Нестор объяснил, что занимался в Школе Галаад; Эд Данлэп был одним из его инструкторов, так что он знал его с того времени. Меня же он знал с той поры, когда я был миссионером и надзирателем филиала в Пуэрто — Рико. Он признал, что общался с нами обоими, но во всех разговорах не содержалось ничего дурного или греховного, и они были его личным делом.

Судебный механизм организации работал стремительно и в полную силу, когда 22 апреля Альберт Шредер позвонил в ответ на мою просьбу. Будучи председателем Руководящего совета, он лучше кого — либо был осведомлен обо всем происходящем, поскольку все комиссии по расследованию находились под руководством Председательского комитета.

За неделю до нашего телефонного разговора ему было известно, что его комитет предоставил для прослушивания Руководящему совету упомянутую двухчасовую запись.

Он знал, что все комиссии по расследованию были «подготовлены», прослушав отрывки этой записи; что в то время, когда он говорил со мной, эти комиссии упоминали в своих расспросах Эда Данлэпа и меня.

Он был в курсе того, что на этих слушаниях звучало исключительно серьезное обвинение в «отступничестве». Он должен был осознавать, как сильно это повлияет на нас двоих, с кем он был знаком не один десяток лет, кого называл своими «братьями».

Что же он сказал мне во время телефонного разговора? Судите сами.

После краткого обмена приветствиями я спросил: «Берт, что происходит в писательском отделе»?

Он ответил так:

Ну… Руководящий совет решил, что неплохо было бы провести в отделе расследование, посмотреть, как улучшить там координацию, сотрудничество и продуктивность… и… посмотреть, нет ли у братьев сомнений по каким — нибудь вопросам.

Последнее предложение о тех, у кого есть сомнения, прозвучало практически мимоходом, как будто являлось не очень важным. У него была явная возможность сообщить мне факты о происходившем. Он предпочел этого не делать.

Тогда я спросил, почему понадобилось такое крупномасштабное расследование. Он мог еще раз мне все честно объяснить, но он сказал:

Ну, отдел работает не так продуктивно, как должен бы. Книга для летнего конгресса не успевает на фабрику в срок.

И опять он предпочел уклониться вместо того, чтобы прямо ответить на вопрос. На его заявление я заметил, что в этом ничего необычного нет, но в прошлом году обе книги — Комментарий к Посланию Иакова (Эда Данлэпа) и «Выбрать лучший путь жизни» (Рейнхарда Ленгтата) — поступили на фабрику точно в срок, к началу января (я знал об этом, поскольку в мои обязанности входило проследить, чтобы эти книги были закончены в срок. Книгу, которая должна была выйти в 1980 году, «Как найти счастье» писал Джин Смолли, который никогда раньше над книгами не работал, и этим проектом руководил не я). Я добавил, что не понимаю, почему подобное могло послужить причиной расследования.

Шредер продолжал:

Некоторые из братьев недовольны тем, как редактируются статьи. Рэй Ричардсон сказал, что сдал статью (он назвал тему статьи) и ему очень не понравилось, как эта статья была обработана.

Я сказал: «Берт, если ты вообще что — то знаешь о писателях, тебе должно быть известно, что никому из них не нравится, когда его материал подвергается правке. Но и в этом нет ничего нового: в писательском отделе это происходит с самого начала. А что об этом думает Лайман Суингл — координатор писательского отдела»?

Он ответил: «А Лаймана сейчас нет».

«Я знаю, что его нет, — сказал я, — он в зональной поездке. Ты ему написал»?

«Нет», — ответил он.

Тогда я сказал: «Берт, мне все это кажется очень странным. Если бы, например, Милтон Хеншель [координатор Издательского комитета, руководящего всей работой фабрики] был в отъезде и еще одного члена Издательского комитета, скажем, Гранта Сьютера, тоже не было на месте, а кто — нибудь сообщил бы в Руководящий совет, что фабрика работает не так продуктивно, как должна бы, — неужели ты думаешь, что Руководящий совет начал бы полное расследование работы фабрики в отсутствие этих двух братьев [я знал, что подобная мысль даже не пришла бы никому в голову]»?

Он немного поколебался и сказал: «Ну, Руководящий совет нас об этом попросил, и мы просто составляем для него отчет. Мы будем отчитываться завтра».

«Знаешь, я был бы очень признателен, если бы ты за меня сказал, что я думаю по этому поводу, — ответил я. — Мне кажется, что подобные действия без разрешения и ведома Лаймана Суингла— это оскорбление в адрес его как человека, оскорбление годам его служения и его положению».

Шредер сказал, что передаст это заявление. Я добавил, что, если есть что — то по — настоящему важное, что следовало бы обсудить, я всегда могу приехать. Он спросил: «Правда»? Я ответил: «Конечно. Я просто сяду на самолет и прилечу». Он спросил, не могу ли я приехать в следующую среду. Я ответил: «Какой в этом смысл, если Лаймана все еще не будет»? На этом наш разговор закончился.

У председателя Руководящего совета Свидетелей Иеговы было несколько возможностей открыто и честно ответить на мои вопросы, сказав: «Рэй, нам кажется, что возникли очень серьезные проблемы, есть даже обвинения в отступничестве, Я думаю, тебе следует знать, что упоминалось твое имя; и прежде, чем что — либо предпринять, мы посчитали, что по — христиански мы должны сначала поговорить с тобой».

Вместо этого он не произнес ничего, ни одного слова, чтобы дать мне понять, в чем дело. Конечно, он тогда не мог сказать последнюю часть утверждения, поскольку он и другие члены Председательского комитета уже привели в действие крупномасштабную операцию с помощью записей, комиссий по расследованию и расспросов. Проще говоря, картина, описанная мне представителем Руководящего совета, была обманной, не соответствующей действительности. Но я не мог даже предположить, насколько фиктивной она была на самом деле. Скоро я начал об этом узнавать, правда, в основном, не из Руководящего совета, а из других источников.

Если поведение Руководящего совета и его Председательского комитета в этом аспекте понять трудно, то еще более необъяснимым — и чему нет оправдания — мне кажется то, что они не действовали открыто и прямо по отношению к Эду Данлэпу, находившемуся там же, в штаб — квартире. Когда он спросил Бэрри и Барра о причине их расспросов, они должны были честно рассказать ему, почему Руководящий совет поручил им задать ему подобные вопросы и о каких серьезных обвинениях шла речь. Безусловно, библейские принципы — включающие утверждение Господа Иисуса о том, что с другими нужно поступать так, как желаешь, чтобы поступали с тобой, — требовали, чтобы кто — то сказал ему прямо в лицо, какие обвинения в «отступничестве» выдвигались за его спиной. Те, кому обо всем было известно, тогда почли за лучшее этого не делать. Они предпочитали этого не делать и спустя месяц после начала событий. Однако имя Эда Данлэпа, так же, как и мое, было передано членам комиссий по расследованию, а затем в правовые комитеты — по крайней мере, дюжине или больше человек, — и все еще ни один член Руководящего совета не подошел к нему, чтобы сообщить, насколько серьезные обвинения связывались с его именем. Тем не менее, многие из них встречались с ним ежедневно.

Я не понимаю, как такие действия можно считать достойными христианина.

В пятницу 25 апреля, всего через три дня после звонка Шредера по моей просьбе, по решению правового комитета (действовавшего по санкции и под руководством Председательского комитета Руководящего совета) лишению общения были подвергнуты Крис Санчес, его жена и Нестор Куилан. Рене и Элси Васкес также были лишены общения по решению другого комитета, а вместе с ними — старейшина собрания, соседнего с тем, где служил Рене Васкес. Имена их всех, кроме старейшины, были зачитаны вслух для всей штаб — квартиры, и было объявлено о лишении их общения. Таким образом. Руководящий совет сообщил об этом более чем пятистам сотрудникам. Однако они не посчитали нужным сказать об этом мне. Конечно, в конце концов, я об этом узнал, но из телефонных разговоров с исключенными, а не от коллег по Руководящему совету.