— Я выражаюсь, как умею, уж не взыщи. Разумеется, это можно выразить гораздо приличнее.

— Неужели ты не понимаешь, — сдержанно продолжал Борис, — что я хочу жить в своем доме один? Разве не мое право сказать тебе, что, на мой взгляд, нам лучше жить врозь?

«Мой дом! Мое право!» Разумеется, это было его право, и тем не менее Янко чувствовал себя в глубине души жестоко задетым.

— Никто не оспаривает у тебя этого права, — сказал он, — но всё-таки…

Борис прервал его:

— У нас с тобой слишком разный стиль жизни. Мы по-разному представляем себе те обязанности, которые налагает на нас славное имя Стирбеев. У нас с тобой совершенно различные связи в обществе. Я не хочу сказать ничего дурного о твоих друзьях, но — не сердись, пожалуйста, — мне было бы очень неприятно видеть в моем доме таких людей, как доктор Воссидло или этот Ники Цукор.

Глаза Янко вдруг расширились и заблестели.

— Что тебе за дело до моих друзей? Они нисколько не хуже тебя. Только не так чванны!

— Я говорил с тобой вежливо и ожидал, что ты будешь отвечать мне тем же, — заметил Борис, и в его голосе зазвучали резкие ноты.

Дог зарычал. Борис наклонился, взял собаку за ошейник и продолжал:

— Я не хотел критиковать твое поведение, Янко. Но, пожалуй, с твоей стороны было не особенно тактично принимать здесь эту мещаночку в то время, когда папа был при смерти.

Янко вскочил в бешенстве.

— Поди ты к черту! — закричал он. — Герцогинь и принцесс здесь нет, и я должен довольствоваться «мещаночкой», как ты ее называешь.

Борис поднялся. Дог сейчас же свирепо зарычал.

— Я не привык, чтобы со мной говорили таким тоном, — надменно сказал Борис.

— Да кто ты такой, черт тебя побери? — кричал Янко вне себя от бешенства.

Борис с трудом удерживал за ошейник разъяренную собаку.

— Не беспокойся, отпусти Диану! Пусть она только сунется — я размозжу ей голову стулом! Ты хочешь, чтобы я ушел? Ну так я ухожу сегодня же вечером, чтоб тебя черт побрал!

Борис стоял мертвенно-бледный у письменного стола. Янко быстрыми шагами вышел из комнаты и хлопнул дверью так, что весь дом задрожал. Он услышал, как в кабинете залаяла Диана.

— Какой негодяй! — закричал Янко, когда, дрожа всем телом, вошел к себе в комнату.

Он позвонил лакею.

— Уложи всё это, быстро! — закричал он. — Собери вещи, я позже пришлю за ними.

— Чтоб тебя черт побрал! — еще раз крикнул Янко, с громким топотом сбегая вниз по лестнице.

У Янко были дурные манеры.

XXVI

Кипя от злости, Янко быстро шагал по улицам. Над городом опускалась ночь. Через несколько минут он уже забрел в виноградники.

— Я был прав, он действительно просто свинья во фраке! — кричал Янко, и смертельная ненависть к Борису разгоралась в нем. Завтра он вызовет его на дуэль. Он насильно всунет ему в руку армейский пистолет и крикнет: «Ну стреляй же ты, свинья!» О, Янко совершенно обезумел. «Ты знаешь Диану!» Не хватало только, чтобы он натравил на меня собаку! Он держал ее подле себя для защиты, этот трус… Диану я завтра подстрелю!»— скрежетал зубами Янко, полный внезапной ненависти к ни в чем не повинной собаке. Он мчался всё дальше и дальше. «Надменный дурак! Чтоб он околел!»

— Да и чего можно ожидать от человека, который вешает кошек? — кричал Янко в окружавшую его тьму. — Это не выдумка, это правда!

Борису было тринадцать лет, и какая-то кошка осмелилась — вы только подумайте! — расцарапать Борису нос. Как?! Какая-то кошка! Да это просто-напросто оскорбление величества. Борис устроил над кошкой настоящий суд. Она была приговорена к смерти через повешение, и Борис вздернул ее на воротах сарая. Чего можно ожидать от такого человека?

— К черту! — задыхался Янко. — Я ему отплачу! Так это тебе не пройдет! В этом ты можешь быть уверен. Я не умру, — в первый раз он заговорил о смерти, — пока не отомщу тебе, слышишь? День и ночь я буду думать об этом. Не забывай!

Всё безразличие, всё равнодушие Янко вдруг исчезли. Да он вовсе и не собирается умирать. Кто говорит о смерти? Неуёмная жажда жизни охватила его. И в то же время одна смутная мысль, которая занимала Янко уже несколько недель, прежде чем его охватило это ужасное равнодушие, снова вспыхнула в нем. Вперед! Вперед! Не терять времени! Может быть, это даже хорошо, что Борис выбросил его из дому.

Янко вдруг успокоился. Он остановился, несколько раз глубоко вздохнул и окончательно пришел в себя. Вокруг него царили тишина и спокойствие. Над ним раскинулось сине-зеленое ночное небо, усеянное крупными звездами. Наверху, в горах, сияли фонари нефтяного города. Янко даже рассмеялся вдруг. Он совсем забыл, что в десять часов к нему хотела прийти Роза. Может быть, она бросит камешек в окно Бориса? И вдруг господин председатель акционерной компании «Национальная нефть» — помилуй нас, боже! — откроет окно и увидит, что там стоит не герцогиня Хэмэндэггс и не принцесса ХаудуюдуСсылка9, а просто «мещаночка» из Анатоля, у которой даже нет шелкового белья. Да, вот это была бы потеха! И Янко снова расхохотался.

Впереди над камнями встала тень. Это сторож, охраняющий виноградники. Рабочие с нефтяных промыслов воруют виноград чуть не центнерами.

Теперь Янко уже не бежит куда глаза глядят, он избрал себе определенную цель. Нефтяной город служит ему ориентиром, и вот уже показались красные окна «Парадиза». Когда он поднимался по деревянной лестнице, его злость почти испарилась, и только руки всё еще дрожали.

«Парадиз» помещался в небольшой уединенной усадьбе, в получасе ходьбы от города. Раньше здесь был кабачок Барбары, пользовавшийся весьма сомнительной репутацией, а теперь Ксавер попытался превратить его в «первоклассное увеселительное заведение». Он перестроил и обставил трактир в стиле элегантного публичного дома и приказал всё выкрасить в кирпичный цвет. Здесь был центральный бар и отдельные кабинеты, в которых гостей не тревожили ни при каких обстоятельствах. Ксавер пригласил на службу несколько девиц: правда, не красавиц, но всё-таки они были на своем месте. Они приехали из Белграда, Будапешта, Вены, немного усталые и уже потрепанные жизнью. Неудивительно: путь в Анатоль был ведь довольно долгий.

Из «Парадиза» неслись крики, шум. Красные занавески почти всех отдельных комнат были освещены. Из бара раздавался смех Яскульского. Лесоторговец держал на коленях маленькую опьяневшую блондинку и понемногу вливал ей сквозь зубы зеленый ликер.

— Ну, не бойся, малютка! — кричал он. — От этого еще никто не умирал. Ах ты желтая бестия, ты еще кусаешься!

В это мгновение он заметил Янко.

— Да ведь это Янко! — воскликнул он, точно в неудержимом восторге, и вскочил. — Вот и отлично, что ты здесь, барон! Я тебя целый день вспоминал. Хотел даже идти к тебе. Ей-богу, не сойти мне с этого места! Это мой друг Янко, душа человек! А это — Жермена, француженка, она только что приехала из Белграда. Прежде она бегала по канату с зажженной лампой на голове, а затем сорвалась и с тех пор хромает немножко. Но это не беда и даже забавно… Однако когти у нее, как у кошки! Яскульский вдруг замолчал и пристально уставился хитрыми глазками на Янко.

— Да что это с тобой, барон? — закричал он. — Ты точно мертвец, ни кровинки в лице! Посмотри на него, Ксавер!

— Я сегодня упал с лошади, — солгал Янко, чтобы хоть что-нибудь ответить.

— Упал с лошади? Да ты мог бы шею себе сломать, упаси боже! Ну садись, выпей стаканчик. Мы тебя живо на ноги поставим. Слушай, барон, я ждал тебя. Клянусь богом, ждал!

Когда Яскульский начинал говорить, невозможно было прервать его. Как только его собеседник открывал рот, он уже при первых словах громко хохотал, хотя еще не знал даже, что тот хочет сказать. А затем начинал говорить как заведенный и ничто уже не могло его остановить. Последнее слово всегда оставалось за ним.

Яскульский, конечно, заговорил о делах, о нефти, о спекуляции земельными участками. Он удивленно взглянул на Янко.