Постой-ка… Да и девушку я тоже второй раз вижу! Внимание на неё я обратила ещё возле Надиной фирмы — лицо вроде ничего особенного, но фигура классная, и походка легкая, упругая…

Ну Валентина, ну же гадюка! Еще извиняться приходила! Не следим, а охраняем! Дрянь!..

Алексей ответил как всегда, после третьего звонка.

— Слушаю.

— Добрый день, это я. Мне нужно с вами встретиться.

— Где и когда?

— Через полчаса я буду возле метро «Инженерная».

— Подъеду.

И весь разговор. Чуточку слишком суровый человек Алексей. Но очень надежный.

— Ну как, Рыжее Солнышко? Связалась с любимым начальником?

— Да. Поеду я — а то он там заждался. Спасибо за помощь, Виктор Игоревич.

— Кушай на здоровье. И нас не забывай. Помни, что рыжие — большая редкость. А среди нас есть очень большие ценители редкостей.

— Большие и толстые!

Я улыбнулась и чмокнула Бочарова в щеку. Теперь, когда онперестал быть моим начальником, можно было себе позволить маленькую вольность.

— Ладно уж, Рыжая. Не подлизывайся. Лучше заходи почаще. Можно и не по делу.

Я кивнула и стала собираться. Разложила копии в две стопки — комплект для Слона, комплект для нас с Димой. К слоновскому экземпляру подколола маленькую записочку с объяснением, где что нарисовано. Пусть господа предприниматели химических наук сами разбираются. Если смогут.

До «Инженерной» я добралась быстро. И почти сразу же подъехал Алексей на темно-красных «Жигулях». Я проголосовала — он остановился.

— Здравствуйте, Алексей.

— Добрый день, Анна Георгиевна.

— У меня тут для Бориса Олеговича документы. Сможете сразу передать?

— Без проблем.

— И еще… — Я замялась — вдруг стыдно стало. Но, в конце концов, это же он меня о слежке предупредил! — За мной опять следят! Теперь женщина. Молодая, симпатичная… Проклятый Манохин никак не успокоится…

— Описать можете?

Я попробовала. Как могла, оценила возраст, внешность. Но больше всего о походке помнила. И о сумке этой распроклятой.

Алексей слушал, не перебивая. Запоминал.

— Хорошо, Анна Георгиевна. С этим я разберусь. Куда вас отвезти? На работу?

— Давайте на работу.

И через десять минут я входила в знакомый подъезд, заранее предвкушая, как порадую сегодня Диму результатами похода в прошлое.

Алексей ехал, не торопясь, и покачивал головой. И как это у баб мозги устроены? И глаза тоже.

Все ведь Лера делала правильно. Иди догадайся, что Анне Георгиевне именно её сумка приглянется! Насчет походки можно понять — Лера тренированная, оно всегда видно, как ни прячь. Да, походка и осанка…

Жалко, но придется девушку кем-то заменить. А может, и к лучшему, что Анна Георгиевна сама заметила. Мог и кто-то другой обратить внимание, а это уж вовсе ни к чему. Ладно, пускай отдохнет. Свою часть она отработала отлично, пора менять, пока ей не приелось — внимание притупится…

Я поднималась по ступенькам на наш первый этаж, вспоминала разговор с Алексеем о слежке — и вдруг представилось, как иду вечером с работы, а в самом низу, уже возле двери во двор, которая вечно закрыта, потому что на пружине, и до которой не достает свет с лестничной клетки, меня кто-то поджидает… Все! Пускай Димка бубнит что хочет, а «Вальтер» я у него из ящика с инструментами утащу и буду носить с собой!

Глава 37

Алиби есть, алиби нет

Пятнадцатого, уже почти перед обедом, Белецкий принес Кучумову списки кразовских водителей. Трудолюбивый Хитройван для облегчения работы все упорядочил: сперва пустил тех, кто в ночь с пятого на шестое работал на метростроевских перевозках, потом — тех, что работали вообще по городу, под конец тех, которые в тот день не выезжали, во всяком случае, по документам. Мало того, он ещё отметил птичками кавказские фамилии.

Кучумов читал, скользя по строчкам сверху вниз карандашом, на некоторых фамилиях останавливался.

— Саакянц… Габуния… Абакарилов… Газдюк… Ну, елки-палки, и фамилии попадаются! Только это ж явный хохол, на черта он птичку поставил?

— Тебя посмешить хотел, — невозмутимо объяснил Белецкий (и, между прочим, попал в точку: хитер был Вячеслав Кимович, знал, пускай лучше начальство смеется, чем ругается).

— Янопуло — это грек, зачеркнем птичку… Бабаджанян… Ероян… Убирия… Абдурахманов, Гайнутдинов — ну, это Туркестан…

— Или Дагестан, — заметил Белецкий.

— А сам Арсланов откуда? — поинтересовался Дмитрий Николаевич.

— Из Чураева. Местный разлив. По паспорту — русский. Имеет право, мать русская…

Кучумов буркнул что-то невразумительное и продолжил чтение выбранных мест:

— Былда, твою мать… — Перешел к последнему списку. — Хучуа… Яичный — так это ж у меня сосед по лестничной клетке с такой фамилией! Джаникян… Сулейманов… Наврузов… Давыборщ, Вчерашний — слушай, их на КрАЗы что, специально по фамилиям отбирают?

— Ну, Николаич, ты же Ивановых и Савченко пропускаешь, — мягко заметил Виктор Витальевич.

— Сароян — это писатель есть такой, американский, — отметил Кучумов.

— Американский? Они и там есть?

— Армяне — как евреи, по всему миру есть. Жордания… Ведмедеря… А вот этого проверь особо, помню, совсем несусветное дело было — у частных лиц змей воровал, скажи, чтоб посмотрели инициалы в архиве… Сергуладзе… Авалиани… Арсланов… Темиркулов… Погоди-погоди! Арсланов?

Белецкий вздохнул:

— Навряд ли, Николаич. Он и не работал в тот день, видишь отметку — на техобслуживании стоял.

На всякий случай Арсланова Максуда Ибрагимовича, 13–56, все же засекли на подъезде к заводу ЖБК с горой щебня в кузове. Дали выгрузиться, но сразу за воротами завернули, отобрали руль и повезли на том же КрАЗе в Фабричный райотдел. В наручниках. Правда, не били, даже посматривали с интересом.

Дежурный лейтенант не дал опомниться:

— Вы работали пятого ноября вечером?

— Пятого? Это какой день был?

Лейтенант заглянул в настольный календарь под стеклом.

— Вторник это был, вторник…

— А-а, работал — только днем. На ремонте.

— А на линию не выезжали?

— На линию я только вчера выехал, коробку менял. Первый раз за месяц выехал — и на втором рейсе колесо пробил! Внутреннее! Два часа провозился, ничего не заработал, а сегодня — вы с линии сняли!

— Может быть, вы подменяли кого-нибудь из товарищей, на чужой машине выезжали?

— Не выезжал.

— А нам сообщили, что вас видели за рулем около девяти часов вечера на проспекте Независимости, — закинул удочку лейтенант.

— Мало ли что люди болтают…

— Вблизи того места, где погиб мэр…

Арсланов вскочил:

— А-ах! Плюньте тому в глаза, кто так говорит! Совсем подлый человек! Будете таких слушать, они вам скажут, что это я мэра ударил и три раза вперед-назад переехал!

— А может, так и было? — вкрадчиво поинтересовался лейтенант. — Кто может подтвердить, что вас там не было в это время?

Максуд сморщился, посмотрел в окно. Вздохнул:

— Вы можете.

— Я?!

— В вытрезвителе я был, с шести вечера и до одиннадцати утра шестого. Позвоните, проверьте.

— Как же так — в вытрезвителе? Вы же, извиняюсь, мусульманин, вам Аллах запретил пить.

Арсланов пригладил усики, улыбнулся на тридцать два зуба.

— Аллах сказал Мухаммеду, Мухаммед в Коране записал — нельзя пить вино. А про самогонку в Коране ни слова не написано! — Опять вздохнул: Какой я теперь мусульманин… У вас тут всему научишься, скоро сало есть начну.

Лейтенант вступился за родину:

— Лучше сало есть, чем в людей стрелять!

Задержанный его поправил:

— Лучше сало есть, чем чтобы в тебя стреляли…

Снова вздохнул. Вздохнул и лейтенант — изобразил человеческое сочувствие. Снял трубку, позвонил в вытрезвитель. Тамошние бюрократы рылись минут десять в своих книгах — понятное дело, праздники все-таки прошли, списки длинные — наконец ответили: