— Может быть, и прав. Но одного я все же не понимаю.

— Чего же?

— Почему тебя засадили, а те остаются на свободе?

— Кое-кто в этом заинтересован.

— При чем тут интерес? Ведь есть же законы, а они одинаковы для всех.

— Дело именно в интересе. В отличие от неонацистских организаций наше Объединение демократически настроенных солдат кое-кому сильно не по душе. А сколько у нас в бундесвере сторонников НДПГ! И никто из них не боится за свою карьеру, не опасается судебных преследований. Ваш приятель Винтерфельд, лейтенант бундесвера, выставляет от национал-демократической партии Германии свою кандидатуру на выборах в бундестаг. И никаких проблем в связи с этим у него не возникает.

Я прищурил глаза, слушая Хонштайна. Вспомнил, что Вилли, по существу, говорил то же самое.

— Но берегись, если ты профсоюзный активист или коммунист, — продолжал мой собеседник.

— А откуда мне знать, может быть, то, что приходится слышать от таких, как ты, тоже пропаганда?

— Нет, Крайес, это не пропаганда. Сколько позорных случаев в бундесвере! Разве ты не слышал о символическом сожжении евреев, устроенном слушателями академии бундесвера в Мюнхене? Министр обороны по этому поводу заявил, что происшествие носит случайный характер. А когда нацистские объединения устраивают слеты и на них являются офицеры бундесвера — это тоже случайные явления?

— Ты действительно думаешь, Хонштайн, что все это делается с разрешения высшего командования бундесвера?

— Уверен.

— Гм. Как-то все это не укладывается в голове…

— Ну, Крайес, долго же ты беседовал с нашим узником, — заявил мне дежурный унтер-офицер, когда я вернулся в караульное помещение. — Уж не убедил ли он тебя в торжестве идей мира во всем мире?

— Да отстань ты, не твое дело! — отмахнулся я, уселся за стол дежурных и принялся листать иллюстрированный журнал.

После полудня в казарму неожиданно явилась целая компания офицеров.

— Что им тут понадобилось в воскресенье? — поинтересовался я у унтер-офицера Бангена.

— Они проводят очередную встречу в офицерском клубе, — ответил он. — Собираются, кстати, каждый месяц — это тебе, как дежурному, надо знать на будущее. Подъедет еще частный автобус «фольксваген», пропуск выписан на имя майора Блашке. Машину можешь не контролировать. Все ясно?

Я сделал контрольный обход территории и перед офицерской столовой увидел автобус, о котором говорил Банген. Наверное, он только что въехал. Чем-то меня эта машина заинтересовала. Почему ее можно не контролировать?

Я подошел ближе, осмотрел «фольксваген». Автобус как автобус. Хотел уже отправиться дальше — и тут заметил на заднем стекле наклейку: «ХИАГ, Вупперталь». Что бы это значило? И что им надо в нашем клубе?

Может, все же стоит заглянуть к гостям, я ведь как-никак заместитель караульного начальника. Но ведь они попросту выставят меня, если я появлюсь в рабочей форме, без знаков различия. Может быть, подойти к дверям? Если что произойдет, сделаю вид, что занят обычной процедурой обхода гарнизона.

С бьющимся сердцем я поднялся по лестнице на несколько ступенек, как вдруг дверь столовой распахнулась и незнакомый человек в штатском выскочил наружу. Мне стало страшно. Но незнакомец пробежал вниз по лестнице, на последней ступеньке остановился, обернулся и пробурчал:

— Да вот и еще один! — Затем он подошел ко мне и сказал: — Привет, дежурный! Понимаете, такая досада: забыл свой пистолет дома. Не могли бы вы одолжить мне ваш на часок? У нас важные соревнования по стрельбе. Договорились? Не беспокойтесь, я непременно верну оружие в срок, как обещаю.

Я схватился за рукоятку своего пистолета и отпрянул. Отдать неизвестно кому пистолет? Никогда! Но незнакомец не шутил, продолжая приближаться ко мне.

Выручил меня майор Блашке.

— Не делай глупостей, Клаус, — обратился майор к мужчине. — Пистолет парню нужен самому. Ведь не собираешься же ты разоружить наш караул, а может, хочешь попробовать? — Он громко захохотал. — У меня есть идея! Вернись, не ехать же тебе домой из-за забытого пистолета… — А мне майор Блашке сказал: — Спокойно, ефрейтор. Все в порядке. Как ваше имя, я забыл…

— Крайес, господин майор. Ефрейтор Крайес.

— Так вот, ефрейтор Крайес, вышло небольшое недоразумение. Думаю, можно положиться на ваше умение помалкивать? А теперь продолжайте обход.

Я побежал в караульное помещение. Надо было еще раз поговорить с Хонштайном. Почему майор просит держать язык за зубами? Надо сейчас же выяснить, кто такие эти хиаговцы.

Вот что я узнал: «Общество взаимной помощи (ХИАГ) — традиционное объединение бывших эсэсовцев подразделений и частей, которые входили в состав вооруженных сил. В 50-е годы в ХИАГ объединялось от 20 до 50 тысяч членов, сейчас число их сократилось. Имеет свой печатный орган — ежемесячник «Фрайвиллиге» («Доброволец»)».

Хонштайн отослал меня к Вилли с просьбой рассказать о том, что я видел, и попросить брошюру «Преступления армейских эсэсовцев» с приложением «Эсэсовцы и бундесвер».

Конечно, первым делом я заглянул в приложение. Там приводилась масса примеров участия офицеров бундесвера во встречах членов ХИАГ. Одно сообщение сразу же бросилось в глаза: «20 марта. Фрайбургская организация ХИАГ устраивает товарищеские соревнования по стрельбе в пивной «Подвальчик стрелка» в Мюнхвайере. Среди гостей — капитан бундесвера Баннингер».

Я смотрел на объявление, и маленькие черные буквы прыгали перед моими глазами. Неужели все это правда? Я думал, Винтерфельд — исключение, единичный случай, если употребить слова, которые я слышал от Хонштайна. Но оказывается, подобное происходит в бундесвере сплошь и рядом. Я пролистал всю брошюру. В конце ее нашел любопытную статью. В ней речь шла о подполковнике Циммермане, который в открытом письме выступал против попыток военно-политического комитета партии ХДС добиться освобождения заключенных под арест старых нацистов Редера и Капплера. Приводились слова Циммермана: «Как воспитатель доверенных мне солдат, а в настоящее время я занимаюсь в танковом училище обучением молодых танкистов и офицеров запаса, утверждаю, что на примере преступников типа Редера и Капплера надо показывать катастрофические последствия таких явлений, как неограниченное и бездумное подчинение приказу сверху».

Вот тебе и на — такое пишет подполковник бундесвера…

Наконец-то начались настоящие занятия на унтер-офицерских курсах! Они проводились в здании, где размещалась наша рота. Может быть, так было потому, что Радайн впредь должен был остаться нашим обучающим. Нам-то хорошо: не было необходимости идти куда-то. Но многое нам, конечно, не нравилось. От нас требовали, чтобы на построение мы выходили первыми. По команде «Смирно!» мы замирали на правой стороне подковообразного строя. Уходили мы последними по команде «Разойдись!». Муштровали нас, претендентов на унтер-офицерские погоны, прилично, как это и полагается делать с «избранными». Везде и всегда приходилось ждать, пока перед нами пройдут офицеры. Нас убеждали, что иной раз даже наказание может рассматриваться как поощрение или привилегия.

Особенно неприятной была «привилегия» питаться в офицерском ресторане, примыкавшем к солдатской столовой. Здесь стояли не длинные голые столы, а накрытые на шестерых столики с белыми скатертями. Здесь нас обслуживали. «Привилегией» было и право слушать одни и те же бесконечные анекдоты обер-фельдфебеля Вайса. Мне пришлось сидеть за одним столом с тем, кто несколько недель назад втянул меня в неприятную историю, и сохранять на лице вежливую улыбку. Терпи, господин претендент на звание унтер-офицера. Вникай в дела «товарищества», в личные проблемы сослуживцев по роте, слушай рассказы о семейных неурядицах хаупт-фельдфебеля Сандерса, жалобы Ширрмайстера, который никак не может получить очередное звание, все еще ходит в фельдфебелях.

А мне хотелось назад, в солдатский обеденный зал, в шумное и более грязное помещение, атмосфера в котором, однако, была чище. Пусть здесь иногда запускали друг в друга столовым ножом или сахарницей — но все это на виду, все по-честному.