— Правда… — выдохнул я, хотя набедокурили мы оба. А что оставалось еще сказать?

В мгновение Росбройх ухватил меня за шиворот:

— Пойдем-ка, дружок, в полицию! А ты, Мантлер, марш домой, и чтобы ноги твоей здесь никогда не было!

Мои родители были ужасно огорчены. А когда я рассказал им о трусливом поступке Йорга, то получил дополнительную неделю «домашнего ареста». В назидание, чтобы впредь не ябедничал и не водился с такими друзьями.

На следующее утро после застольных гонок с Йоргом я чувствовал себя ужасно. Будь они неладны, эти субботние выпивки! Пересилив себя, я подсел к столу, сунул в рот кусок белого хлеба, начал жевать. Подумал о Йорге. Может, действительно следовало бы чаще встречаться? Вчера неплохо нровели время.

— Сынок, ты все еще спишь, — услышал я голос матери. — Чем вчера занимался? Долго гуляли с Петрой?

Эти вечные расспросы! Буркнув в ответ: «Встретил товарища», — я направился в ванную комнату. Что, без четверти десять? Пауло, наверное, уже открывает заведение.

Я заторопился, боясь упустить возможность выпить бесплатно пару кружек, пока не спустится в зал сам хозяин, Норберт. Пауло сделает, ведь он играл в сборной «Роте-вайе».

Все сошло самым лучшим образом. Когда появился Иорберт, передо мной на столе уже стояли пять кружек.

— Привет, Петер, как служится? — весело спросил Норберт.

— Так себе, — ответил я и погрузил губы в пену.

— Сколько же времени ты в бундесвере? — задал очередной вопрос Норберт.

В этот момент в разговор вмешался парикмахер, отец Калле:

— Нравится тебе в армии? Наш Калле очень доволен. Он подстригает даже, офицеров и получает хорошие чаевые. А ты?

Собственно, что ему ответить? Нравилось мне или нет? Может быть, рассказать о предложении Линского? О строевой подготовке? Об изучении оружия? О своих планах? Или о том, как это скверно, иметь возможность видеть Петру только раз в неделю и рисковать тем, что она достанется другому?

Я выдавил из себя:

— Все отлично. Возможно, вскоре буду принят на курсы унтер-офицеров. — Мне не хотелось пасовать перед отцом Калле, делавшего такие успехи.

— Прекрасно, — откликнулся парикмахер. — Скоро у нас будет собственный офицер за утренней кружкой.

— Унтер-офицер, — поправил я не слишком настойчиво, поскольку слово «офицер» ласкало мой слух. Но, с другой стороны, одна мысль о курсах вызывала тоску. А если я провалюсь? Что скажет тогда капитан Радайн? «И это человек, который мечтал стать офицером?» — Дай-ка еще кружку, — допросил я Норберта и забыл о грустных мыслях.

— Подложи себе еще жаркого, сынок, — предложил отец. — Вас не очень-то балуют в казарме. Конечно, сейчас лучше, чем в мои времена, но солдат всегда хочет есть.

— Не совсем так, отец, — возразил я. — С едой у нас порядок. Много жиров, углеводов, хватает горячих блюд. Смотри, как я разъелся.

— А вот мы не полнели, — вздохнул отец. — Худели — это да. Я был тогда в твоих годах. Но дай вам бог пережить то, что мы пережили. Если бы мы знали, как далеко это зайдет! Но господин Гитлер держал все в тайне. О его планах мало кто знал. «Гитлер — этот все сделает, — говаривал мой отец, твой дед. — Он поднимет Германию». Возможно, все повернулось бы иначе, не проиграй мы войну. Поход против России был ошибкой. Будь я на месте тогдашних правителей, никогда бы на подобное не решился. Они, конечно, были уверены, что мы, если бы нам удалось победить Россию, стали бы самой мощной державой. Даже мощнее Америки… Я, правда, слабо разбираюсь в политике…

— Вот и оставь ее, пожалуйста, папа. Неужели за столом не о чем поговорить, кроме этой самой политики?

— Да, политика — грязная вещь. Не касайся ее, Петер, а лучше заканчивай свой спортивный институт, — посоветовал отец.

— Вот-вот, — буркнул я в ответ.

— Лучше всего жизненные шансы видны из моего магазина, — продолжал он, подкладывая в свою тарелку еще несколько картофелин. — Соус у нас есть, мать?

— На кухне, сейчас подам.

— В магазин приходят самые разные люди. Поверь мне. Вот кого я нахожу образцом, так это…

— Мартина Штенцеля, — подхватил я.

— Откуда ты знаешь?

— Ты постоянно приводишь его в пример.

— Я? Разве? А не рассказывал ли я тебе, что Штенцель собирался купить у меня в свой последний заход?

— Нет, не рассказывал.

— Так вот, он зашел на неделе… спасибо, достаточно соуса… зашел на неделе и хотел купить кольцо с бриллиантом. Представляешь, кольцо с бриллиантом! Мне до этого, конечно, нет никакого дела, но ты же помнишь, с чего он начинал. С банщика! А потом представлял социал-демократов в общинном совете. Вскоре продал свою развалину и приобрел отличный «опель». Купил для всей семьи ювелирные украшения. Затем сменил «опель» на «мерседес» и тогда же купил у меня золотую цепочку. А теперь он депутат ландтага и заказывает мне бриллиантовые кольца. Но при всем при том скажу тебе, мой мальчик, что честным путем подобного не добьешься. У политиков всегда рыльце в пуху. Они пекутся только о себе. А Ференбах от ХСС? Заседает по воскресеньям в правлении и строит из себя святошу. Но что он сделал для рабочих угольной фабрики, которых пачками увольняют? Они приходят ко мне и предлагают кто часы, кто иные вещи. Нет, политики хотят иметь теплое местечко наверху и стричь купоны. А мы для них простофили. Ах, все они — одинаковое дерьмо!

— Такие выражения за едой! — вмешалась мать.

— Слушай, мать, дай нам поговорить. Сын теперь так редко бывает дома. Надо же когда-то обстоятельно обменяться мыслями. Не так ли, Петер?

— Так, так.

— А твой контракт на службу в армии, о котором ты говорил, что будет с ним?

— Пока положение дерьмовое.

— Петер, мы же за столом!

— Прости, мамочка. Я хотел сказать, что с контрактом пока ничего не выходит, потому что сейчас набирают ребят с техническими навыками, им нужны техники. Возможно, позже…

— А специализированная рота спортсменов-инструкторов в Варендорфе? Может, попробуешь там? Занялся бы по-настоящему спортом. Поездки на соревнования…

— Ох, отец, не выйдет. Надо быть асом или входить в национальную сборную, тогда, возможно, взяли бы, а студент спортинститута, думающий стать преподавателем, их не интересует.

— Но ведь ты же играл за команду «Роте-вайе» в молодежной лиге «А».

— Что это за команда!

— Ну, если не хочешь, оставайся в саперах. Ничего позорного в этом нет. Наоборот, саперы принадлежат к армейской элите. Совсем как подрывники в мои времена. Вот это были парни! Всегда впереди… Как они взрывали мосты! Нет, дело свое они знали крепко. Конечно, разрушали, а куда денешься, раз приказ! Тебя же учат подрывному делу?

— Пока нет. Я ремонтирую трубопроводы. И мы почти обходимся без взрывчатки.

— Никогда не думал, что мой сын станет трубопроводчиком. Твой брат Клаус был радистом. «Пи-пипи-пи»! Чертовски здорово! В годы войны я тоже был радистом.

Когда Клаус приходил домой, мы общались с помощью азбуки Морзе. Мать едва не сошла с ума. Помнишь, мамуля? Сколько времени с тех пор утекло.

— Клаус служил в радиовойсках в 1972-м, — вздохнула мать.

— Да, служил. А ты трубопроводчик. Быть артиллеристом или в мотопехоте — дело привычное, но строить трубопроводы? Впрочем, снабжение всегда остается перворазрядной задачей. Если на передовую не доставят бензин, то и лучший танкист ничего не сделает. Вспоминаю, как из-за нехватки бензина мы приостановили наступление. Я и еще один ефрейтор пошли в ближайшую деревню, чтобы раздобыть спирту…

— Вы не могли бы минутку помолчать? ~ — прервала отца мать. — Давайте помолимся. «Тебя, бога, славим, за хлеб насущный, что дал нам днесь. Да пребудем с миром. Аминь…»

Как давно я не молился после застолья! А что значит молиться? Стандартные фразы, которые говорят и после шоколадного пудинга, и после ванильного соуса. «Ты дал нам сейчас и дашь в будущем хлеб и воду… Аминь». Так я понимал молитву и не один год так молился. В таком контексте молитва обретала какой-то смысл. Но почему «тебя, бога, славим»? Готовила-то мать, вот ее и надо было бы благодарить.