную и нежную мелодию, повторяя и усиливая ее, пока скрипки не отняли ее у них и не перевели на свой язык.

Мод снова отдалась во власть музыки.

Что же касается Аллана, то он сидел в кресле с равнодушным видом, хотя грудь его ширилась от внутреннего напряжения. Он жалел о своем приезде. Предложение Ллойда переговорить в ложе концертного зала не представляло собой ничего из ряда вон выходящего, если принять во внимание странный нрав богача, крайне редко принимавшего у себя дома, и Аллан без колебания согласился. Он был даже готов извинить Ллойда, если тот действительно болен. Но Аллан требовал величайшего уважения к своему проекту, грандиозность которого подчас подавляла его самого. О своем проекте, над которым он неустанно работал целых пять лет, он сообщил только двум лицам: Хобби, так же умевшему в случае надобности молчать, как он умел болтать, если его не связывали словом, и затем Ллойду. Даже Мод ничего не знала. Аллан считал, что Ллойд должен притащиться на Мэдисоновскую площадь при малейшей возможности, считал, что если Ллойд не сможет явиться, то он должен, по крайней мере, предупредить его и назначить встречу на другой день. Если Ллойд этого не сделает – ну что ж! – Аллан откажется иметь дело с этим больным и капризным богачом.

Возбуждающая тепличная атмосфера, насыщенная мощным содроганием музыки, ароматами духов, ослепительные потоки света и сверкание драгоценных камней обострили мысль Аллана до предельной ясности. Его голова работала быстро и точно, несмотря на то, что его вдруг охватило сильное волнение. Проект – это все! Проект вознесет его или низвергнет. На опыты, на получение информации, на тысячи подготовительных работ он отдал все свое состояние, и если проект провалится, ему придется, говоря прямо, начинать карьеру сначала. Проект – это вся его жизнь! Он вычислял свои шансы, как будто решал алгебраическую задачу, где каждый отдельный член есть результат предыдущих результатов. Прежде всего он мог заинтересовать своим проектом Стальной трест. Трест не выдержал конкуренции с сибирским железом и переживал неслыханный застой. Трест ухватится за проект – можно поставить десять против одного! – а не то Аллан поведет с ним борьбу не на жизнь, а на смерть. Он мог бы атаковать крупный капитал – всех этих Морганов, Вандербильтов, Гульдов, Асторов, Макеев, Хэвеймайеров, Бельмонтов, Уитнеев и как их там еще зовут! Взять под обстрел группу руководящих банков. Наконец, если бы все это не помогло, он мог бы связаться с прессой.

Своей цели он достиг бы и окольными путями; собственно говоря, он вовсе не нуждался в Ллойде. Но с таким союзником, как Ллойд, это была бы выигранная битва, без него – трудное наступление, когда надо отвоевывать каждый квадратный фут территории.

И Аллан, ничего не видя и не слыша, полузакрыв неумолимые глаза, разрабатывал мельчайшие подробности плана кампании…

Вдруг какой-то трепет прошел по залу, безмолвно предававшемуся гипнозу музыки. Головы зашевелились, ярче засверкали камни, замерцали стекла биноклей. Музыка как раз перешла в нежное пиано, и дирижер раздраженно оглянулся, услыхав шепот в публике. Очевидно, произошло нечто, имевшее над аудиторией большую власть, чем гипноз двухсот двадцати музыкантов, дирижера и бессмертного композитора.

В соседней ложе кто-то произнес приглушенным басом:

– На ней Розовый бриллиант из сокровищницы Абдул-Хамида… Стоит двести тысяч долларов…

Аллан поднял глаза. В ложе напротив стало темно. Ллойд приехал!

В темной ложе едва виднелся знакомый всем нежный и тонкий профиль Этель Ллойд. Ее золотистые волосы можно было различить лишь по смутному мерцанию, а на левом виске (повернутом к публике) горел красноватым огнем большой бриллиант.

– Обратите внимание на эту шею, этот затылок, – зашептал мужской голос в соседней ложе. – Видели вы когда-нибудь такой затылок? Говорят, архитектор Хобби… Ну да, блондин, который был тут рядом…

– Ну, этому не трудно поверить! – шепотом отозвался другой голос с чисто английским акцентом, и из ложи донесся тихий смех.

Задняя часть ложи Ллойда была отделена портьерой, и Аллан по одному жесту Этель заключил, что сам Ллойд находится там. Нагнувшись к Мод, он сказал ей на ухо:

– Ллойд все-таки приехал, Мод!

Но Мод была поглощена музыкой. Она даже не поняла Аллана. Вероятно, она единственная в зале не знала, что Этель Ллойд появилась в своей ложе и что на ней был Розовый бриллиант. В порыве вызванного музыкой душевного волнения Мод, не глядя, протянула Аллану маленькую руку. Аллан взял ее и стал машинально гладить, в то время как тысячи быстрых, смелых мыслей проносились в его голове, а слух невольно ловил обрывки сплетен, шепотом передававшихся в соседней ложе.

– Бриллианты? – спросил тихий голос.

– Да, – шепотом ответил другой. – Говорят, что он с этого начал… В австралийских копях.

– Спекулировал?

– По-своему. У него был трактир.

– Вы говорите, у него не было своего участка?